Про актуальный законодательный абсурд писать пока не буду, читайте источники, которым доверяете (желательно те, которые поменьше зависимы от размера наведенной паники). Я же планирую читать Vita Activa Ханны Арендт и устанавливать на плейстейшон симулятор хтонического рыбака. Но пока — рабочий день, можно поговорить и о работе.

Я тут по причинам «пошла работать» снова начала интересоваться медиа и трендами в медиа (потреблении, культуре, технологиях и вот-этом-вот-всем). Медиа, конечно, сейчас — суть уже не просто средство коммуникации, а одна из версий реальности, которая на реальность физическую влияет даже больше, чем физическая — на медийную (когда я читала в комиксах про Мультиверс, я думала НЕ ОБ ЭТОМ).

Например, в Америке продолжает падать аудитория новостей: к 2022 году количество людей, которые регулярно потребляют новости, упало до 38%.

Это значит как минимум несколько вещей.

(1) Политическая система США очень сильно завязана на медиа-спектакле — более того, в определенной степени она медиа-спектаклем и является. Политики всегда обеспокоены выборами — и это уже не политическая работа, а медийная: нужно создавать нужные месседжи, добираться до нужных аудиторий, биться за внимание. Победа в выборах есть финальная, глобальная цель: собственно, государственное управление становится пространством микроскопических целей, где главное — сохранить карьеру для следующей медиа-схватки, не растерять очки, выиграть ресурсы для себя. Вся «массовая» политика, то есть та, которая находится на виду у населения, начинается и заканчивается на выборах.

(2) Политика, СМИ и бизнес связались в клубок взаимозависимости — и, как можно заметить, собственно, людей, граждан, народа в этой связке нет. С этим связано и сокращение электората и общее падение интереса и, главное, доверия к выборам в западных демократиях: если на выборах голосует 40-60% процентов населения, а за победителя — около половины от этого объема, то о какой легитимности власти может идти речь? Это власть немногих, голосующих за одного среди избранных — и близко не демократия. Медиатизация политики производит и еще один эффект: политика становится делом условным, она все больше отрывается от реальной, практической жизни человека — поэтому он и голосует за безумцев, шоуменов, «популистов». Если все это — просто шоу, жизнь и так становится хуже, но выборы ничего не меняют, то какая разница? Это — основной эмоциональный тренд современных демократий.

(3) Интерес к новостям (конвенциональным, более или менее «реальным» медиа-источникам, которые, конечно, тоже не являются независимыми и правдивыми, и, более того, они тоже заняты созданием своих нарративов и версий реальности — но хоть какая-то варификация там сохраняется) падает, а вместе с ним — критическое отношение к контенту. Дип-фейки, бото-фермы и прочее безумие — каждый живет в реальности, созданной вокруг него кем-то и для чего-то, но уровень критического к ним отношения снижается.

(4) Социальные сети, создавшие web 2.0, обещали нам информированность, знание, связанность — и сейчас мы можем увидеть, what a load of bullshit it was. Современные демократии, ранее существовавшие в тесной связи с традиционными медиа (со всеми своими минусами), теперь вынуждены работать с реальностью, созданной фейсбуком — и это меняет, на деле, саму суть демократических процессов и институтов.

(5) Речь, конечно, в первую очередь про США — «демократию с обложки», структуру, претендующую на идеологическое лидерство, полное слияние себя с термином «демократия» на уровне понятийном, а не смысловом (не важно, что происходит на самом деле, главное, что мы называем это демократией). Тем не менее, Америка играет большую роль в медийном контексте: например, если Маск действительно отрубит в Европе Твиттер, это изменит европейский политический ландшафт. Поэтому то, что происходит там, потом волнами говна так или иначе затронет соседей по больнице.

Чот я думала, что быстрее найду подходящий мем. Интернет, ты чего

Я тут наконец посмотрела The Bear — наверное, один из лучших сериалов, что я видела в последнее время (fashionably late, I know).

Посреди кучи крутых штук (визуала и операторской работы, темпа повествования и диких нервных качелей, разговаривающих одновременно персонажей и сторителлинга, который не рассказывает, а показывает, музыки и прочего) я к концу второго сезона обнаружила для себя, наверное, самую крутую — развитие главного героя, Карми Берзатто. А точнее — его полное отсутствие.

Быстрый рекап: в первом сезоне Карми, шеф лучшего ресторана США, пытается поднять со дна замшелое фастфудное заведение, которое ему оставил в наследство самоубившийся брат-наркоман, которого он очень любил. Все кричат и не слушаются, на кухне полный бардак, семейный разгром, у Кармена — тревожное расстройство в высшей степени, он всегда сжат, как кулак, он несчастен двадцать четыре на семь и считает, что это — единственный путь к величию. К конце сезона на него сваливается куча денег от брата — и он решает открыть, наконец, ресторан на месте забегаловки — чем и занимается во втором сезоне. Он окружен людьми, которые тоже разъебаны, но пытаются ему помочь — чего он, конечно, не видит, потому что мир опасен и безумен, и надеяться можно только на себя и на жесткие правила устройства кухни, которые единственные приносят ему хоть какой-то комфорт в этой вселенной.

Первый сезон — чистый хаос, но во втором сезоне хаос начинает принимать очертания мира, устроенного хоть по каким-то принципам. И в этом космосе остальные герои находят утешение для себя: они пробуют, падают, ошибаются, но встречают что-то, что приносит им счастье. Все, кроме Карма.

Нет, с ним тоже происходят неплохие вещи: ресторан все же открывается, люди становятся лучше и играют свои роли, он даже влюбляется немножко, и это взаимно. Вокруг него мир постепенно перестает быть бессмысленным, опасным говном. Но Карм — не перестает.

В последней серии это блестяще визуализируется через холодильник, в котором он застревает во время тестового ужина своего ресторана. Ему нужно контролировать каждую секундочку, но он не может. Он отделен от всех толстой металлической стеной: он не видит, как хорошо все получается, как люди преодолевают себя и справляются. Они говорят ему, что все окей, но он не видит, не слышит, он не способен пробиться через стену — и он защищается из последних сил, нападает на каждого, отрекается от всего мало-мальски хорошего в своей жизни, жертвует буквально всем, чтобы вернуть хоть часть чувства контроля, которое, как он верит, способно разогнать тревогу. Но оно не способно. Главный герой оказывается единственным, кто не может, физически не может преодолеть препятствия и очиститься, стать лучше, словить катарсис трансформации. Мир меняется вокруг него, без него. Самый худший на свете кошмар.

И это дико интересная вещь: обычно мир истории меняется вокруг героя, потому что мы как бы смотрим на происходящее через его оптику, его глазами. Но с его точки зрения все — полный пиздец, хотя другие люди (и зритель вместе с ними) знают, что это не так.

Короче, очень круто, жду третий сезон, пью валерьянку, развиваю внутреннюю устойчивость. (Также адаптировали с женой практику говорить «behind» на кухне, когда вместе что-то готовим и ходим за спиной друг у друга, хотя скорости у нас, конечно, и близко не такие).

Все так.

Легкий декабрьский пост-анонс 💃

Весной я отучилась на курсе консультирования взрослых с СДВГ у Жени Дашковой в Чистых когнициях. Той же весной сходила к психиатру и получила бумажку, на которой написано, что с большой долей вероятности у меня СДВГ смешанного типа (со смещением по невнимательному типу).

Потом — писала магистерскую диссертацию и пыталась использовать все прихваты, которые я за последние годы обнаружила (методом проб, ошибок и перепотребления контента о жизни с СДВГ). Дописала. А потом очень долго откладывала этот пост, потому что ✨ причины✨

В общем, теперь я веду не только обычные коуч-сессии (как выбирать, планировать и сделывать всякие штуки в своей жизни), но и консультации с фокусом на специфику жизни с СДВ (как выбирать и сделывать всякие штуки в своей жизни, если дофамина нет, а исполнительная функция покинула чат). И это оказалось дико интересно делать.

Мне вообще кажется, что в разговоре о мотивациях, ценностях, преградах, убеждениях и, шире — любых разговорах о себе и о том, как себя готовить для удовлетворяющей жизни, важно помнить, что эти «я» могут быть по-разному устроены. И что порой понять, что именно с тобой происходит и почему (или быть с собой в этом честным) — чуть ли не важнее, чем впрягаться в работу с целеполаганием и изменениями любого толка.

Иными словами, если у вас есть проблемы с фокусом, вниманием, временем, концентрацией, всякие подозрения про себя или прямо-таки справка с СДВ-диагнозом, и есть запрос на то, чтобы с этим поработать — это можно сделать со мной. Обсудим, что конкретно прямо сейчас сильнее всего мешает жить и в каких сферах жизни наблюдаются самые сильные «провалы», подберем навыки, которые могут помочь, и попробуем внедрять их в жизнь. Внимание и маленькие шаги порой делают нереальные вещи (например, диссертации по политической философии. До сих пор в шоке). Можно приходить на обычные консультации, а можно попробовать вписаться в (экспериментальный для меня) формат из пяти встреч, где мы будем подбирать и внедрять навыки конкретно под ваш кейс. Обо всем этом есть рассказ по ссылке, а писать — в личку @humanaviator.

Без мема куда? Никуда.

how it started: ни одного даже горшочного растения
how it is going: в 2024 году буду выращивать помидоры в своей теплице

Планирую написать десять тысяч знаков о том, как у меня в ЧЕТВЕРТЫЙ раз не получается вырастить базилик (советы от всех: да просто семена в землю бросаешь и базилик растет сам, в чем проблема).

Напишите и вы что-нибудь.

Люк Дженкинс, оказывается, пишет продолжение Killing Eve. В своей колонке он довольно подробно описывает, почему — потому что фанаты остались дико разочарованы концовкой сериала (где в рамках тропа Bury Your Gays Вилланель умирает идиотской, сюжетно никак неоправданной и попросту бессмысленной смертью). В оригинале книжки заканчивались тем, что Ева и Вилланель прячутся ото всех в Санкт-Петербурге (судьба, возможно, не слишком завидная, но более, так сказать, предпочтительная).

Но еще он там пишет про два интересных, на мой взгляд, процесса, которые происходят в сфере творческого производства в широком смысле — не только литературы.

Во-первых, он описывает долгий путь от задумки (написать еще одну книжку по вселенной, чтобы минимизировать эмоциональный урон от концовки сериала и порадовать фанатов) до, собственно, её конечной цели: сначала закрыть свои прошлые проекты; переехать; переболеть ковидом, потерять память (what); написать; найти издательство, продать книгу; подождать год до твердой обложки, которую не будут читать, и восемнадцать месяцев — до мягкой, которую наконец прочитают. Он этого не пишет, но мысль его понятна: да всем уже будет пофиг, момент будет упущен, эмоциональная потребность аудитории есть сейчас. Но со временем она спадет, и у людей будет новый контент, по которому они будут страдать. Традиционные темпы производства контента внутри одной вселенной уже слишком медленные — людям нужно вот прямо сейчас. Хорошо это или нет — вопрос другой; но так есть.

Во-вторых, он очень четко понимает, что сама творческая реальность изменилась, и что публиковать книжку бесплатно, на открытой платформе, где люди могут обсуждать и комментировать каждую главу, куда более релевантно этой изменившейся реальности. Фанаты, читатели и зрители — такие же участники процесса создания мира; и единолично автор уже никогда не удержит в своих руках власть над своим творением — а не можешь, как известно, победить — возглавь.

«Один из уроков, который преподал мне более широкий проект "Убивая Еву", заключается в том, насколько сильно изменились отношения между писателем и читателем (или зрителем) за последнее десятилетие. Создавать запоминающихся персонажей сегодня — значит предлагать совместное участие, потому что рост власти фанатов — фан-фиков, фан-арта, мнений в социальных сетях — гарантирует, что эти персонажи проживут множество жизней в разных измерениях».

И это, как мне кажется, верная интуиция, и она дает много свободы — авторам и читателям, зрителям, фанатам, вселенным в целом. Никакой «конец» не является финальным, никакая интерпретация — единственно верной. И в этом смысле платформы — площадки и форматы для публикации и потребления контента, будь то книги или сериалы, издательства и стриминг-платформы, киностудии и кинотеатры, все-все-все, — сейчас, похоже, начинают отставать со своими коммерческими политиками и длинными циклами продакшена. Люк Дженкинс идет даже не на Амазон, а на Substack. Это будет не мега-событие, а фанатский сабантуйчик. Да, ностальгия по «старому интернету», но еще — вполне современный тренд на локальные, нишевые пространства без ока больших корпораций и кучи требований, которые никому не хочется соблюдать.

Вот кстати щас обсуждают, что на прямых линиях и выступлениях звучит пацанская дворовая риторика (знаменитое "если драка неизбежна..." и т.д.) и Россия типа страна-гопник, ну так государства между собой примерно так и взаимодействует. Кто сильнее, тот и прав. У кого ресурсов больше, тот и отжимает деньги/артефакты/людей/технологии, забивает стрелки, решает кого надо наказывать, а кого нет. Международное право не менее лицемерно чем пацанские понятия лол

Ну кстати, а так и есть. Теория международных отношений — одна из самых «устаревших» в политической науке, и одной из центральных теорий в ней является реализм.

Согласно реалистической теории, государства — основные и самые сильные акторы международной политики, которая в свою очередь является игрой на выживание и процессом борьбы за самую сильную позицию в международной системе. Государства всегда рациональны: они действуют исходя из своих национальных интересов (например, безопасность, процветание или суверенитет) и стремятся укрепить свою власть за счет разнообразных ресурсов. Государства преследуют свои интересы без оглядки на относительные моральные и этические принципы, а природа международных отношений подчинена законам борьбы за власть и влияние. Другие акторы международной политики (международные организации, гражданские общества и другие негосударственные участники, типа знаете, народ, люди...), воспринимаются как слабые и не имеющие реального влияния на глобальную политику. Международное право реалистическая модель тоже не признает — так как за ним нет реальной силы, которая могла бы принудить остальных ему следовать. А когда условные (кхе) США заставляют другие страны выполнять условия международного права — на деле, просто более сильный игрок вынуждает более слабых делать то, что ему выгодно.

Реализм понимает мировую систему как анархию, где нет единых центров и источников власти. Санкции, кстати, в этом контексте — это не только силовое давление, но и попытка показать, что государство ведет себя нерационально. Буквально: продолжишь плохо себя вести, не сможешь реализовывать свои интересы, это же глупо, да? Переставай. Если государство не перестает — включаются другие методы силового давления.

Других форматов политического действия (то есть действий, имеющих какие-то значительные последствия для международной системы) в рамках этой теории не существует.

«Мы предполагаем, что политики думают и действуют с точки зрения интереса, определенного в терминах власти, и исторические примеры подтверждают это. Данное предположение позволяет нам предугадать и проследить действия политика. Мысля в терминах интереса, опреде­ленного как власть, мы рассуждаем так же, как и он, и как беспристрастные наблюдатели понимаем смысл его действий, может быть, лучше, чем он сам».

Моргентау Г. Политические отношения между нациями. Борьба за власть и мир (1997).

У реализма как теории есть проблемы — начиная, как минимум, с того, что он вообще не заинтересован социально-экономической реальностью и историей государств, рассматривая их всегда как максимально рациональных игроков, а именно — всегда выполняющих логичные если/то операции. Многие факты современности ставят перед реалистами сложные вопросы: например, в случае с санкционным режимом им остается делать две вещи — либо признать декоративный характер санкций (это не реальное силовое давление, а просто «поза»), либо же столкнуться с тем пониманием, что реализм в текущем виде не способен интерпретировать реальность. Вся мораль, разумеется, тоже частное дело (и когда какая-то страна начинает выступать универсальным моральным камертоном — это проблема; тут с реализмом можно согласиться). Но нет и причин принимать решения, невыгодные для единственной конечной цели: максимизации власти государства (например, сюда попадают все «глобальные» проекты типа климатических).

Интересно и другое: насколько эта теория не столько исследует реальность, сколько создает её. Будучи одной из центральных логик международной политики, она формирует определенный взгляд на реальность: кругом анархия, все — враги, интересы есть только у государства, и главное — набирать себе как можно больше власти и ресурсов, и никому вообще не доверять. Реализм рисует мрачный мир и выдает его за единственную рациональную реальность — но мы-то знаем, что никакой реальности нет. Осознавая мир как опасный, мы и создаем опасный мир.

Не думала, что однажды моя жизнь превратится в сидение в гугл-картинках по запросу realism in international relations meme, но вот она я, и вот мем, который я выбрала (их было Очень. Много).

Прочитала «Протагониста» Аси Володиной. Большая радость для меня, потому что в последнее время с художественной литературой у меня Не Очень — читаю знакомых (знакомые уже издают книжки, dear god), или любимых, или чисто поорать. Но тут я решила: раз я пишу книгу (а я пишу), нужно погружаться в художественный вайб (а это помогает писать).

Сюжет университетский: студент лучшего вуза страны (некоей Академии) выходит из окна. Девять глав — девять историй от лица его родственников, преподов, сокурсников, соседей по общаге. У каждого болит свое, и каждый вроде имел отношение к смерти студента — а вроде как и…не особо?

Понравился закос под Фолкнера (полифонический рассказ разными голосами из своего угла в истории Другого, который так и остается упрятан под толщей поглощенности людьми собой). Цепанули студенческие воспоминания (в десятых молились на Вышку, дрочили на рейтинг, выходили из окна из-за сессий — ну и что? ну и ради чего?). Не вызвали желания кринжануть бандитские истории мрачнявых девяностых. Почти сразу стало понятно, что это — ложный детектив, и душу из напряжения никто не отпустит, удовлетворительного ответа не будет. Последний пункт — интересный.

Жанровая литература (которая держит читателя в первую очередь крепким, плотным сюжетом и обещанием того, что в конце все сойдется) в современном литпроцессе считается массовым, низковатым жанром. А вот эмоциональная трушность, психологическая глубина, сложность бессмертной человеческой души и прочая травмированность и богооставленность — признак литературы более возвышенной и сложной, «заставляющей задуматься» (ну а ты попробуй вовлекись в книжку без сюжета, тут работа некоторая нужна).

В итоге, как мне кажется, произошло ненужное разделение, которое само себя воспроизводит: вот тут у нас книги с сюжетом, вот тут — про сложное и задумчивое, смотрите не перепутайте.

В «Протагонисте» сюжет вроде есть, точнее — есть все основные составляющие. Видит бог, эта книга даже называется так, как будто вот она история, вот он, протагонист…но он выходит из окна на первой странице. Дальше — интеллектуальная задумка: девять масок (в греческих трагедиях три актера на сцене играли всех персонажей, меняя маски. Плюс ковидная масочная тема), девять историй, девять разных Я; каждое Я — протагонист своей истории, но, погружаясь в неё, они не видят, что толкают к краю подоконника другого человека. Но работает ли эта интеллектуальная идея на литературном уровне? Вот тут — не уверена.

И я думаю, что честный детективный сюжет эту проблему бы решил. В детективах жертва редко бывает главным героем: сама авторка в интервью говорит, что её беспокоит, когда читатели считают протагонистом истории самоубившегося студента (а они и правда считают), который существует только как повод или второстепенный персонаж историй других людей, тот, об кого они чувствуют штуки, но который не чувствует и делает ничего сам. Истории других людей — внешнее объяснение, но не эмоциональная правда студента: её мы так и не узнаем. История «Протагониста» начинается во мраке и во мраке заканчивается, разменявшись с читателем намеками и идеей, что нет никаких нормальных людей и семей, надо держаться и постараться научиться вывозить.

Детективный сюжет предполагает другое движение: прояснение тьмы, его финальный аккорд — раскрытие всех карт, действительное упорядочивание мира, ответ на вопрос «почему». Автор с самого начала должен знать ответ на этот вопрос, чтобы все детали истории работали на главное «почему». И у меня есть ощущение, что в «Протагонисте» этого нет: никто на самом деле не знает, чего такое студент удумал, и человек, который его создал, в том числе. Вдвойне обидно: ладно, близкие забросили студента, но автор, автор-то чего? Казалось бы, единственный человек, заинтересованный в том, чтобы жертва получила resolution — но этого не происходит. Нужно просто пожалеть студента и подумать о тщетности человеческой близости. А вот настолько общая мораль — уже, как мне кажется, для книжки проблема.

Короче, давайте не забрасывать сюжет (это я и себе в том числе говорю).

Отдельно мне понравились тычки в философию как академическую дисциплину (студент учится на философа, одна из масок — декан факультета философии).

Виновата ли в этом философия, польза которой не доказана, а вред очевиден, как сказал человек, в свое время посмевший закрыть наш факультет? Самый старый, самый престижный, но и самый мятежный. Мятежный дух — безусловная плата за то, что мы учим думать. Еще одна мутация, с которой надлежит расправиться, пока она не загубила Академию.

«Польза которой не доказана, а вред очевиден», действительно.