«Умная машина начала забывать тебя раньше»: травелог о расставании

Пережив расставание, героиня Джоанны Уолш отправляется в путешествие по Европе — и пишет об этом опыте в романе «Разрыв». Призывая на помощь физическое расстояние и время, она пытается отдалиться от пережитого. Но достаточно зайти на почту и проскролить вниз, и — «вот же ты, сколько бы раз я ни смотрела». И везде, где будет вай-фай, будет и тень ее прошлого.

Что происходит с любовью, когда наши гаджеты превращают слова, «единственные улики любви», в наборы байтов? Как мессенджеры превращаются в «эхо-камеры для не произнесенных вслух мыслей»? И можно ли по-настоящему уйти от человека, с которым тебя связывали теплые отношения, если в любой момент можно зайти в его соцсети и узнать, что с ним происходит?

Джоанна Уолш пытается найти ответы на все эти вопросы, а сверхновая публикует отрывок из ее романа. Переведенная на русский издательством No Kidding Press, книга выходит в середине октября, а читатели сверхновой могут заглянуть в нее одними из первых.

Можно сколько угодно желать определенности, однако приходится жить, стремясь делать все, что от нас зависит. Даже если я выдумаю теорию, подтверждающую, что моя уверенность, в отличие от вашей, опирается на универсальную нравственную истину, действительность эту теорию очень скоро опрокинет. Вот как лаконично охарактеризовал положение дел французский философ эпохи Просвещения Вольтер (1694–1778): «Сомнение неприятно, но состояние уверенности абсурдно».

— Патриция Черчленд, «Совесть: Происхождение нравственной интуиции»

Книжка не бог весть какая гениальная, но есть интересные моменты (тм). Я параллельно читаю несколько базовых книг про буддизм (не про модный «нейробуддизм» или еще какую-то там колонизированную западом версию буддизма, откуда лайф-коучи берут «полезные практики» типа медицитаций для достижения еще большей эффективности, а всякую духовную муть Дхармы отбрасывают в сторону, как недостаточно материалистичную), и радостно ищу пересечения с примерно всей своей предыдущей системой знания.

Мы находимся в глубокой спячке, будто шелковичный червь в своём коконе. Мы свили вокруг себя реальность, основанную на собственных идеях и представлениях, фантазиях, надеждах, страхах и заблуждениях. Наш кокон стал очень прочным и весьма детально проработанным. Плоды нашего воображения кажутся нам настолько реальными, что мы остаемся в плену этого кокона. Но мы можем освободиться из этого плена, просто поняв, что всё это целиком наше воображение.

— Дзонгсар Кхьенце, «Отчего вы не буддист»

Это очень увлекательная в целом вещь, потому что буддистское верование, которое очень не устраивает наше секулярное сознание, заключается в том, что наше секулярное сознание, как и все прочее — это иллюзия, которая сковывает нас, которая погружает нас в пучину собственного «эго» и мешает жить свободно (в действии или бездействии) и видеть мир во всей его сложности. Материализм, наука, рациональное мышление — это тоже верования, не более того.

Love this shit.

Мне в последнее время сложно понять, что для меня важно, а что я делаю из каких-то вымученных причин, но этот проект — несомненно важный. Подвели итоги первого опен-колла ЛГБТ-зина наших фантазий, и совсем скоро погрузимся в куда более тяжелую работу — редактуру, верстку, иллюстрации и вот это вот все. Ура-ура.

🎉 Итоги опен-колла «Новый мир, те же люди»

Мы сильно затянули, но этот день всё-таки настал. Наш редакторский коллектив — Катя Кудрявцева, Света Лукьянова, Маша Лацинская и Полина Рыжова — объявляет имена автор_ок, тексты которых пойдут в первый номер зина «На себя».

Тоня Белугина
Тони Лашден
Дарья Ма
Настя Былинкина
Дарья Раскина
Настя Ковальчук и Варвара Кудлай
Ирина Карпова
Диана Габитова
Катерина Дементьева

В ближайшие дни мы свяжемся с автор_ками и предложим доработать некоторые тексты вместе с редакторками. Заодно мы начнем искать иллюстратор_ок для публикации текстов.

«На себя» — некоммерческая инициатива на базе бывшего медиа «Открытые». Мы будем рады вашей финансовой поддержке. Из собранных денег мы заплатим гонорары автор_кам, ридеркам и иллюстратор_кам.

Мы поздравляем победител_ьниц и благодарим всех участни_ц опен-колла. Мы обязательно вернемся с подобной инициативой, потому что хотим видеть еще больше художественных текстов, которые репрезентуют квирность 🌈

🖼 dashapervomay

Интересное про геймдизайн. Это небольшая старенькая статья про условность времени и смерти в играх, и про разные хорошие, неудачные и переламывающие ожидания игроков примеры (очень поразил кейс, где можно завалить босса, просто зайдя в игру через недельку, потому что он умрет от старости. Магнифисент).

Но комменты, как водится, веселее. Там обсуждают, во-первых, почему бы не подумать о том, как делать игры не о самосохранении (выжить и пройти дальше — ключевой мотиватор в большинстве жанров), а, например, о самопожертвовании или другой важной культурной ценности. Это, честно говоря, бомбическая мысль, которая если и не содержит в себе какого-то продуктивного ответа на главный вопрос вселенной видеоигр (как медиуму перестать вырождаться в бесконечном самоповторении), то как минимум помогает посмотреть на проблему под другим углом. Могут ли игры как жанр уйти от идеи вечного прогресса? Это непонятно, но очень интересно.

Во-вторых, время и смерть — очень важные переменные, потому что на их плечах стоит игровая репитативность, ключевое и главное допущение, на котором на данный момент едет весь медиум. Если кратко: любая сцена может повторяться бесконечное количество раз, пока игрок не разберется, что в ней делать (в зависимости от жанра делать надо разное, но суть примерно одна), и не попадает в следующую сцену, где правила те же. Время остановится, смерть никогда не будет концом. Бесконечная репитативность.

С одной стороны, это кажется неизбежностью, с другой — последствием рыночного (кха) устройства индустрии. Чтобы продавать игры за большие деньги, нужны большие игры, которые невозможны без репитативности (ибо невозможно сделать большую форму из уникального контента), чтобы сделать большие игры, нужны большие ресурсы, чтобы отбить потраченные ресурсы, нужно продавать игры за большие деньги. Упрощенно, но так. Небольшие игры за небольшие деньги, которые делают небольшие команды, могут позволить себе больше свободы в работе с игровым опытом и игровыми приемами, но игры будут небольшими, как и их аудитории. Тут, в общем-то, допустимо рассуждение о том, как капитализм заставил нас делать Только Массовые Вещи Для Широких Аудиторий, но есть и простая истина: интерес игроков вполне измерим, и он тянется к массовым большим репитативным штукам. Забавно, но факт: эта ситуация глобально не меняется уже много лет, потому что в видеоиграх, в жанре, который был эдаким дисраптером медийного устройства, сейчас очень большой шаг изменений: чтобы проверить гипотезу, нужно все равно тратить довольно много времени на разработку даже небольшой игры, а потом продвижение, а потом, а потом. Долго.

Технический потолок роста объема игр, однако, близко, и интересно, что будет дальше: да, есть всякий VR, где ставка вообще на другое, но что останется более «традиционному» геймингу? Выкручиваться! Отсюда вполне может вырасти что-то новенькое (было бы неплохо, а то реально играть-то и не во что).

Время и смерть, это, однако, еще веселее — вполне возможно, отвязавшись от идеи прогресса в играх (заинтересовалась сама этой мыслью) можно придумать и новые механики, и новые нарративные структуры. We will see.

Написала про отличный сериал, который натурально лучшее за последнее время — не в плане какой-то особой богоизбранной гениальности, правильности или изобретательности, а просто классности. Заскучала по QI сразу.

В общем, я тут в ночи решила загуглить, как быть такой же умной, как Нейтан Дрейк из Uncharted (не спрашивайте...), и в итоге зарегистрировалась на Quora (история все интереснее и интереснее, ага).

Ответ я получила, конечно, очевидный — НИКАК, потому что это выдуманный персонаж, который и прыгает, и падает, и умничает абсолютно нереалистично.

Но в практическом поле понравилось два совета по изучению истории (если вдруг вы тоже любите путешествия, приключения, умствования над глиняными табличками и прочую Лару Крофт с безопасного видеоигрового расстояния).

Первый: это выбрать специализацию, про которую вам интересно, весело и прикольно. Вроде банально, но ведь и правда — никто никогда не специалист ВО ВСЕЙ СФЕРЕ ЗНАНИЯ (кроме Нейтана и Лары, конечно). Надо специализироваться! Специализацией может быть исторический период, география или, скажем, тематический срез истории: военная история, или история искусства, или история религии. Я вот подумала, что мне прикольно про историю искусства (ну это я всегда знала), социальную историю, раннее европейское средневековье и викторианскую Англию.

Второй: книги по истории не надо читать от корки до корки 🥲 Я уже писала, что академические статьи не нужно читать целиком, и рада, что это и к более обширным форматам относится. Нужно читать: 1) введение и первую главу 2) в остальных главах — первый абзац целиком, а потом — первые предложения остальных абзацев 3) последнюю главу целиком. Думаю, это не относится ко всякому там историческому художественному нон-фикшену, но к более «классическим» историческим текстам — вполне.

Давайте не пользоваться этими крутыми лайфхаками вместе 👍

Candy Crush Rehab

Американская психиатрическая ассоциация (хоть их и сложно назвать святыми) несколько дней назад потребовала, чтобы увлечение игрой Candy Crush Saga, число любителей которой не прекращает расти, признали национальной эпидемией и создали виртуальный кризисный центр по борьбе с зависимостью от этой игры.

Выпущенная британской компанией King в 2012 году, игра Candy Crush Saga (с ее японским аналогом Puzzle and Dragons) стала самым скачиваемым приложением в мире. Она насчитывает 80 миллионов пользователей и приносит 700 тысяч евро ежедневной прибыли. Аналитики видеоигр озадачены: как глупое приложение с летающими разноцветными леденцами могло превзойти сложнейшие игры Nintendo, разрабатываемые годами?

Ключ к успеху Candy Crush — в ее недостатках: детском и безобидном характере игры (в ней нет ни насилия, ни секса), бесконечном возобновлении (порядка 410 уровней) и отсутствии специфического культурного содержания, которое могло бы привлекать или, наоборот, отпугивать. Невинность, тупость и бесплатность — вот условия, благодаря которым глобализация зависимости становится возможной.
Candy Crush — это дисциплина души, нематериальная тюрьма, предполагающая четкую темпорализацию желания и действия. Она обращается к обобщенному субъекту, лишенному вторичных социальных защит (что, возможно, объясняет, почему большинство игроков — те, кого в обществе принято называть «женщинами»): игра формирует замкнутую цепь реакций между лимбическим мозгом (отвечающим за аффективную память), рукой и экраном. Candy Crush — не обучающая игра, которая тренирует и развивает ловкость игрока. Это простая азартная игра, установленная в один из наших самых доступных и интимных внешних техноорганов: мобильный телефон. Лас-Вегас у тебя на ладони. Цель Candy Crush — не обучить пользователя чему-то, а целиком захватить его когнитивные способности в заданный отрезок времени и присвоить его либидинальные ресурсы, превратив экран в суррогатную мастурбаторную поверхность. В Candy Crush игрок никогда ничего не выигрывает — после прохождения уровня оргазм переживает экран.

Кроме того, Candy Crush ставит под вопрос отношения между свободой и бесплатностью, которые отстаивают партизаны пиратского движения. Новая стратегия колонизации виртуального мира идет через создание максимально простой игры, которая предлагается бесплатно, для того чтобы потенциальный игрок оставался подключенным максимальное количество часов. Стоит игре встроиться в жизненные привычки пользователя, доход начинает приносить само время игры и формы его растраты (дополнительные жизни и бустеры).

Игрок в Candy Crush управляет множеством экранов. Обычно физически он располагается напротив экрана компьютера или телевизора (который функционирует скорее как фон и периферия, нежели основная визуальная рамка) и одновременно поддерживает бесконечный круговорот интерфейсов Facebook, Yahoo, Twitter, Instagram... Целомудренный работник теле-техно-мастурбаторного труда сегодня подобен виртуальному стрелочнику, запертому в донкихотском командно-диспетчерском пункте, из которого он одной рукой обновляет (update) страницу, а другой — упорядочивает ряды цифровых леденцов.

Приложения, скачиваемые с Facebook, Google Play и App Store, — это новые операторы субъективности. Не стоит забывать, что мы устанавливаем скачанное приложение не только на мобильный телефон, но прямиком в свой когнитивный аппарат. Если Рене Шерер поведал нам, что педагогические дисциплины нового времени призваны были переключить мастурбирующую руку на письмо и труд, теперь мы понимаем, что новые цифровые дисциплины заставляют фордистскую руку, писавшую и трудившуюся, мастурбировать экран когнитивного капитализма.

Нью-Йорк, 26 октября 2013

__________

Необязательно быть согласной во всем с Полем Б. Пресьядо, но его точно можно читать его и орать чаечкой. «Вопрос отношения между свободой и бесплатностью» — ну каково? (Это отрывок из сборника «Квартира на Уране», напоминаю, что на сайте издательства мой промик ALMOST даст скидку на 10%).

The dismal fact is that self-respect has nothing to do with the approval of others—who are, after all, deceived easily enough; has nothing to do with reputation—which, as Rhett Butler told Scarlett O'Hara, is something that people with courage can do without.

Очень крутое эссе Джоан Дидион для Vogue про самооценку, самоуважение и вот это все «само» — отношения с собой, ощущение себя.

Понравилась мысль, что самоуважение во многом — это способность признавать и принимать свои ошибки как, действительно, свои, и ничьи больше, и не видеть в этом ничего потрясающего самые основы личности. Если ты решаешь вместо работы зависать в баре, ты не удивляешься потом, что кто-то другой сделал что-то классное, а ты — нет, потому что все это — результаты твоих выборов, и в этом нет ничего катастрафического. А еще она на редкость удивительно точно описывает это-странное-состояние-без-самооценки: To lack it is to be locked within oneself, paradoxically incapable of either love or indifference <...> we are peculiarly in thrall to everyone we see, curiously determined to live out—since our self-image is untenable—their false notions of us.

1961 год, а проблемы в общем-то все те же.

Every encounter demands too much, tears the nerves, drains the will, and the spectre of something as small as an unanswered letter arouses such disproportionate guilt that one's sanity becomes an object of speculation among one's acquaintances. To assign unanswered letters their proper weight, to free us from the expectations of others, to give us back to ourselves—there lies the great, the singular power of self-respect. Without it, one eventually discovers the final turn of the screw: one runs away to find oneself, and finds no one at home.

А вот здесь лежит довольно базовый текст про «капитализм сломался»-экономику. Да, и такая есть, и я, разумеется, ОБОЖАЮ такое.

Суть простая (все на примере Америки, ясное дело, но для понимания концепта этого достаточно): люди не хотят работать. Бизнес берется за классический аргумент: государство платит пособие по безработице, и это делает людей ленивыми.

Но ситуация на самом деле сложнее. На самом деле люди не хотят работать за минимальные зарплаты в городах, где стоимость жизни постоянно растет, в плохих условиях, без гарантий социальной безопасности. И в этот момент экономическая модель большого количества бизнесов, которая основывается на постоянном доступе к дешевой и непритязательной рабочей силе, сбоит.

Это особенно распространено в сфере гостеприимства и ресторанном бизнесе: компании постоянно ставят интересы клиентов выше интересов работников, а еще выше — интересы собственных бизнес-планов. Неудивительно, что, получив выбор, многие люди решают перестать участвовать в этом.

Эти люди — а еще сотрудники сфер образования, благотворительности, здравоохранения и так далее — даже не просто заебались или выгорели, они деморализованы.

Есть термин YOLO-экономика: люди, заработавшие денег в офисах, и не потратившие особо ничего за два года ковида, переоценившие свою жизнь и так далее, драматически меняют профессии или вовсе сходят с карьерной беговой дорожки.

Но в ядре «капитализм сломался»-экономики другое чувство — не «мы живем только один раз», а «эту жизнь просто больше невозможно вывозить». Внезапно оказалось, что примерно каждый элемент современного общества абсолютно неприспособлен для жизни. Люди принимают решения не из каких-либо привычных прогрессивных ценностей — а из очень эмоциональных и простых. Съезжаются семьями, копят деньги, работая удаленно, бросают набирать учебные кредиты, и, да — отказываются работать на дерьмовых работах, коих а) большинство и б) на которых стоит бОльшая часть американской экономики.

Это интересно, потому стоит абсолютно перпендикулярно ключевой идее: прибыль — главная ценность, экспоненциальный рост — наше все, а условия труда — это полная абстракция. В «мыслительной» работе такие золотые тельцы — продуктивность и трудоголизм на грани сумасшествия.

Пандемия показала всю нежизнеспособность этих стратегий, а еще — дала неожиданные способы выйти из этого нечеловечного колеса сансары. И важно понимать, что этот выход — не неудача, но и не «забота о себе» в привычном индивидуалистском смысле. Это тревожный звоночек — в обществе нереально жить.

Если бизнес не может платить нормальные зарплаты — это вообще бизнес? Если уход за детьми — провальный рынок, но без него экономика просто перестает работать (специалисты с детьми вынуждены уходить с работы, потому что некому отдать ребенка), что должно поменяться? Ну и так далее.

Что будет — неизвестно, но что-то будет.

Сегодняшний утренний Пресьядо (да, я продолжаю читать «Квартиру на Уране») — о том, что если аргумент научный, это еще не значит, что он онтологически и до последней крупицы трушности истинный. Понимание, которое в современной общественной дискуссии пропадает.

В 1752 году ученый Карл Линней опубликовал трактат «Кормилица как мачеха» (Nutrix Noverca), в котором призвал женщин кормить детей своим молоком во «избежание загрязнения рас и классов» через молоко и потребовал, чтобы государство в интересах гигиены и общественного порядка запретило практику кормления чужих детей. Трактат Линнея приведет к обесцениванию женского труда и криминализации деятельности кормилиц в XVIII веке. Обесценивание молока на рынке труда сопровождается новой риторикой символической ценности материнского молока. Молоко, представленное как телесная жидкость, через которую передается от матери к сыну национальная социальная связь, должно потребляться внутри домашней среды и не являться объектом экономического обмена.

Молоко — рабочая сила, которую пролетарские женщины могли выставить на продажу, — становится драгоценной биополитической жидкостью, через которую перетекает расовая и национальная идентичность. Молоко отчуждается от женщин и присваивается государством. Одним махом достигаются три цели: обесценивание женского труда, приватизация телесных жидкостей, заточение матерей в домашней среде.

Вообще еще много думаю о том, почему мы сейчас живем с ощущением, что мы достигли какого-то крайнего уровня познания. Конечно, во все времена люди (например, Линней!) были уверены в чем-то, как в полностью истинном, но все равно присутствовало некоторое ощущение, что открыто, понятно и достигнуто далеко не все (хотя возможно это мое предубеждение). А сейчас с популяризацией науки и проникновением научного языка и какой-то привычки к очень условно связанному с наукой повседневному познанию (типа: любой может пойти читать статьи в «Ланцете») мы как будто поселились на некоем крайнем фронтире прогресса и сидим, отметаем любые аргументы как «ненаучные», а значит — неистинные, не имеющие отношения к реальности, и омываемся самоуверенностью.

Это примерно как если бы ты прошел километр по темной пещере и стал бы почему-то уверен, что впереди нет обрыва, ведь ты уже прошел целый километр, и вся тьма осталась позади, но ты забываешь, что впереди тоже тьма. То, что ты стал чуть умнее и пещера стала чуть привычнее, чем была пятьсот метров назад, когда позади было всего пятьсот метров тьмы, а не целый километр, еще ничего не значит. Впереди может быть примерно сто тысяч километров, и у тебя примерно ноль способов это узнать. Терять осторожность и любопытство в пользу самоуверенности — опасное решение.

Я тут снова с бедностью. Начиталась статьи про то, как измеряют бедность в США — и почему это абсурдная и консервативная цифра, не учитывающая сложности текущей жизни вообще.

Если кратко: формулу расчета черты бедности изобрели в середине шестидесятых. Она состоит из стоимости еды, необходимой, чтобы прожить год, семье из определенного количества человек (допустим, четырех), и мультипликатора — 3. Это все. Деньги на еду, умноженные на три — если ваша семья выше этой линии, то она не считается бедной в США (а значит, не имеет права на социальную поддержку). С 60-х годов метод расчета не менялся.

Почему три? Потому что тогда же, в шестидесятые, посчитали структуру расходов среднестатистической семьи, и оказалось, что треть они тратят на еду, а остальное — на остальное. Ну и все.

В 63-м году черта бедности пролегала на $3,128 на семью из четырех человек, в 2019 — на $26,172. В том же 2019-м 10,5% населения США жили за (этой) чертой бедности.

Слабость этой модели очевидна: сейчас у людей намного более сложная система расходов, чем в шестидесятые. Например, только траты на жилье выросли на 800% с тех пор. Поэтому некоторые аналитики настаивают, что нужно хотя бы поднять мультипликатор — но можно легко представить, что будет со статистикой бедности, если это случится.

В ЕС, например, логика другая: они берут медиану среднего дохода на душу населения и делят его пополам. Все, кто получают меньше, считаются бедными. Если бы такая логика использовалась в США, в 2019 году за чертой бедности жили бы 17.8% населения. Математика, кстати, сходится — в шестидесятых черта бедности и составляла половину среднего дохода населения страны. Сейчас это почти четверть.

Еще одна логика расчетов основывается на идее, что бедность — это не только недостаточность доходов, но и в целом более широкая экономическая незащищенность, например, отсутствие работы или медицинской страховки (аминь этим людям!). С этой точки зрения 38% американцев столкнулись с одним или более аспектом бедности в 2019 году. И это, честно говоря, выглядит как отличная логика.

В России кстати в 2021 году изменили логику расчета прожиточного минимума — сейчас это 44,2% от значения медианы среднедушевого дохода за год, предшествующий прошлому. И пересматривать его обязаны не реже одного раза в пять лет (но и чаще не обязаны, лол). В первой половине 2021 года за чертой бедности жили 13,1% населения. Среднедушевой денежный доход в 2020 году был 35 676 рублей, медианный (относительно которого у 50% доход выше, а у 50% — ниже) — 27 036,4 рублей.

Увлекательная статистика.

Я обычно в канале не пишу про срачи, обсуждаю их в комфорте дружеских чатов и уютного ора, но тут не могу промолчать.

Галина Юзефович встретила единственную книжку, которая подтверждает её точку зрения (геи, феминистки и прочие страшные и непонятные чужие совсем страх потеряли со своей культурой отмены и ломают ей жизни хороших людей), и написала ей пространную хвалебную песнь. В программе — удивительные высказывания о постмодернизме, структурализме, конструктивизме и прочем дискурсе (цитируя автора, «то есть словах»), смешные шутки «ату фэтфоба» и «они геи, черные, не определились с гендером или, допустим, вообще велосипедисты») и прочие вещи, не слишком сочетающиеся с историей и философией науки. В конце — танцы, в смысле, упоминание Гарольда нашего Блума и подчеркивающий глубину личности автора вопрос о том, как же быть с множественностью трактовок искусства, если множественность трактовок реальности авторы рецензируемой книги массово заклеймили (и с чем автор собственно рецензии явно очень согласна). Комплемент от заведения: фраза торжество «повесточки».

Аудитория Яндекс Дзена с Галиной согласна, что должно было обеспокоить её больше, чем повесточка, но почему-то нет.

Ссылку оставлять не буду, лучше — шутка из твиттера.

Читаю «Моя мать смеется» Шанталь Акерман и думаю — зачем я делаю это с собой? Но продолжаю читать. Книга, которая на редкость просто и быстро накручивает твои кишочки на раскаленную железку и тяяяяянет. Оторваться невозможно, конечно.

Мне тоскливо. Это пройдет. Завтра. И даже если мне тоскливо, я не буду отвечать на письма С. Я считаю себя сильной. И приказываю себе ничего не делать. Но когда писем нет, я их жду и не думаю о С., которая тоже должна ждать вот так, ждать писем, думаю только о себе, о том, как я умею бороться.

Теперь, перечитав письма, которые она мне посылала тогда и потом, я испытываю сожаление. Не о нашем разрыве, нет. О том, что не сказала правду в ответ.
Я только и делаю, что сожалею, и хотела бы ей об этом сказать. Но я знаю, что уже слишком поздно, и что, вероятно, лучше ничего говорить и что на этот раз мне надо подумать о ней, а не о себе.

Я только и делаю, что сожалею, но лишь о письмах, а не обо всем остальном.
Это был наш первый разрыв, и я должна держаться.

Я держалась некоторое время, а потом она приехала ко мне, когда я ее не ждала, и я не смогла сказать «уходи». Сказала только, что ты здесь делаешь? Я не была рада.Но она сделала вид, что так и надо, и вошла.

Не надо было ей открывать.

Хотела написать о своей странной контентной диете, которая сейчас состоит преимущественно из материалов для работы в No Kidding Press, книги про основополагающим практикам в тибетском буддизме и видеоигры Sherlock Holmes: Chapter One, и ощущается СТРАННО, но параллельно случайно написала текст для Bookmate Journal про «33 урода» Лидии Зиновьевой-Аннибал. Пойди разберись!

Текст основан на посте Полины Рыжовой для канала «Лесбийское лобби», но я все равно параллельно перечитала книжку, посмеялась и погрустила, мысленно закрутилась в дым и перья и начиталась всяких серебряно-вековых кулстори про лит-тусовку.

Короче, хорошо провела время, достойно. Повесть рекомендую, она коротенькая, но классная.

Вот эту цитату в тексте я не смогла никуда пристроить, поэтому давайте здесь с неё похихикаем:

Я не понимаю, отчего человек должен работать. Тогда счастливее зверь. Я не люблю работать. К чему себя обманывать? Но, если нужно работать, я покорюсь, конечно, без ропота. Так же покорюсь и боли, и смерти.

Короче, Only Murders in the Building. Сериал Hulu со Стивом Мартином, Мартином Шортом и Селеной Гомес.

С чего же начать.

Стив Мартин и Джон Хоффман (продюсер Grace and Frankie, что, ну как бы, уже неплохо) сделали довольно странную поделку. С одной стороны, это очень Нора-Эфрон-стайл стилистика, в которую завернута до зубного скрежета классическая детективная «кто убийца»-история: трое незнакомцев, живущих в одном здании, пересекаются из-за а) убийства в их здании и б) общей любви к тру-крайм подкастам. Объединяем одно и второе — и получаем компанию «маловероятных друзей», которые расследуют убийство и (ну да) делают об этом тру-крайм подкаст. С другой стороны — ну ох.

В Only Murders in the Building очень много всего — кроме количества серий и клея, который бы скрепил это все разнообразие в надежную конструкцию. Стив Мартин играет актера одной роли — телевизионного детектива, чья карьера уже едва трепыхается. Он прикрывается выученными репликами и держит всех на расстоянии вытянутой руки. Мартин Шорт — эксцентричный бродвейский продюсер, который пропустил все хиты и выпустил только странный треш. У него нет денег, но очень много апломба и любви к квартире, которую он уже не может себе позволить. Гомес — двадцатилетняя таинственная дама с сарказмом и модными наушниками, которая по не совсем понятным причинам живет в фешенебельном нью-йоркском жилом доме, где квартиры себе могли купить только очень давно разбогатевшие люди. Еще в сериале есть Стинг, который играет самого себя, и Джейн Линч, которая играет дублера героя героя (да, это двойная вложенность) Стива Мартина, и которой удается быть им лучше, чем ему самому (вплоть до уведенной Линч жены — в некотором смысле можно сказать, что она тоже играет саму себя). Еще здесь есть микро-истории второстепенных персонажей, раскрытие бэкграундов главных героев, флэшбеки, межпоколенческие шутейки, периодический слом четвертой стены и Тина Фей, императрица тру-крайм-подкастов (очевидно списанная с Сары Кениг, ведущей легендарного Serial).

Сериалу не хватает какой-то определенности и однонаправленнсти, что ли. Он как ребенок в магазине — хочу это, и это хочу, и это хватай и беги! Все вещи — супер, но пока эту неподъемную ношу донесешь до машины, умрешь шесть раз и проклянешь и ребенка, и свою невероятную доброту. При этом сериал остается на удивление даже не просто размеренным, а медленным, медитативным.

Но порой он шокирующе раскрывается — и почти всегда это происходит вдали от основных персонажей. Например, меня до глубины души поразила серия, снятая из перспективы глухого сына одного из второстепенных героев (не буду спойлерить). Весь эпизод раскрывается через его оптику — в мире тишина, наполненная некомфортными, смазанными, глухими звуками, диалогов нет (потому что он их не слышит). Смотреть это сначала необычно, а потом по-настоящему дискомфортно — настолько непросто оказывается вдруг остаться без привычных способов восприятия происходящего на экране. Искра гениальности, не иначе.

В остальном — это приятный, часто смешной, красивый, пусть и немного поверхностный и неравномерный, но захватывающий внимание своей какой-то несуразностью и уютом (там — очень уютно!) сериал. Он что-то немного другое, что в наше время конвейеров — и то хлеб.

Читаю «Капитализм в огне. Как сделать эффективную экономическую систему человечной» Ребекки Хендерсон. Книгу отхватила на Нон-фике чисто из-за названия. Пока бизнесово-водянисто (авторка — не исследовательница, а бизнес-консультантка), но мне очень понравилась идея из первой части: капитализм морален при условии выполнения нескольких условий, которые на деле не выполняются.

Капитализм как система покоится на убеждении, что единственной обязанностью компании является максимизация «акционерной стоимости» — ее ценности для акционеров (Милтон Фридман). Логика относительно простая — если бизнес делает все ради прибыли, это в конечном итоге выгодно для всего общества.

Во-первых, свободные рынки эффективны, и поэтому ведут к экономическому благосостоянию. Если все фирмы в отрасли сосредоточены на балансе, конкуренция будет толкать их к производительности и инновационности и не давать ­какой-то отдельной фирме господствовать. Цены на конкурентном рынке обеспечивают баланс предложения и спроса, а значит и координацию миллионов фирм в удовлетворении желаний миллиардов людей (пример: производство чего угодно: чтобы у нас было что угодно, десятки компаний в десятке отраслей работают слаженно, что было бы невозможно в любой другой экономической системе — ну типа).

Во-вторых, личная свобода человека является главной целью общества, и право выбирать, на что направить время и ресурсы, должно быть одной из высочайших целей (тут спасибо классической либеральной традиции after-Просвещение). Свобода здесь — негативная, то есть «защищенность от вмешательства», «свобода от» — возможность принимать решения без помех со стороны. В капитализме человек как бы волен выбирать, что и каким образом ему делать, и получает ресурсы, чтобы избирать свою собственную политику (кх).

В-третьих, менеджеры — это представители своих инвесторов. Оправдать доверие — их моральный долг. Менеджер обязан управлять фирмой так, как хотели бы инвесторы («получить как можно больше денег»).

Важно понимать, что эти идеи выросли из страха перед плановой экономикой — государства после войны были сильны и популярны, а капитализм — напротив. В общем, это такая популистская кампания, которая спустя семьдесят лет, в совсем другом мире, почему-то продолжает работать.

Проблема в том, что она на самом деле не очень-то работает, и вот это как раз дико интересно. Ребекка пишет, что свободный рынок ведет к процветанию и свободе только если он по-настоящему свободен и справедлив, если в ценах отражена вся полнота доступной информации, существует подлинная свобода возможностей, и правила игры поддерживают полноценную конкуренцию.

Это, разумеется, не так. Экстерналиям (внешним контекстам, которые участвуют в производстве товара) не назначена настоящая цена, у многих людей нет навыков, чтобы получить свободу возможностей, а компании все чаще могут корректировать правила игры в свою пользу.

Например, мы не платим справедливую цену за товары, потому что многие факторы в формировании цены не учитываются. В Америке электричество из угольных электростанций обходится в 5 центов за киловатт в час (кВт/ч). Но при сжигании угля выделяется углекислый газ, одна из главных причин глобального потепления. Этот киловатт-часа энергии наносит климату ущерб в размере 4 центов. Из-за сжигания угля болеют и умирают люди — в США двадцать четыре тысячи человек в год умирает от болезней (187,5 миллиарда долларов), еще одиннадцать тысяч человек — из-за нагрузки на организм в угледобывающих регионах (74,6 миллиарда). По одной из оценок, каждая тонна углекислого газа, выделенная в атмосферу, — это 40$ расходов на здравоохранение, а значит, киловатт в час стоит примерно на 4 цента больше. Если бы мы учитывали все расходы, реальная стоимость киловатт-часа была бы не 5, а, скорее, около 30 центов — то есть мы платим за угольную энергию лишь около 40% ее реальной стоимости. Сжигание ископаемого топлива кажется дешевым только потому, что мы не считаем все затраты, которые несем — потому что их платит не бизнес, а кто-то другой.

И это еще без социальных издержек (в следующих сериях).

Прочитала «Там, где раки поют» Дэлии Оуэнс: такую наивно-сентиментальную книжицу про всеми брошеную на болотах девочку, которая выживала на кукурузной каше, продавала мидии, самообразовывалась, читала учебники и была так с болотом едина и близка, что стала великой натуралисткой, авторкой книг и исследовательницей. И все это, пока недалекие «цивилизованные» люди считали её дикаркой и не пускали в приличные места, а она страдала от одиночества и нехватки людского тепла рядом. Ну, понимаете. Такоэ.

При этом книга удивительно атмосферная (авторка — сама биолог и дочь женщины, которая в справке описывается как «живущая вдалеке от людей», что бы это не значило). Любовь к флоре и фауне, которая является в общем-то почти единственной чертой главной героини, наполняет книгу жизнью куда более увлекательной, чем происходящий там у людей сюжетец. У самих персонажей есть две черты характера, если они главные, и одна — если второстепенные. Сам сюжетец — противоположный character-driven'ому, персонажи несут его на плечах, как полено, которое просто НАДО донести из точки А в точку Б, хоть помри, хоть вообще непонятно, зачем ты тут вообще есть, откуда у тебя это полено, да ну ты что, эй. Надо — значит, надо.

В общем, одни чайки да болотные протоки и радуют на протяжении пятиста страниц. Рекомендую!

Сразу после книги начала играть в «Черную книгу» — поделку русских игроделов, основанную на русском фольклоре и коми-пермяцкой мифологии. При том, что сделано все дешево и сердито (модельки ужасные, игровой процесс простой, как палка, все, что можно было убрать или упростить — убрано и упрощено), игра подкупает тем, как авторов ТАЩИТ по теме. Былички и народная магия — это не сеттинг и не атмосфера, не нарративная нашлепка на геймплей, это и есть сама игра, это в ней самое главное и цепляющее.

Мне этот совпавший опыт показал, что единица контента не обязана быть блестящей ВО ВСЕМ, чтобы быть, в общем-то, классной. Что иногда достаточно одной божественной игры, всего одной, но БОЖЕСТВЕННОЙ, чтобы контенту удалось главное: показать штуки, от которых людей может ШТЫРИТЬ, потому что для меня мало в мире есть более красивых и завораживающих вещей, чем когда людей просто ШТЫРИТ по чему-то для них интересному и важному, и они этим делятся.

Надо взять на вооружение против внутреннего критика, короче!