В общем, я тут в ночи решила загуглить, как быть такой же умной, как Нейтан Дрейк из Uncharted (не спрашивайте...), и в итоге зарегистрировалась на Quora (история все интереснее и интереснее, ага).

Ответ я получила, конечно, очевидный — НИКАК, потому что это выдуманный персонаж, который и прыгает, и падает, и умничает абсолютно нереалистично.

Но в практическом поле понравилось два совета по изучению истории (если вдруг вы тоже любите путешествия, приключения, умствования над глиняными табличками и прочую Лару Крофт с безопасного видеоигрового расстояния).

Первый: это выбрать специализацию, про которую вам интересно, весело и прикольно. Вроде банально, но ведь и правда — никто никогда не специалист ВО ВСЕЙ СФЕРЕ ЗНАНИЯ (кроме Нейтана и Лары, конечно). Надо специализироваться! Специализацией может быть исторический период, география или, скажем, тематический срез истории: военная история, или история искусства, или история религии. Я вот подумала, что мне прикольно про историю искусства (ну это я всегда знала), социальную историю, раннее европейское средневековье и викторианскую Англию.

Второй: книги по истории не надо читать от корки до корки 🥲 Я уже писала, что академические статьи не нужно читать целиком, и рада, что это и к более обширным форматам относится. Нужно читать: 1) введение и первую главу 2) в остальных главах — первый абзац целиком, а потом — первые предложения остальных абзацев 3) последнюю главу целиком. Думаю, это не относится ко всякому там историческому художественному нон-фикшену, но к более «классическим» историческим текстам — вполне.

Давайте не пользоваться этими крутыми лайфхаками вместе 👍

Candy Crush Rehab

Американская психиатрическая ассоциация (хоть их и сложно назвать святыми) несколько дней назад потребовала, чтобы увлечение игрой Candy Crush Saga, число любителей которой не прекращает расти, признали национальной эпидемией и создали виртуальный кризисный центр по борьбе с зависимостью от этой игры.

Выпущенная британской компанией King в 2012 году, игра Candy Crush Saga (с ее японским аналогом Puzzle and Dragons) стала самым скачиваемым приложением в мире. Она насчитывает 80 миллионов пользователей и приносит 700 тысяч евро ежедневной прибыли. Аналитики видеоигр озадачены: как глупое приложение с летающими разноцветными леденцами могло превзойти сложнейшие игры Nintendo, разрабатываемые годами?

Ключ к успеху Candy Crush — в ее недостатках: детском и безобидном характере игры (в ней нет ни насилия, ни секса), бесконечном возобновлении (порядка 410 уровней) и отсутствии специфического культурного содержания, которое могло бы привлекать или, наоборот, отпугивать. Невинность, тупость и бесплатность — вот условия, благодаря которым глобализация зависимости становится возможной.
Candy Crush — это дисциплина души, нематериальная тюрьма, предполагающая четкую темпорализацию желания и действия. Она обращается к обобщенному субъекту, лишенному вторичных социальных защит (что, возможно, объясняет, почему большинство игроков — те, кого в обществе принято называть «женщинами»): игра формирует замкнутую цепь реакций между лимбическим мозгом (отвечающим за аффективную память), рукой и экраном. Candy Crush — не обучающая игра, которая тренирует и развивает ловкость игрока. Это простая азартная игра, установленная в один из наших самых доступных и интимных внешних техноорганов: мобильный телефон. Лас-Вегас у тебя на ладони. Цель Candy Crush — не обучить пользователя чему-то, а целиком захватить его когнитивные способности в заданный отрезок времени и присвоить его либидинальные ресурсы, превратив экран в суррогатную мастурбаторную поверхность. В Candy Crush игрок никогда ничего не выигрывает — после прохождения уровня оргазм переживает экран.

Кроме того, Candy Crush ставит под вопрос отношения между свободой и бесплатностью, которые отстаивают партизаны пиратского движения. Новая стратегия колонизации виртуального мира идет через создание максимально простой игры, которая предлагается бесплатно, для того чтобы потенциальный игрок оставался подключенным максимальное количество часов. Стоит игре встроиться в жизненные привычки пользователя, доход начинает приносить само время игры и формы его растраты (дополнительные жизни и бустеры).

Игрок в Candy Crush управляет множеством экранов. Обычно физически он располагается напротив экрана компьютера или телевизора (который функционирует скорее как фон и периферия, нежели основная визуальная рамка) и одновременно поддерживает бесконечный круговорот интерфейсов Facebook, Yahoo, Twitter, Instagram... Целомудренный работник теле-техно-мастурбаторного труда сегодня подобен виртуальному стрелочнику, запертому в донкихотском командно-диспетчерском пункте, из которого он одной рукой обновляет (update) страницу, а другой — упорядочивает ряды цифровых леденцов.

Приложения, скачиваемые с Facebook, Google Play и App Store, — это новые операторы субъективности. Не стоит забывать, что мы устанавливаем скачанное приложение не только на мобильный телефон, но прямиком в свой когнитивный аппарат. Если Рене Шерер поведал нам, что педагогические дисциплины нового времени призваны были переключить мастурбирующую руку на письмо и труд, теперь мы понимаем, что новые цифровые дисциплины заставляют фордистскую руку, писавшую и трудившуюся, мастурбировать экран когнитивного капитализма.

Нью-Йорк, 26 октября 2013

__________

Необязательно быть согласной во всем с Полем Б. Пресьядо, но его точно можно читать его и орать чаечкой. «Вопрос отношения между свободой и бесплатностью» — ну каково? (Это отрывок из сборника «Квартира на Уране», напоминаю, что на сайте издательства мой промик ALMOST даст скидку на 10%).

The dismal fact is that self-respect has nothing to do with the approval of others—who are, after all, deceived easily enough; has nothing to do with reputation—which, as Rhett Butler told Scarlett O'Hara, is something that people with courage can do without.

Очень крутое эссе Джоан Дидион для Vogue про самооценку, самоуважение и вот это все «само» — отношения с собой, ощущение себя.

Понравилась мысль, что самоуважение во многом — это способность признавать и принимать свои ошибки как, действительно, свои, и ничьи больше, и не видеть в этом ничего потрясающего самые основы личности. Если ты решаешь вместо работы зависать в баре, ты не удивляешься потом, что кто-то другой сделал что-то классное, а ты — нет, потому что все это — результаты твоих выборов, и в этом нет ничего катастрафического. А еще она на редкость удивительно точно описывает это-странное-состояние-без-самооценки: To lack it is to be locked within oneself, paradoxically incapable of either love or indifference <...> we are peculiarly in thrall to everyone we see, curiously determined to live out—since our self-image is untenable—their false notions of us.

1961 год, а проблемы в общем-то все те же.

Every encounter demands too much, tears the nerves, drains the will, and the spectre of something as small as an unanswered letter arouses such disproportionate guilt that one's sanity becomes an object of speculation among one's acquaintances. To assign unanswered letters their proper weight, to free us from the expectations of others, to give us back to ourselves—there lies the great, the singular power of self-respect. Without it, one eventually discovers the final turn of the screw: one runs away to find oneself, and finds no one at home.

А вот здесь лежит довольно базовый текст про «капитализм сломался»-экономику. Да, и такая есть, и я, разумеется, ОБОЖАЮ такое.

Суть простая (все на примере Америки, ясное дело, но для понимания концепта этого достаточно): люди не хотят работать. Бизнес берется за классический аргумент: государство платит пособие по безработице, и это делает людей ленивыми.

Но ситуация на самом деле сложнее. На самом деле люди не хотят работать за минимальные зарплаты в городах, где стоимость жизни постоянно растет, в плохих условиях, без гарантий социальной безопасности. И в этот момент экономическая модель большого количества бизнесов, которая основывается на постоянном доступе к дешевой и непритязательной рабочей силе, сбоит.

Это особенно распространено в сфере гостеприимства и ресторанном бизнесе: компании постоянно ставят интересы клиентов выше интересов работников, а еще выше — интересы собственных бизнес-планов. Неудивительно, что, получив выбор, многие люди решают перестать участвовать в этом.

Эти люди — а еще сотрудники сфер образования, благотворительности, здравоохранения и так далее — даже не просто заебались или выгорели, они деморализованы.

Есть термин YOLO-экономика: люди, заработавшие денег в офисах, и не потратившие особо ничего за два года ковида, переоценившие свою жизнь и так далее, драматически меняют профессии или вовсе сходят с карьерной беговой дорожки.

Но в ядре «капитализм сломался»-экономики другое чувство — не «мы живем только один раз», а «эту жизнь просто больше невозможно вывозить». Внезапно оказалось, что примерно каждый элемент современного общества абсолютно неприспособлен для жизни. Люди принимают решения не из каких-либо привычных прогрессивных ценностей — а из очень эмоциональных и простых. Съезжаются семьями, копят деньги, работая удаленно, бросают набирать учебные кредиты, и, да — отказываются работать на дерьмовых работах, коих а) большинство и б) на которых стоит бОльшая часть американской экономики.

Это интересно, потому стоит абсолютно перпендикулярно ключевой идее: прибыль — главная ценность, экспоненциальный рост — наше все, а условия труда — это полная абстракция. В «мыслительной» работе такие золотые тельцы — продуктивность и трудоголизм на грани сумасшествия.

Пандемия показала всю нежизнеспособность этих стратегий, а еще — дала неожиданные способы выйти из этого нечеловечного колеса сансары. И важно понимать, что этот выход — не неудача, но и не «забота о себе» в привычном индивидуалистском смысле. Это тревожный звоночек — в обществе нереально жить.

Если бизнес не может платить нормальные зарплаты — это вообще бизнес? Если уход за детьми — провальный рынок, но без него экономика просто перестает работать (специалисты с детьми вынуждены уходить с работы, потому что некому отдать ребенка), что должно поменяться? Ну и так далее.

Что будет — неизвестно, но что-то будет.

Сегодняшний утренний Пресьядо (да, я продолжаю читать «Квартиру на Уране») — о том, что если аргумент научный, это еще не значит, что он онтологически и до последней крупицы трушности истинный. Понимание, которое в современной общественной дискуссии пропадает.

В 1752 году ученый Карл Линней опубликовал трактат «Кормилица как мачеха» (Nutrix Noverca), в котором призвал женщин кормить детей своим молоком во «избежание загрязнения рас и классов» через молоко и потребовал, чтобы государство в интересах гигиены и общественного порядка запретило практику кормления чужих детей. Трактат Линнея приведет к обесцениванию женского труда и криминализации деятельности кормилиц в XVIII веке. Обесценивание молока на рынке труда сопровождается новой риторикой символической ценности материнского молока. Молоко, представленное как телесная жидкость, через которую передается от матери к сыну национальная социальная связь, должно потребляться внутри домашней среды и не являться объектом экономического обмена.

Молоко — рабочая сила, которую пролетарские женщины могли выставить на продажу, — становится драгоценной биополитической жидкостью, через которую перетекает расовая и национальная идентичность. Молоко отчуждается от женщин и присваивается государством. Одним махом достигаются три цели: обесценивание женского труда, приватизация телесных жидкостей, заточение матерей в домашней среде.

Вообще еще много думаю о том, почему мы сейчас живем с ощущением, что мы достигли какого-то крайнего уровня познания. Конечно, во все времена люди (например, Линней!) были уверены в чем-то, как в полностью истинном, но все равно присутствовало некоторое ощущение, что открыто, понятно и достигнуто далеко не все (хотя возможно это мое предубеждение). А сейчас с популяризацией науки и проникновением научного языка и какой-то привычки к очень условно связанному с наукой повседневному познанию (типа: любой может пойти читать статьи в «Ланцете») мы как будто поселились на некоем крайнем фронтире прогресса и сидим, отметаем любые аргументы как «ненаучные», а значит — неистинные, не имеющие отношения к реальности, и омываемся самоуверенностью.

Это примерно как если бы ты прошел километр по темной пещере и стал бы почему-то уверен, что впереди нет обрыва, ведь ты уже прошел целый километр, и вся тьма осталась позади, но ты забываешь, что впереди тоже тьма. То, что ты стал чуть умнее и пещера стала чуть привычнее, чем была пятьсот метров назад, когда позади было всего пятьсот метров тьмы, а не целый километр, еще ничего не значит. Впереди может быть примерно сто тысяч километров, и у тебя примерно ноль способов это узнать. Терять осторожность и любопытство в пользу самоуверенности — опасное решение.

Я тут снова с бедностью. Начиталась статьи про то, как измеряют бедность в США — и почему это абсурдная и консервативная цифра, не учитывающая сложности текущей жизни вообще.

Если кратко: формулу расчета черты бедности изобрели в середине шестидесятых. Она состоит из стоимости еды, необходимой, чтобы прожить год, семье из определенного количества человек (допустим, четырех), и мультипликатора — 3. Это все. Деньги на еду, умноженные на три — если ваша семья выше этой линии, то она не считается бедной в США (а значит, не имеет права на социальную поддержку). С 60-х годов метод расчета не менялся.

Почему три? Потому что тогда же, в шестидесятые, посчитали структуру расходов среднестатистической семьи, и оказалось, что треть они тратят на еду, а остальное — на остальное. Ну и все.

В 63-м году черта бедности пролегала на $3,128 на семью из четырех человек, в 2019 — на $26,172. В том же 2019-м 10,5% населения США жили за (этой) чертой бедности.

Слабость этой модели очевидна: сейчас у людей намного более сложная система расходов, чем в шестидесятые. Например, только траты на жилье выросли на 800% с тех пор. Поэтому некоторые аналитики настаивают, что нужно хотя бы поднять мультипликатор — но можно легко представить, что будет со статистикой бедности, если это случится.

В ЕС, например, логика другая: они берут медиану среднего дохода на душу населения и делят его пополам. Все, кто получают меньше, считаются бедными. Если бы такая логика использовалась в США, в 2019 году за чертой бедности жили бы 17.8% населения. Математика, кстати, сходится — в шестидесятых черта бедности и составляла половину среднего дохода населения страны. Сейчас это почти четверть.

Еще одна логика расчетов основывается на идее, что бедность — это не только недостаточность доходов, но и в целом более широкая экономическая незащищенность, например, отсутствие работы или медицинской страховки (аминь этим людям!). С этой точки зрения 38% американцев столкнулись с одним или более аспектом бедности в 2019 году. И это, честно говоря, выглядит как отличная логика.

В России кстати в 2021 году изменили логику расчета прожиточного минимума — сейчас это 44,2% от значения медианы среднедушевого дохода за год, предшествующий прошлому. И пересматривать его обязаны не реже одного раза в пять лет (но и чаще не обязаны, лол). В первой половине 2021 года за чертой бедности жили 13,1% населения. Среднедушевой денежный доход в 2020 году был 35 676 рублей, медианный (относительно которого у 50% доход выше, а у 50% — ниже) — 27 036,4 рублей.

Увлекательная статистика.

Я обычно в канале не пишу про срачи, обсуждаю их в комфорте дружеских чатов и уютного ора, но тут не могу промолчать.

Галина Юзефович встретила единственную книжку, которая подтверждает её точку зрения (геи, феминистки и прочие страшные и непонятные чужие совсем страх потеряли со своей культурой отмены и ломают ей жизни хороших людей), и написала ей пространную хвалебную песнь. В программе — удивительные высказывания о постмодернизме, структурализме, конструктивизме и прочем дискурсе (цитируя автора, «то есть словах»), смешные шутки «ату фэтфоба» и «они геи, черные, не определились с гендером или, допустим, вообще велосипедисты») и прочие вещи, не слишком сочетающиеся с историей и философией науки. В конце — танцы, в смысле, упоминание Гарольда нашего Блума и подчеркивающий глубину личности автора вопрос о том, как же быть с множественностью трактовок искусства, если множественность трактовок реальности авторы рецензируемой книги массово заклеймили (и с чем автор собственно рецензии явно очень согласна). Комплемент от заведения: фраза торжество «повесточки».

Аудитория Яндекс Дзена с Галиной согласна, что должно было обеспокоить её больше, чем повесточка, но почему-то нет.

Ссылку оставлять не буду, лучше — шутка из твиттера.

Читаю «Моя мать смеется» Шанталь Акерман и думаю — зачем я делаю это с собой? Но продолжаю читать. Книга, которая на редкость просто и быстро накручивает твои кишочки на раскаленную железку и тяяяяянет. Оторваться невозможно, конечно.

Мне тоскливо. Это пройдет. Завтра. И даже если мне тоскливо, я не буду отвечать на письма С. Я считаю себя сильной. И приказываю себе ничего не делать. Но когда писем нет, я их жду и не думаю о С., которая тоже должна ждать вот так, ждать писем, думаю только о себе, о том, как я умею бороться.

Теперь, перечитав письма, которые она мне посылала тогда и потом, я испытываю сожаление. Не о нашем разрыве, нет. О том, что не сказала правду в ответ.
Я только и делаю, что сожалею, и хотела бы ей об этом сказать. Но я знаю, что уже слишком поздно, и что, вероятно, лучше ничего говорить и что на этот раз мне надо подумать о ней, а не о себе.

Я только и делаю, что сожалею, но лишь о письмах, а не обо всем остальном.
Это был наш первый разрыв, и я должна держаться.

Я держалась некоторое время, а потом она приехала ко мне, когда я ее не ждала, и я не смогла сказать «уходи». Сказала только, что ты здесь делаешь? Я не была рада.Но она сделала вид, что так и надо, и вошла.

Не надо было ей открывать.

Хотела написать о своей странной контентной диете, которая сейчас состоит преимущественно из материалов для работы в No Kidding Press, книги про основополагающим практикам в тибетском буддизме и видеоигры Sherlock Holmes: Chapter One, и ощущается СТРАННО, но параллельно случайно написала текст для Bookmate Journal про «33 урода» Лидии Зиновьевой-Аннибал. Пойди разберись!

Текст основан на посте Полины Рыжовой для канала «Лесбийское лобби», но я все равно параллельно перечитала книжку, посмеялась и погрустила, мысленно закрутилась в дым и перья и начиталась всяких серебряно-вековых кулстори про лит-тусовку.

Короче, хорошо провела время, достойно. Повесть рекомендую, она коротенькая, но классная.

Вот эту цитату в тексте я не смогла никуда пристроить, поэтому давайте здесь с неё похихикаем:

Я не понимаю, отчего человек должен работать. Тогда счастливее зверь. Я не люблю работать. К чему себя обманывать? Но, если нужно работать, я покорюсь, конечно, без ропота. Так же покорюсь и боли, и смерти.

Короче, Only Murders in the Building. Сериал Hulu со Стивом Мартином, Мартином Шортом и Селеной Гомес.

С чего же начать.

Стив Мартин и Джон Хоффман (продюсер Grace and Frankie, что, ну как бы, уже неплохо) сделали довольно странную поделку. С одной стороны, это очень Нора-Эфрон-стайл стилистика, в которую завернута до зубного скрежета классическая детективная «кто убийца»-история: трое незнакомцев, живущих в одном здании, пересекаются из-за а) убийства в их здании и б) общей любви к тру-крайм подкастам. Объединяем одно и второе — и получаем компанию «маловероятных друзей», которые расследуют убийство и (ну да) делают об этом тру-крайм подкаст. С другой стороны — ну ох.

В Only Murders in the Building очень много всего — кроме количества серий и клея, который бы скрепил это все разнообразие в надежную конструкцию. Стив Мартин играет актера одной роли — телевизионного детектива, чья карьера уже едва трепыхается. Он прикрывается выученными репликами и держит всех на расстоянии вытянутой руки. Мартин Шорт — эксцентричный бродвейский продюсер, который пропустил все хиты и выпустил только странный треш. У него нет денег, но очень много апломба и любви к квартире, которую он уже не может себе позволить. Гомес — двадцатилетняя таинственная дама с сарказмом и модными наушниками, которая по не совсем понятным причинам живет в фешенебельном нью-йоркском жилом доме, где квартиры себе могли купить только очень давно разбогатевшие люди. Еще в сериале есть Стинг, который играет самого себя, и Джейн Линч, которая играет дублера героя героя (да, это двойная вложенность) Стива Мартина, и которой удается быть им лучше, чем ему самому (вплоть до уведенной Линч жены — в некотором смысле можно сказать, что она тоже играет саму себя). Еще здесь есть микро-истории второстепенных персонажей, раскрытие бэкграундов главных героев, флэшбеки, межпоколенческие шутейки, периодический слом четвертой стены и Тина Фей, императрица тру-крайм-подкастов (очевидно списанная с Сары Кениг, ведущей легендарного Serial).

Сериалу не хватает какой-то определенности и однонаправленнсти, что ли. Он как ребенок в магазине — хочу это, и это хочу, и это хватай и беги! Все вещи — супер, но пока эту неподъемную ношу донесешь до машины, умрешь шесть раз и проклянешь и ребенка, и свою невероятную доброту. При этом сериал остается на удивление даже не просто размеренным, а медленным, медитативным.

Но порой он шокирующе раскрывается — и почти всегда это происходит вдали от основных персонажей. Например, меня до глубины души поразила серия, снятая из перспективы глухого сына одного из второстепенных героев (не буду спойлерить). Весь эпизод раскрывается через его оптику — в мире тишина, наполненная некомфортными, смазанными, глухими звуками, диалогов нет (потому что он их не слышит). Смотреть это сначала необычно, а потом по-настоящему дискомфортно — настолько непросто оказывается вдруг остаться без привычных способов восприятия происходящего на экране. Искра гениальности, не иначе.

В остальном — это приятный, часто смешной, красивый, пусть и немного поверхностный и неравномерный, но захватывающий внимание своей какой-то несуразностью и уютом (там — очень уютно!) сериал. Он что-то немного другое, что в наше время конвейеров — и то хлеб.

Читаю «Капитализм в огне. Как сделать эффективную экономическую систему человечной» Ребекки Хендерсон. Книгу отхватила на Нон-фике чисто из-за названия. Пока бизнесово-водянисто (авторка — не исследовательница, а бизнес-консультантка), но мне очень понравилась идея из первой части: капитализм морален при условии выполнения нескольких условий, которые на деле не выполняются.

Капитализм как система покоится на убеждении, что единственной обязанностью компании является максимизация «акционерной стоимости» — ее ценности для акционеров (Милтон Фридман). Логика относительно простая — если бизнес делает все ради прибыли, это в конечном итоге выгодно для всего общества.

Во-первых, свободные рынки эффективны, и поэтому ведут к экономическому благосостоянию. Если все фирмы в отрасли сосредоточены на балансе, конкуренция будет толкать их к производительности и инновационности и не давать ­какой-то отдельной фирме господствовать. Цены на конкурентном рынке обеспечивают баланс предложения и спроса, а значит и координацию миллионов фирм в удовлетворении желаний миллиардов людей (пример: производство чего угодно: чтобы у нас было что угодно, десятки компаний в десятке отраслей работают слаженно, что было бы невозможно в любой другой экономической системе — ну типа).

Во-вторых, личная свобода человека является главной целью общества, и право выбирать, на что направить время и ресурсы, должно быть одной из высочайших целей (тут спасибо классической либеральной традиции after-Просвещение). Свобода здесь — негативная, то есть «защищенность от вмешательства», «свобода от» — возможность принимать решения без помех со стороны. В капитализме человек как бы волен выбирать, что и каким образом ему делать, и получает ресурсы, чтобы избирать свою собственную политику (кх).

В-третьих, менеджеры — это представители своих инвесторов. Оправдать доверие — их моральный долг. Менеджер обязан управлять фирмой так, как хотели бы инвесторы («получить как можно больше денег»).

Важно понимать, что эти идеи выросли из страха перед плановой экономикой — государства после войны были сильны и популярны, а капитализм — напротив. В общем, это такая популистская кампания, которая спустя семьдесят лет, в совсем другом мире, почему-то продолжает работать.

Проблема в том, что она на самом деле не очень-то работает, и вот это как раз дико интересно. Ребекка пишет, что свободный рынок ведет к процветанию и свободе только если он по-настоящему свободен и справедлив, если в ценах отражена вся полнота доступной информации, существует подлинная свобода возможностей, и правила игры поддерживают полноценную конкуренцию.

Это, разумеется, не так. Экстерналиям (внешним контекстам, которые участвуют в производстве товара) не назначена настоящая цена, у многих людей нет навыков, чтобы получить свободу возможностей, а компании все чаще могут корректировать правила игры в свою пользу.

Например, мы не платим справедливую цену за товары, потому что многие факторы в формировании цены не учитываются. В Америке электричество из угольных электростанций обходится в 5 центов за киловатт в час (кВт/ч). Но при сжигании угля выделяется углекислый газ, одна из главных причин глобального потепления. Этот киловатт-часа энергии наносит климату ущерб в размере 4 центов. Из-за сжигания угля болеют и умирают люди — в США двадцать четыре тысячи человек в год умирает от болезней (187,5 миллиарда долларов), еще одиннадцать тысяч человек — из-за нагрузки на организм в угледобывающих регионах (74,6 миллиарда). По одной из оценок, каждая тонна углекислого газа, выделенная в атмосферу, — это 40$ расходов на здравоохранение, а значит, киловатт в час стоит примерно на 4 цента больше. Если бы мы учитывали все расходы, реальная стоимость киловатт-часа была бы не 5, а, скорее, около 30 центов — то есть мы платим за угольную энергию лишь около 40% ее реальной стоимости. Сжигание ископаемого топлива кажется дешевым только потому, что мы не считаем все затраты, которые несем — потому что их платит не бизнес, а кто-то другой.

И это еще без социальных издержек (в следующих сериях).

Прочитала «Там, где раки поют» Дэлии Оуэнс: такую наивно-сентиментальную книжицу про всеми брошеную на болотах девочку, которая выживала на кукурузной каше, продавала мидии, самообразовывалась, читала учебники и была так с болотом едина и близка, что стала великой натуралисткой, авторкой книг и исследовательницей. И все это, пока недалекие «цивилизованные» люди считали её дикаркой и не пускали в приличные места, а она страдала от одиночества и нехватки людского тепла рядом. Ну, понимаете. Такоэ.

При этом книга удивительно атмосферная (авторка — сама биолог и дочь женщины, которая в справке описывается как «живущая вдалеке от людей», что бы это не значило). Любовь к флоре и фауне, которая является в общем-то почти единственной чертой главной героини, наполняет книгу жизнью куда более увлекательной, чем происходящий там у людей сюжетец. У самих персонажей есть две черты характера, если они главные, и одна — если второстепенные. Сам сюжетец — противоположный character-driven'ому, персонажи несут его на плечах, как полено, которое просто НАДО донести из точки А в точку Б, хоть помри, хоть вообще непонятно, зачем ты тут вообще есть, откуда у тебя это полено, да ну ты что, эй. Надо — значит, надо.

В общем, одни чайки да болотные протоки и радуют на протяжении пятиста страниц. Рекомендую!

Сразу после книги начала играть в «Черную книгу» — поделку русских игроделов, основанную на русском фольклоре и коми-пермяцкой мифологии. При том, что сделано все дешево и сердито (модельки ужасные, игровой процесс простой, как палка, все, что можно было убрать или упростить — убрано и упрощено), игра подкупает тем, как авторов ТАЩИТ по теме. Былички и народная магия — это не сеттинг и не атмосфера, не нарративная нашлепка на геймплей, это и есть сама игра, это в ней самое главное и цепляющее.

Мне этот совпавший опыт показал, что единица контента не обязана быть блестящей ВО ВСЕМ, чтобы быть, в общем-то, классной. Что иногда достаточно одной божественной игры, всего одной, но БОЖЕСТВЕННОЙ, чтобы контенту удалось главное: показать штуки, от которых людей может ШТЫРИТЬ, потому что для меня мало в мире есть более красивых и завораживающих вещей, чем когда людей просто ШТЫРИТ по чему-то для них интересному и важному, и они этим делятся.

Надо взять на вооружение против внутреннего критика, короче!

На первых же десяти страницах новой книги Мэгги Нельсон «О свободе» она отсылает к буддизму и Дэвиду Греберу, a girl after my own heart.

За последнее время уже несколько раз грустила, что Гребер больше никогда ничего не напишет. Но хорошо, что он успел написать все то, что написал.

«[I]n reality, the crisis we just experienced was waking from a dream, a confrontation with the actual reality of human life, which is that we are a collection of fragile beings taking care of one another, and that those who do the lion’s share of this care work that keeps us alive are overtaxed, underpaid, and daily humiliated, and that a very large proportion of the population don’t do anything at all but spin fantasies, extract rents, and generally get in the way of those who are making, fixing, moving, and transporting things, or tending to the needs of other living beings. It is imperative that we not slip back into a reality where all this makes some sort of inexplicable sense, the way senseless things so often do in dreams».

(На самом деле кризис, который мы сейчас испытываем, был пробуждением ото сна, столкновением с реальностью человеческой жизни, а именно — с тем, что мы просто кучка хрупких существ, которые заботятся друг о друге, и те из нас, кто выполняют львиную долю этой заботы, благодаря которой мы все еще живы, перегружены налогами, им недоплачивают и их принижают, а большой процент населения планеты только плетут пустые фантазии, собирают ренту и попросту мешаются под ногами тех, кто делает, чинит, перемещает и транспортирует вещи или заботится о нуждах других живых существ. Нам необходимо ни в коем случае не вернуться обратно в реальность, где все это имеет хоть какую-то видимость необъяснимого смысла, как это часто бывает с бессмысленными вещами во сне).

Почему-то решила угореть с (неизвестного мне ранее) факта о том, что исторически на Бродвее и вне Бродвея Питера Пэна всегда играла женщина. Нет, ну на самом деле если уже это знать, то звучит логично: во-первых, детям по закону нельзя было впахивать по ночам шесть дней в неделю. Если ты кастуешь на роль Питера мальчика, то и всех остальных мальчишек тоже должны были бы играть дети, а у вас вообще-то труппа мужиков-актеров. Во-вторых, пубертат, который уничтожает голос быстро и беспощадно, а вам нужна надежность. В-третьих, Питер по сюжету ребенок (шокинг, ай ноу), поэтому вам нужен голос, похожий на детский (высокий, тонкий, ну, короче, не мужской). Иными словами, остается простой вариант: взять на главную роль надежную и профессиональную актрису. Not a big deal.

Вот, можете тут вместе со мной словить маленький краш на Мэри Мартин в роли Питера.

Потом пришло телевидение, где всех этих ограничивающих факторов больше не было: дети могли играть детей, и Питера Пэна играют мальчики.

Думаю, угорела я с этого факта, потому что в последнее время любой рекаст женщины на любую роль, которую до этого играли мужчины, вызывает волну возмущения — мол, проклятая фем-woke-культура совсем ошалела и уже КЛАССИКУ ПЕРЕПИСЫВАЕТ в угоду своей захватнической адженде. Но на самом деле это именно что not a big deal. Культура прекрасна тем, что она содержится в сотнях тысяч совершенно разных артефактов, она разнообразна, она производится так, а не иначе, по сотне разных причин, которые с течением времени становятся нам (потребителям культуры) все менее и менее понятны. В прошлом веке — один контекст, сейчас — другой, лет через десять будет третий. Чем охранять устои (которые на самом деле иллюзорны) всяко интереснее изучать эти контексты и ловить всякие лулзы.

В собственном сознании всякому — будь он даже еще в мыслях своих совершенно несамостоятельным — кажется, что он и есть суверен. С тех пор, как разговор о душе заходит лишь при потребности в исповеднике или психоаналитике, сознание считается последним прибежищем, в котором субъект под своим же собственным крылом стремится спастись от катастрофы, которой ему угрожает окружающий мир — и даже считает, что ему это удается; словно сознание — это цитадель, способная противостоять изо дня в день продолжающейся осаде. Даже в экстремальных условиях господства тоталитарной власти — и тем более при этих условиях! — никто не признается себе, что бастион сознания, возможно, давным-давно пал. За сохранение этой иллюзии борются столь яростно, что ее не сравнить ни с какой другой. Вот насколько глубоко и всеохватывающе воздействует на людей философия — в том числе и на тех, кто относится к ней презрительно. Ведь само суеверное упование на то, что отдельный человек может быть хозяином своему сознанию, если уж не может быть хозяином ничему другому — это опустившаяся уровнем ниже философия, от Декарта до Гуссерля, философия даже буржуазная, такой вот идеализм в домашних тапочках, ограниченный тем, что можно окинуть взглядом в своем собственном личном пространстве.

Я сегодня проснулась пораньше, чтобы почитать стендап-шоу Ганса Магнуса Энценсбергера, упакованное в эссе «Индустрия сознания» 1962-го года?

Похоже на то 🗿

Писательство начинает постепенно возвращаться в мою грешную жизнь, и я этому невероятно рада. Вот тут рассказала, как это все начиналось — на случай, если вы тоже хотите что-нибудь такое начать!

Недавно объяснила особенность своего восприятия числом Данбара, и сразу задумалась — а правильно ли я сделала? Давайте разбираться.

Британский антрополог Робин Данбар прикинул, что человек может поддерживать в своей жизни не более 150 осмысленных связей с другими людьми. Он изучал зависимости между размером мозга и размером стай приматов, которые отличаются сложным общественным поведением. Так он вывел математическую зависимость между размером неокортекса (часть мозга, которая отвечает за познание и язык) и размером стабильной социальной группы. На самом деле число Данбара колеблется между 100 и 230 связями, но за условную цифру обычно принимают 150. Антропологическая работа Данбара теорию подтвердила — неолитические человеческие поселения действительно обычно не разрастались за пределы 200 человек.

Если концептуализировать идею Данбара, то он, по сути, вывел показатель сложности социальной системы, которую способен вытянуть наш мозг в определенный момент развития.

Правило Данбара прослеживается в ранних сообществах охотников и собирателей, современных офисах и коммуннах, фабриках, военных организациях, английских деревнях 11 века и списках для рассылки рождественских открыток. Если группа разрастается за пределы 150 человек, велика вероятность, что она развалится. Этот же принцип можно использовать, чтобы объяснить, почему даже в эпоху урбанизации жители городов стремились к образованию квази-деревень.

Самый тесный кружок контактов — любимые люди (5 человек). Далее идут близкие друзья (15), просто друзья (50), и значимые контакты (то самое число 150). Край спектра — 1500 человек, это количество людей, которых мы вообще способны узнать. И люди могут переходить из сектора в сектор в зависимости от количества общения.

Говорят, что люди с СДВГ часто ведут себя так, как будто бы они забывают друзей, если они давно не виделись. Так вот, теория Данбара говорит, что это действительно так: чем дольше мы не видимся даже с близкими друзьями, тем дальше по спектру они от нас удаляются, просто потому что так работает наш мозг.
Дальше начинаются забавности (тм). Например, в современном мире мы довольно значительно можем делигировать эмоциональный труд общения — а значит и круг значимых контактов, которые мы можем поддерживать, расширяется.

Культурный и социоэкономический контекст разных групп тоже может влиять на ситуацию. В этом поле как раз разворачивается основная критика теории — мол, человеческое поведение определяется в первую очередь культурой, а не биологическими правилами, ну да мы не будем (пока) лезть в эти дебри.
А что интернет и глобальные социальные сети, где мы якобы поддерживаем связь с сотнями и тысячами людей? Я использую слово «мы» свободно, потому что это постик в телеграме, понятно, что не у всех так. Меняет ли это расстановку цифр и социальные мощности нашего мозга?

Ученые пока сходятся в том, что — не очень. Человеческий мозг не может так масштабно эволюционировать за 20 лет — наши мощности остаются прежними, для нас все еще существуют маленькие кружочки близких людей и количество осмысленных связей, которые мы способны поддерживать, конечно.

Но меняются акценты. Значение контактов в категории «слабых связей» (от 500 до 1500) увеличивается: они могут помочь вам с работой или советом, например, потому что контекст социальной сети это позволяет (в личном общении вы бы вряд ли просили советов по пересадке суккулентов у чувака, которого вы один раз встретили на конференции «Пиарщики в сталелитейном бизнесе», а в фейсбуке такое вполне может случиться). Появляется некоторая информационная асимметрия: вплоть до того, что мы можем получать больше поддержки от «внешних кругов» чем от «внутренних». Но и весы социального одобрения тоже перекашиваются: вместо того, чтобы сильно париться о близких контактах и мало — о дальних, мы начинаем Очень Сильно Париться о мнении дальних контактов, перераспределять внимание и эмоциональные ресурсы в пользу дальних контактов, и забиваем на контакты близкие.

В общем, разобщение? Да, наверное.

Я еще все не могу перестать думать о том, какую роль тут играют типа парасоциальные отношения: однонаправленные или, скажем, отношения с выдуманными персонажами любого уровня. Мы смотрим сериалы и фильмы и вовлекаемся в жизнь людей, которые выглядят и звучат как настоящие, и которых мы сами воспринимаем, как настоящих (в некотором смысле). Заменяют ли они близкие отношения? Могут ли они вообще (для нашего социального мозга, коим он и является по теории Данбара) считываться, как близкие?

That is the question!