Начала в самолете читать «Путь дзэн» Алана Уотса с мыслью — ну, вот, снова я читаю попсовую книжку про буддизм. Но внезапно оказалось, что там куча интересных штук, вроде самых базовых, но при этом закрывающих какие-то лакуны в этой самой базе. Другими словами — основополагающих. Например, в подкасте про буддизм я говорила, что популярный нынче образ медитации как практики для успокоения, расслабления и всякой такой возвышенной и возвышающей осознанности, мне не близок — медитировать мне бывает тяжело, я часто сижу сквозь довольно непростые чувства (в нагрузку идет и СДВГ-related проблемы типа постоянного фиджетинга и прочего стремления к дофамину). Одним из таких базовых ответов стала идея, что мы вообще не очень привычны чувствовать любого рода дискомфорт и не пытаться ничего с этим сделать. Иными словами, непростые чувства — ожидаемы.

Еще одним — вот эта идея из Уотса:

«Вопреки распространенному мнению, сидячая медитация — это не духовное «упражнение», практика, направленная на какой-то неявный объект. С буддийской точки зрения это лишь правильный способ сидеть, и кажется вполне естественным оставаться в сидячем положении, если вам не нужно делать ничего другого и если вы не охвачены нервным возбуждением. Для беспокойного темперамента Запада сидячая медитация может казаться неприятной дисциплиной, потому что мы не умеем сидеть «лишь ради сидения», без угрызений совести, без мыслей о том, что нам следует делать что-то более важное, чтобы оправдать свое существование. Поэтому, чтобы умилостивить эту беспокойную совесть, сидячую медитацию приходится рассматривать как упражнение, дисциплину с неявным мотивом. Но тогда она перестает быть медитацией (дхьяной) в буддийском смысле, потому что там, где есть цель, где есть поиск и цепляние за результаты, не может быть дхьяны».

Короче, медитация — не особенная духовная практика, а буквально твоя повседневность сидения на жопе, когда ты избавляешься от помрачений и цепляния за эго. Ок, объяснение не является оправданием, but it still helps.

Мой внутренний монолог be like

Забавная статья о том, почему люди вдруг начали постить всякое личное в Линкдине.

(1) Ковид и изменение отношений с работой: представление о личном и профессиональном размывается, у нас появляется опыт разговоров об эмоциях с коллегами (этого было много в 2020-2021 году), плюс многие работают из дома и грань между домом и офисом перестает быть такой четкой.

(2) Поколенческий сдвиг: молодым людям проще шерить личное с коллегами. Отчасти, возможно, из-за предыдущего пункта (многие «вошли» в работу уже в новой реальности), отчасти — потому что опыт опубличивания своей личной жизни является частью нормы с детства; внутренние представления о том, о чем уместно рассказывать и на какую аудиторию, сильно изменились.

(3) Наконец, самый интересный пункт для исследователя медиа: современные соцсети вообще перестают быть пространством для разговоров о личном. В фейсбуке происходит неизвестно что; инстаграм стал площадкой для профессиональных блогеров, которые борются за аудиторию пассивных наблюдателей и лайкателей; тикток — отдельный жанр контента; твиттер (Х) — планомерно уничтожается Маском. Масштабы постинга в социальных сетях летят вниз; мессенджеры и групповые чаты захватывают внимание все больше.

Кто-то уходит в отдельные среды, не-социальные сети (calm tech, cozy web, slow scrolling, artisanal content и всякое такое), кто-то — в чатики и прочие закрытые формы коммуникации.

С Линкдином интересно: по сути, эта площадка годами просто содержала резюмешки и самовосхвалительные посты про работу. Людям было непонятно, что туда писать и зачем — и в итоге именно это отсутствие нормы и ожиданий и помогло людям просто начать писать всякое человеческое — и, неожиданно, получать всякую человеческую обратную связь. Платформа без культуры постинга оказалась куда более комфортным местом для постинга.

Еще в статье есть прикольные истории о том, как посты в линкдине имели последствия в реальной жизни — например, про чувака, который вел мемный аккаунт о постах в линкдине: он затроллил пост о разводе, который счел неуместным овершерингом. Но начальник автора поста нашел этого мемолога, позвонил его начальнику и высказал ему свое недовольство. Тут куча интересного: во-первых, что в профессиональном сообществе ставки довольно высоки; во-вторых, на платформе, пока еще очень тесно связанной с реальностью (все же там постят реальные люди о своих реальных, профессиональных жизнях — анонимности минимум, она и не ожидается), и спайка между постиком и жизнью еще очень сильна; в-третьих, в таких условиях за свои слова приходится нести вполне реальную ответственность — чего во многих других социальных и медийных площадках, наполненных персонажами и выдуманными персонами, анонимами и скрытыми за никами людьми, уже давно не происходит.

Интересно и то, что в функциональном до определенной степени пространстве овершеринг не становится брендом (как это происходит в других, заточенных на коммерцию или рынок внимания, соцсетях) — напротив, люди учатся поддерживать баланс между разными сторонами своей жизни (личной, рабочей, образовательной и тд) и коммуницировать более комплексно, что ли. Хотя это — всего лишь предположение.

Что это за вой на болотах? Это я впервые за кучу времени пишу пост про художественную книжку. Прочитала, агрессивно перелистывая страницы, «Семь мужей Эвелин Хьюго» — сделала я это, разумеется, из-за…

ВЕСЬ ЭТОТ ПОСТ СОСТОИТ ИЗ СПОЙЛЕРОВ. АБСОЛЮТНО ВЕСЬ.

пообещанной мне лесбийской драмы. Ну штош.

Итак: «Семь мужей» — это история о том, как неудачливая ворчливая юная журналистка (так же известная как «автору был необходим сюжетный костыль») была внезапно призвана таинственной мега-кинозвездой 50-х, чтобы написать её биографию, а потом продать её за огромные деньги. Большая часть книги — воспоминания Эвелин, упакованные в тщательную, но не слишком душевную дрочь на ночь, то есть на киноиндустрию раннего Голливуда. Платья, странные фильмы, сомнительные романтические и сексуальные выборы, махровый патриархат, светская хроника и сплетни, сплетни, сплетни — вот это вот все. И вот в этом вот всем — Эвелин Хьюго, чьим главным достоинством является грудь (а грудь Эвелин Хьюго является, по совместительству, главным достоинством этой книги, по мнению её авторки, которая каждый десяток страниц не забывает нам напомнить, какое у Эвелин Хьюго главное достоинство), зачем-то за жизнь перебрала аж СЕМЬ мужей. Зачем? Как же так? Кто её настоящая любовь? Истина раскрывается нам где-то в первой трети книги: на самом деле бОльшая часть мужей — это всего лишь вывеска, прикрывающая якобы вечную и бесконечную любовь героини к своей подруге и коллеге по кино-цеху Селии.

Звучит, на самом-то деле, ужасно увлекательно — и стилистически, и сюжетно. Но у «Мужей» есть огромная, на мой взгляд, проблема: на самом деле, на эмоциональном уровне, это лесбийская драма является всего лишь вывеской для описания отношений (зачастую ужасных, абьюзивных, нудных, неприятных, проходных или функциональных) секс-бомбы Голливуда с мужиками. То, что должно было стать сердцем и причиной всего сюжета (Эвелин и Селия), вышло картонным и ложным: с тем же успехом Эвелин всю жизнь могла любить столб или машину. И из-за этого всю книжку не покидает чувство, что ты стала жертвой какого-то мелочного обмана: тебе вроде не обидно по-настоящему, но при этом и непонятно, зачем, ну зачем кассир в Пятерочке подложил тебе ряженку вместо творожка? Глупость какая-то. В итоге отношения с мужиками Эвелин всю книгу обладают какой-то сермяжной, мерзкой истинностью, а якобы великая любовь к женщине написана откровенно на отъебись: никакие события в книге не показывают эту любовь, она лишь раз за разом озвучивается — как будто голос объявляет остановки, но поезд никуда не едет. В послесловии, в общем, авторка сама объясняет: ей пришлось доказывать, что можно сделать историю о семи мужьях убедительной. И в этом все дело: это история о мужьях, а не о женщинах, хотя на словах постулируется обратное.

Все это похоже на очередной кейс «это неплохая история или она просто гейская?». Потому что каждый сюжетный поворот внутри отношений, которые (якобы) являются ключевыми для книги, на самом деле а) надуманный б) предсказуемый и в) к третьему повторению — уже, честно говоря, занудный. Если бы мы представили на месте Селии мужика, об эту драму можно было бы сломать зубы — но, вероятнее всего, такая книга попросту не была бы написана по причине своей исключительной неисключительности. Использование gay-вотэтоповоротов для вау-эффекта, чтобы продать историю про семерых мужиков — ну, честно говоря, такое.

(Говорят, Netflix подобрал книжку для экранизации: если исправят эту шляпу и сделают отношения Эвелин и Селии хоть сколько-нибудь эмоционально убедительными — я на такой скорости выезжаю, вы себе не представляете).

(1/3) Читала (да, это был hate reading) статью на Доксе о том, мол, что не так с фразой «идите на терапию» и причем тут капитализм. Статья мне показалась поверхностной (ну да, корпорации отправляют несчастных сотрудников на КПТ-терапию вместо того, чтобы менять условия труда, которые загоняют их в депрессию, ну да, индивидуализация коллективных проблем, ну да, ну и) — но мне захотелось еще зарубиться за стоицизм (на плечах которого и стоит КПТ-метод).

Авторка пишет: «Философия стоицизма заключается в правильной работе с разумом. Согласно стоикам, мир предельно рационален и наши эмоции — тоже, поэтому им можно подобрать правильное, рациональное объяснение. Иными словами, проблема всегда в нашей голове. Чтобы быть счастливым, нужно концентрироваться на полезных мыслях, а все, что находится не в нашей власти, по возможности игнорировать».

Вроде как, ну примерно, правильно — но смысл абзаца получается такой: рациональное (в современном, просвещенческом смысле — научный, логический ум, избавленный от помрачений эмоций) рулит эмоциональным, просто раскидываешь ситуацию по фактам и не идешь на поводу у чувств, изи катка. Мол, просто измени мышление, забей на глобальные дефициты и мировую несправедливость, хочешь быть счастливым — будь счастливым. Звучит, короче, мудаковато. И в этом смысле — очень непохоже на то, что стоицизм из себя представлял.

Изначальные постулаты стоицизма в авторстве Зенона звучат по-буддистски: не позволяйте удовольствию или боли мотивировать ваши действия; принимайте каждое мгновение таким, какое оно есть; живите добродетельной жизнью, справедливо относясь к другим; живите в согласии с природой; судите о человеке по его поступкам, а не по его словам. Всякое такое. Чтобы вести благостную жизнь (достичь eudaemonia, состояния эвдемонии: жить в согласии с собой и с миром, со своими ценностями и смыслом — в отличие от гедонистического взгляда на счастье как на максимизацию положительных эмоций и минимизацию негативных), мы должны проявить волю и не поддаваться соблазну всяких блестючек (гедония) или страху смерти (который и заставляет нас цепляться за гедонию). И это различие между гедонией и эвдемонией на самом деле ключевое: гедония вращается вокруг нашего эго, я (я удовлетворяю свои потребности и избегаю боли для себя), а эвдемония невозможна без включенности в нечто большее (я строю что-то, что нужно не только мне одному, я отдаю свои силы чему-то внешнему. В буддизме, например — избавлению не только себя, но всех людей от страдания).

Стоицизм считает, что стремление только к удовольствиям является ключевым источником несчастья, потому что удовольствия непостоянны, конечны, их можно у нас отнять. Такое счастье зависимо от внешних условий, на которые мы редко можем повлиять. Это, в конечном итоге, ограничивает свободу, делает нас вечной жертвой обстоятельств.

(2/3) Альберт Эллис, создатель рационально-эмоциональной поведенческой терапии, принес в современную психотерапию идеи стоицизма: он считал, что эмоциональные проблемы вызваны не внешними событиями, а «нашими иррациональными представлениями об этих событиях». Эта идея была напрямую выписана у Эпиктета, философа-стоика, который топил за то, чтобы мы четко отдавали себе отчет в том, что нам подвластно, а что — нет, и переживали только о первых вещах: наших представлениях о внешних событиях, а не о самих событиях, которые непредсказуемы и изменчивы. Иными словами, например, если на нас наорала бабка в автобусе, и мы сидим злимся на бабку — мы привязываемся к событию внешнего мира, на которое мы не можем повлиять. Это страдание ума, и источник этого страдания — не бабка, а явление в нашем уме, то есть наше суждение, наше представление о бабке, о себе и о всей ситуации. И в нашей власти только одно — это представление изменить.

КПТ следует за той же логикой: наши эмоции — это наши чувства, которые мы осмысляем концептуально, через суждения, которые мы привыкли формулировать на основе прошлого опыта. И мы можем изменять наши суждения: не подавлять автоматические реакции (наорала бабка? пропишу-ка ей в кумпол), а концептуализировать их, описывать их логически (наорала бабка? хочу прописать ей в кумпол. а почему я так хочу? какое чувство вызывает во мне такую реакцию?). Это способ вырваться из не-агентного существования, где мы — просто безвольные исполнители собственных автоматизмов, которые сформировались бог весть когда и уж точно без нашего осознанного ведома. То, как мы испытываем какое-то чувство, неотделимо от контекста, который его вызывает: например, если у нас болит спина просто так, мы чувствуем себя старой развалиной; но если у нас болит спина после персонального рекорда по поднятию тяжестей, мы чувствуем себя классно. Это одна и та же боль, но контекст в этом смысле роляет — он буквально меняет нашу воспринимаемую реальность. А другой-то никакой и нет.

Поэтому стоическая практика — суть наблюдение за собой, своим мышлением и своими реакциями. Не для того, чтобы рационально их раскидать по полочкам — это просто техника; конечная цель — распознать свои деструктивные модели мышления и изменить опыт проживания жизни в пользу эвдемонического. Куда уже «вложено», как мы помним, нечто большее, чем я. И в этом смысле, конечно, стоицизм много к чему эффективно можно приложить, не только к психотерапии.

(3/3) Есть тут, видится, и потенциал для более высокоранговой философской зарубы. Стоицизм был довольно популярной философией, пока западный мир постепенно не подмял под себя сапог христианства. Христианская мораль и мировосприятие до сих пор является одной из несущих конструкций нашего миропорядка — многие ценностные структуры, институты и логики, которые мы не ставим под сомнение, мы получили из христианства. Мы знаем также, что протестантская этика принесла нам капитализм перепроизводства, капитализм вечной нехватки и недовольства достигнутым в противоречиво гедонистическом смысле (Макс Вебер). It’s only fair, получается, использовать стоические, буддистские, эзотерические и иные, отличные от христианства морально-этические философии, чтобы с этим побороться? Но это, конечно, уже очень гипотетический вопрос.

Мемы про стоицизм кстати супер!

(История про Эпиктета и светильник, цитата по «Как быть стоиком» Пильюччи Массимо:

Вот и у меня был железный светильник перед богами. Недавно я услышал шум в окошке и бросился туда. Вижу — светильник стащили. Я заключил, что стянувшего побудило к этому что-то не неубедительное. Так что же? Завтра, говорю, найдешь глиняный. Теряют ведь то, что имеют… Потому у меня и пропал светильник, что в бодрствовании вор был сильнее меня. Но он вот как дорого заплатил за светильник: за светильник он стал вором, за светильник стал бесчестным, за светильник стал звероподобным).

(1/4) Эндрю Хуберман в этом (двухчасовом! для сдвгешников! смело…) подкасте рассказывает в том числе про дофаминовую теорию СДВГ. А именно: что СДВГ вызван нарушениями в производстве дофамина, и это вызывает сложности с вниманием и самоконтролем. Мне стало интересно, все ли так, хм, линейно устроено? В итоге, представление у меня сложилось примерно такое.
Оригинальная дофаминовая теория СДВГ предполагала, что СДВГ вызван дефицитом дофаминовой функции, который приводит к уменьшению количества дофамина, приводя мозг в так называемое гиподопаминергическое состояние (Levy, 1991). Более поздние исследования показали, что снижение уровня дофамина наблюдается не во всех областях мозга, и некоторые области являются гипердопаминергическими (то есть, дофамина там больше, чем в норме) (Castellanos, 1997). Так порождается «качель» СДВГ: снижение уровня дофамина в одной части мозга (и невозможность волевым усилием сконцентрироваться на вещах, которые дофамин не приносят — невнимательность, трудности с фокусом) и повышение уровня дофамина в другой (подъем, гиперфокус на вещах, приносящих дофамин, сложности с контролем — импульсивность и гиперактивность) (об этом Хуберман рассказывает в подкасте, не буду делать вид, что понимаю нюансы).

Звучит убедительно, потому что: (1) симптомы СДВГ уменьшаются при лечении стимуляторами, которые блокируют механизм обратного захвата дофамина и (2) у некоторых людей с СДВГ наблюдаются отклонения в генах, ответственных за регуляцию дофамина. Эта теория предлагает валидное объяснение склонности зависимостям у людей с СДВГ (кофе, никотин, алкоголь, видеоигры и иные субстанции) — это погоня за дофамином, который помогает сконцентрироваться, и неумение себя оттормаживать и вовремя останавливаться.

(2/4) Как и с любой теорией, с этой можно поспорить. Например, в этой критической статье (Goron, 2009) автор обращается к ставшей нормативной связке в американской научной традиции: клинические дозы стимуляторов оказывают терапевтический эффект за счет повышения уровня дофамина и коррекции лежащего в основе СДВГ дефицита дофамина. Так как теория дефицита дофамина считается научным фактом, она поддерживает уверенность в том, что стимуляторы — это основное go to средство при СДВГ. Иными словами, получается в некотором смысле обратная зависимость: так как стимуляторы поднимают уровень дофамина, значит, у людей с СДВГ должен быть низкий уровень дофамина, чтобы стимуляторы работали. Interesting. Например, Горон цитирует исследование, где сравнивали эффект стимуляторов у взрослых с СДВГ и без СДВГ. Эффект на взрослых с СДВГ был меньше — и эти данные можно трактовать двумя способами (что авторы того исследования и сделали): возможно, у взрослых с СДВГ меньше дофамина (нужно добраться до нормы), поэтому эффект ниже; возможно, у взрослых с СДВГ больше дофамина (бейслайн выше), поэтому эффект ниже. Сам Хуберман отмечает, что более 30% молодого населения Америки сидит на стимуляторах — просто чтобы справляться с жизнью, которая с каждым годом все более и более требовательна к тому уровню фокуса и концентрации, который мы должны поддерживать день ото дня. Более позднее исследования с похожими результатами (которые показывают сниженное количество переносчиков дофамина в мозге у людей с СДВГ — и, как следствие, ставят вопросы о возможном наличии других дефицитов в мозге) тоже существуют. Иными словами, эта теория на деле мало что проясняет — скорее, описывает некоторую часть реальности.

Но главный недостаток теории дефицита дофамина в том, что она отдает однозначное предпочтение психостимулирующим препаратам перед другими медицинскими, психологическими и социальными подходами к работе с СДВГ — и, более того, до определенной степени «блокирует» изыскания в сторону иных точек зрения. Ведь все понятно: есть определенные дефициты в мозге; есть лекарство, которое их «исправляет». Так и хочется прошептать «заговор большой фармы», да и есть определенные сходства с теорией низкого уровня серотонина как основной причины депрессии и, как следствие, предпочтение в пользу очевидного фармакологического решения проблемы низкого уровня серотонина для работы с депрессией (для чего, кстати, так и не существует однозначно убедительных доказательств).

(3/4) Какие еще есть оптики?

Например, СДВГ как реакция на травму в детстве: у детей, которые растут в хаотичной, непредсказуемой среде, в результате пережитого могут развиться симптомы, похожие на СДВГ (как реакция на хронический стресс и травму). Кроме того, исследования показывают, что дети, которые подвергаются пренебрежению или жестокому обращению, имеют структурные различия в мозге, особенно в областях, связанных с вниманием, регуляцией эмоций и реакцией на стресс.

Например, СДВГ как культурное явление: что, если поведение, которое мы привыкли ассоциировать с СДВГ, на деле является вариацией нормы, которая просто считается менее одобряемой в некоторых культурах с высокими требованиями к упорядоченности и самоконтролю (а «западная» культура является именно такой)? Тогда и терапия, и тем более фармакология с раннего возраста — лишь инструмент «исправления» индивидов для соответствия общественной норме. Сюда же — возможная проблема с передиагностированием СДВГ — терапевты часто вынуждены опираться на рассказы из вторых рук о поведении ребенка (которые, конечно, культур-социально обусловлены представлением о том, как нормальный ребенок должен себя вести).

Например, СДВГ (и, на самом деле, многие другие расстройства подобного рода) как отпечаток устройства современной западной медицинской науки. По сути, у нас есть только два состояния: есть диагноз и нет диагноза. Мы живем в абсолютной бинарности: у тебя не может быть «СДВГ на пол-шишечки», нейробиологическая картина реальности такого не допустит. Но на деле сама реальность (как и набор симптомов и систем, которые мы могли выработать, чтобы купировать эффект этих симптомов на жизнь) может быть вовсе не бинарной.

(4/4) Это, как мне кажется, позволяет посмотреть на СДВГ не только как на «простой» химический дисбаланс в мозге, а как на сложноустроенное состояние, на которое влияет генетика, окружающая среда и жизненный опыт — что, как представляется, может дать куда более нюансированную картинку. Это, конечно, как и в случае с депрессией, не всегда хорошо: в конце концов, химический дисбаланс в мозге одного человека можно поправить таблеткой (со всеми этическими «но»). А вот проблему травматизирующего опыта взросления, являющегося массовым, или, еще хуже — нормативность социально-одобряемого поведения, ассоциирующегося с успехом, — решить в индивидуальном порядке уже нельзя, нужны куда более масштабные и системные действия (которые неизвестно еще, как дизайнить и производить, даже если не брать в расчет сопротивление структуры и мощнейший тренд на индивидуализацию и «разобщение» — но это, как обычно, «совсем другой разговор»).

Три недели этот пост пылился, потому что а) он не идеальный (хаха) и б) никак не получалось подобрать мем, приносящий Максимум Довольства (хехе).

Про актуальный законодательный абсурд писать пока не буду, читайте источники, которым доверяете (желательно те, которые поменьше зависимы от размера наведенной паники). Я же планирую читать Vita Activa Ханны Арендт и устанавливать на плейстейшон симулятор хтонического рыбака. Но пока — рабочий день, можно поговорить и о работе.

Я тут по причинам «пошла работать» снова начала интересоваться медиа и трендами в медиа (потреблении, культуре, технологиях и вот-этом-вот-всем). Медиа, конечно, сейчас — суть уже не просто средство коммуникации, а одна из версий реальности, которая на реальность физическую влияет даже больше, чем физическая — на медийную (когда я читала в комиксах про Мультиверс, я думала НЕ ОБ ЭТОМ).

Например, в Америке продолжает падать аудитория новостей: к 2022 году количество людей, которые регулярно потребляют новости, упало до 38%.

Это значит как минимум несколько вещей.

(1) Политическая система США очень сильно завязана на медиа-спектакле — более того, в определенной степени она медиа-спектаклем и является. Политики всегда обеспокоены выборами — и это уже не политическая работа, а медийная: нужно создавать нужные месседжи, добираться до нужных аудиторий, биться за внимание. Победа в выборах есть финальная, глобальная цель: собственно, государственное управление становится пространством микроскопических целей, где главное — сохранить карьеру для следующей медиа-схватки, не растерять очки, выиграть ресурсы для себя. Вся «массовая» политика, то есть та, которая находится на виду у населения, начинается и заканчивается на выборах.

(2) Политика, СМИ и бизнес связались в клубок взаимозависимости — и, как можно заметить, собственно, людей, граждан, народа в этой связке нет. С этим связано и сокращение электората и общее падение интереса и, главное, доверия к выборам в западных демократиях: если на выборах голосует 40-60% процентов населения, а за победителя — около половины от этого объема, то о какой легитимности власти может идти речь? Это власть немногих, голосующих за одного среди избранных — и близко не демократия. Медиатизация политики производит и еще один эффект: политика становится делом условным, она все больше отрывается от реальной, практической жизни человека — поэтому он и голосует за безумцев, шоуменов, «популистов». Если все это — просто шоу, жизнь и так становится хуже, но выборы ничего не меняют, то какая разница? Это — основной эмоциональный тренд современных демократий.

(3) Интерес к новостям (конвенциональным, более или менее «реальным» медиа-источникам, которые, конечно, тоже не являются независимыми и правдивыми, и, более того, они тоже заняты созданием своих нарративов и версий реальности — но хоть какая-то варификация там сохраняется) падает, а вместе с ним — критическое отношение к контенту. Дип-фейки, бото-фермы и прочее безумие — каждый живет в реальности, созданной вокруг него кем-то и для чего-то, но уровень критического к ним отношения снижается.

(4) Социальные сети, создавшие web 2.0, обещали нам информированность, знание, связанность — и сейчас мы можем увидеть, what a load of bullshit it was. Современные демократии, ранее существовавшие в тесной связи с традиционными медиа (со всеми своими минусами), теперь вынуждены работать с реальностью, созданной фейсбуком — и это меняет, на деле, саму суть демократических процессов и институтов.

(5) Речь, конечно, в первую очередь про США — «демократию с обложки», структуру, претендующую на идеологическое лидерство, полное слияние себя с термином «демократия» на уровне понятийном, а не смысловом (не важно, что происходит на самом деле, главное, что мы называем это демократией). Тем не менее, Америка играет большую роль в медийном контексте: например, если Маск действительно отрубит в Европе Твиттер, это изменит европейский политический ландшафт. Поэтому то, что происходит там, потом волнами говна так или иначе затронет соседей по больнице.

Чот я думала, что быстрее найду подходящий мем. Интернет, ты чего

Я тут наконец посмотрела The Bear — наверное, один из лучших сериалов, что я видела в последнее время (fashionably late, I know).

Посреди кучи крутых штук (визуала и операторской работы, темпа повествования и диких нервных качелей, разговаривающих одновременно персонажей и сторителлинга, который не рассказывает, а показывает, музыки и прочего) я к концу второго сезона обнаружила для себя, наверное, самую крутую — развитие главного героя, Карми Берзатто. А точнее — его полное отсутствие.

Быстрый рекап: в первом сезоне Карми, шеф лучшего ресторана США, пытается поднять со дна замшелое фастфудное заведение, которое ему оставил в наследство самоубившийся брат-наркоман, которого он очень любил. Все кричат и не слушаются, на кухне полный бардак, семейный разгром, у Кармена — тревожное расстройство в высшей степени, он всегда сжат, как кулак, он несчастен двадцать четыре на семь и считает, что это — единственный путь к величию. К конце сезона на него сваливается куча денег от брата — и он решает открыть, наконец, ресторан на месте забегаловки — чем и занимается во втором сезоне. Он окружен людьми, которые тоже разъебаны, но пытаются ему помочь — чего он, конечно, не видит, потому что мир опасен и безумен, и надеяться можно только на себя и на жесткие правила устройства кухни, которые единственные приносят ему хоть какой-то комфорт в этой вселенной.

Первый сезон — чистый хаос, но во втором сезоне хаос начинает принимать очертания мира, устроенного хоть по каким-то принципам. И в этом космосе остальные герои находят утешение для себя: они пробуют, падают, ошибаются, но встречают что-то, что приносит им счастье. Все, кроме Карма.

Нет, с ним тоже происходят неплохие вещи: ресторан все же открывается, люди становятся лучше и играют свои роли, он даже влюбляется немножко, и это взаимно. Вокруг него мир постепенно перестает быть бессмысленным, опасным говном. Но Карм — не перестает.

В последней серии это блестяще визуализируется через холодильник, в котором он застревает во время тестового ужина своего ресторана. Ему нужно контролировать каждую секундочку, но он не может. Он отделен от всех толстой металлической стеной: он не видит, как хорошо все получается, как люди преодолевают себя и справляются. Они говорят ему, что все окей, но он не видит, не слышит, он не способен пробиться через стену — и он защищается из последних сил, нападает на каждого, отрекается от всего мало-мальски хорошего в своей жизни, жертвует буквально всем, чтобы вернуть хоть часть чувства контроля, которое, как он верит, способно разогнать тревогу. Но оно не способно. Главный герой оказывается единственным, кто не может, физически не может преодолеть препятствия и очиститься, стать лучше, словить катарсис трансформации. Мир меняется вокруг него, без него. Самый худший на свете кошмар.

И это дико интересная вещь: обычно мир истории меняется вокруг героя, потому что мы как бы смотрим на происходящее через его оптику, его глазами. Но с его точки зрения все — полный пиздец, хотя другие люди (и зритель вместе с ними) знают, что это не так.

Короче, очень круто, жду третий сезон, пью валерьянку, развиваю внутреннюю устойчивость. (Также адаптировали с женой практику говорить «behind» на кухне, когда вместе что-то готовим и ходим за спиной друг у друга, хотя скорости у нас, конечно, и близко не такие).

Все так.

Легкий декабрьский пост-анонс 💃

Весной я отучилась на курсе консультирования взрослых с СДВГ у Жени Дашковой в Чистых когнициях. Той же весной сходила к психиатру и получила бумажку, на которой написано, что с большой долей вероятности у меня СДВГ смешанного типа (со смещением по невнимательному типу).

Потом — писала магистерскую диссертацию и пыталась использовать все прихваты, которые я за последние годы обнаружила (методом проб, ошибок и перепотребления контента о жизни с СДВГ). Дописала. А потом очень долго откладывала этот пост, потому что ✨ причины✨

В общем, теперь я веду не только обычные коуч-сессии (как выбирать, планировать и сделывать всякие штуки в своей жизни), но и консультации с фокусом на специфику жизни с СДВ (как выбирать и сделывать всякие штуки в своей жизни, если дофамина нет, а исполнительная функция покинула чат). И это оказалось дико интересно делать.

Мне вообще кажется, что в разговоре о мотивациях, ценностях, преградах, убеждениях и, шире — любых разговорах о себе и о том, как себя готовить для удовлетворяющей жизни, важно помнить, что эти «я» могут быть по-разному устроены. И что порой понять, что именно с тобой происходит и почему (или быть с собой в этом честным) — чуть ли не важнее, чем впрягаться в работу с целеполаганием и изменениями любого толка.

Иными словами, если у вас есть проблемы с фокусом, вниманием, временем, концентрацией, всякие подозрения про себя или прямо-таки справка с СДВ-диагнозом, и есть запрос на то, чтобы с этим поработать — это можно сделать со мной. Обсудим, что конкретно прямо сейчас сильнее всего мешает жить и в каких сферах жизни наблюдаются самые сильные «провалы», подберем навыки, которые могут помочь, и попробуем внедрять их в жизнь. Внимание и маленькие шаги порой делают нереальные вещи (например, диссертации по политической философии. До сих пор в шоке). Можно приходить на обычные консультации, а можно попробовать вписаться в (экспериментальный для меня) формат из пяти встреч, где мы будем подбирать и внедрять навыки конкретно под ваш кейс. Обо всем этом есть рассказ по ссылке, а писать — в личку @humanaviator.

Без мема куда? Никуда.

how it started: ни одного даже горшочного растения
how it is going: в 2024 году буду выращивать помидоры в своей теплице

Планирую написать десять тысяч знаков о том, как у меня в ЧЕТВЕРТЫЙ раз не получается вырастить базилик (советы от всех: да просто семена в землю бросаешь и базилик растет сам, в чем проблема).

Напишите и вы что-нибудь.