—— Однажды, в холодный февральский день 1943 года, Йозеф Геббельс, министр пропаганды Третьего рейха, готовился к очередному выступлению. Зал был набит до отказа — партийные функционеры, журналисты и простые граждане ждали его слов, как всегда заряженных энергией и пафосом. Но за полчаса до выхода на сцену случилось непредвиденное: Геббельс, торопясь по узкому коридору берлинского радиоздания, споткнулся о плохо закреплённый ковёр и подвернул свою здоровую ногу. Боль пронзила лодыжку, и он едва сдержал стон, опершись о стену. Его помощники тут же подскочили, но времени на нормальную помощь не было — выступление нельзя ни отменить, ни отложить.
— Быстро, найдите что-нибудь, чтобы я мог сидеть! — рявкнул Геббельс, стиснув зубы. — И не смейте предлагать мне костыли, я не буду выглядеть калекой перед толпой!
Пока кулисы ещё закрывали сцену от зала, адъютанты в панике метались по закулисью. Времени на поиски приличного кресла не оставалось, и один из них притащил старый высокий стульчик — потёртый, деревянный, с облупившейся краской, будто из детской комнаты какого-нибудь бюргера. Стул был явно не предназначен для взрослого человека, да ещё такого энергичного, как Геббельс. Но выбора не было. Его усадили, подложив под спину подушку, чтобы хоть как-то скрыть нелепость положения. Геббельс, сжав губы от боли и унижения, прошипел:
— Если кто-то из вас проболтается, я лично прослежу, чтобы вы пожалели о своём рождении.
Кулисы поднялись. Зал замер в ожидании. Геббельс, сидя на этом шатком троне, начал свою речь. Обычно он любил размахивать руками, подкрепляя каждое слово резкими жестами, — это было его оружие, его способ держать аудиторию в напряжении. Но теперь, едва он попытался взмахнуть рукой, стул угрожающе закачался. Одна из ножек, похоже, была короче остальных, и при каждом движении он скрипел и кренился, словно вот-вот рухнет. Геббельс замер, стиснул подлокотники и продолжил говорить, стараясь держать голос твёрдым и уверенным.
— Народ Германии… — начал он, но тут стул снова предательски хрустнул. Он кашлянул, прикрывая замешательство, и продолжил: — …не сломится под ударами врагов!
Зрители, к счастью, ничего не замечали — свет прожекторов бил в глаза, а стул был частично скрыт трибуной. Но сам Геббельс чувствовал себя как на вулкане. Каждый раз, когда он хотел подчеркнуть мысль движением, приходилось себя одёргивать. Он урезал жесты до минимума — лёгкий взмах кистью вместо размашистого удара кулаком, скупой кивок вместо театрального наклона корпуса. Это бесило его. Он привык управлять толпой не только словами, но и телом, а теперь сидел, как прикованный, боясь, что ветхий стульчик развалится прямо посреди речи, и он шлёпнется на пол перед сотнями глаз.
К концу выступления пот тёк по его вискам — не от жара софитов, а от напряжения. Последние слова он выдавил сквозь зубы, стараясь сохранить достоинство:
— Победа будет за нами!
Зал разразился аплодисментами. Кулисы опустились, и Геббельс, наконец, позволил себе выдохнуть. Адъютанты подбежали, чтобы помочь ему встать, но он отмахнулся, шипя от боли и злости:
— Уберите этот проклятый стул с глаз долой и сожгите его. И чтобы никто… никто не узнал!
Стульчик унесли, ногу кое-как перевязали уже после, а Геббельс ещё долго проклинал тот день, когда его образ непогрешимого оратора оказался на волоске от позора. Но в одном он был уверен: слухи о том выступлении не просочатся. Он об этом позаботится.
—— Однажды, в холодный февральский день 1943 года, Йозеф Геббельс, министр пропаганды Третьего рейха, готовился к очередному выступлению. Зал был набит до отказа — партийные функционеры, журналисты и простые граждане ждали его слов, как всегда заряженных энергией и пафосом. Но за полчаса до выхода на сцену случилось непредвиденное: Геббельс, торопясь по узкому коридору берлинского радиоздания, споткнулся о плохо закреплённый ковёр и подвернул свою здоровую ногу. Боль пронзила лодыжку, и он едва сдержал стон, опершись о стену. Его помощники тут же подскочили, но времени на нормальную помощь не было — выступление нельзя ни отменить, ни отложить.
— Быстро, найдите что-нибудь, чтобы я мог сидеть! — рявкнул Геббельс, стиснув зубы. — И не смейте предлагать мне костыли, я не буду выглядеть калекой перед толпой!
Пока кулисы ещё закрывали сцену от зала, адъютанты в панике метались по закулисью. Времени на поиски приличного кресла не оставалось, и один из них притащил старый высокий стульчик — потёртый, деревянный, с облупившейся краской, будто из детской комнаты какого-нибудь бюргера. Стул был явно не предназначен для взрослого человека, да ещё такого энергичного, как Геббельс. Но выбора не было. Его усадили, подложив под спину подушку, чтобы хоть как-то скрыть нелепость положения. Геббельс, сжав губы от боли и унижения, прошипел:
— Если кто-то из вас проболтается, я лично прослежу, чтобы вы пожалели о своём рождении.
Кулисы поднялись. Зал замер в ожидании. Геббельс, сидя на этом шатком троне, начал свою речь. Обычно он любил размахивать руками, подкрепляя каждое слово резкими жестами, — это было его оружие, его способ держать аудиторию в напряжении. Но теперь, едва он попытался взмахнуть рукой, стул угрожающе закачался. Одна из ножек, похоже, была короче остальных, и при каждом движении он скрипел и кренился, словно вот-вот рухнет. Геббельс замер, стиснул подлокотники и продолжил говорить, стараясь держать голос твёрдым и уверенным.
— Народ Германии… — начал он, но тут стул снова предательски хрустнул. Он кашлянул, прикрывая замешательство, и продолжил: — …не сломится под ударами врагов!
Зрители, к счастью, ничего не замечали — свет прожекторов бил в глаза, а стул был частично скрыт трибуной. Но сам Геббельс чувствовал себя как на вулкане. Каждый раз, когда он хотел подчеркнуть мысль движением, приходилось себя одёргивать. Он урезал жесты до минимума — лёгкий взмах кистью вместо размашистого удара кулаком, скупой кивок вместо театрального наклона корпуса. Это бесило его. Он привык управлять толпой не только словами, но и телом, а теперь сидел, как прикованный, боясь, что ветхий стульчик развалится прямо посреди речи, и он шлёпнется на пол перед сотнями глаз.
К концу выступления пот тёк по его вискам — не от жара софитов, а от напряжения. Последние слова он выдавил сквозь зубы, стараясь сохранить достоинство:
— Победа будет за нами!
Зал разразился аплодисментами. Кулисы опустились, и Геббельс, наконец, позволил себе выдохнуть. Адъютанты подбежали, чтобы помочь ему встать, но он отмахнулся, шипя от боли и злости:
— Уберите этот проклятый стул с глаз долой и сожгите его. И чтобы никто… никто не узнал!
Стульчик унесли, ногу кое-как перевязали уже после, а Геббельс ещё долго проклинал тот день, когда его образ непогрешимого оратора оказался на волоске от позора. Но в одном он был уверен: слухи о том выступлении не просочатся. Он об этом позаботится.
Co-founder of NFT renting protocol Rentable World emiliano.eth shared the group Tuesday morning on Twitter, calling out the "degenerate" community, or crypto obsessives that engage in high-risk trading. Telegram channels fall into two types: Matt Hussey, editorial director at NEAR Protocol also responded to this news with “#meIRL”. Just as you search “Bear Market Screaming” in Telegram, you will see a Pepe frog yelling as the group’s featured image. The best encrypted messaging apps Choose quality over quantity. Remember that one high-quality post is better than five short publications of questionable value.
from us
