А это уже по делу

На вечер пятницы 30 августа,18.30 по московскому времени, в нашей школе запланирован День открытых окон. Наши преподаватели расскажут о своих планах на осенний курс и постараются ответить на ваши вопросы. Приходите к нам знакомиться и выбирать свою группу! Чтобы попасть на встречу, напишите по адресу perevodasart@mail.ru, ссылку для входа в нашу виртуальную аудиторию мы пришлем накануне мероприятия.

Вот какие варианты перевода, кроме прямого «кошачий», предлагает Мультитран для слова catty:

вкрадчивый, злобный, коварный, недоброжелательный, хитрый, ехидный, язвительный, недобрый, зловредный, злонамеренный –

и хоть сам я решительно предпочитаю собак, от такого откровенного хейтинга стало не по себе даже мне. Хоть бы одно ласковое (или уж ладно, нейтральное) словечко для котиков нашлось!

А давайте пожелаем Павлу Дурову, чтобы ему хорошо, а главное, недолго сиделось во французской тюрьме. Все ж таки мы ему кое-чем обязаны, правда?

Благодаря любезному упоминанию Армена Захаряна о моем зимнем и уже успевшем немного обомшеть… вернее, обомшиветь… то есть, я хочу сказать, слегка покрыться мхом сериале про переводы «Властелина колец» (https://www.tgoop.com/armenifedor/744) количество подписчиков моего скромного по сравнению с такими полноводными енисеями, как "Армен и Федор", канала легко и непринужденно перешагнуло за две тыщи и продолжает подрастать. Конечно, я рад такому пополнению, с удовольствием его – вас – приветствую и надеюсь, что оно найдет – что вы найдете – здесь что-нибудь любопытное и помимо наших обсуждений переводов Толкина. В связи с этим приростом и неуклонным приближением нового Учебного Года (хотя общемировая ситуация и повышает вероятность того, что окажется прав один Очень Маленький Мальчик, как-то раз совсем-совсем нечаянно пропустивший в этом словосочетании вторую букву) я чувствую дополнительное Бремя Ответственности и необходимость написать здесь что-нибудь Весьма Полезное (вот ведь привязалась эта заходеровщина с прописными!). В ближайшее время постараюсь соответствовать.

Следите за руками за обновлениями!

При употреблении внутрь такого количества styleguides, какое я стараюсь переварить в целях подготовки к своему новому курсу о стиле (как становится все яснее, очень важному по меньшей мере для меня самого), мозги начинают плавиться и не то чтобы кипеть, но слегка побулькивать. И похоже, из них выпузыривается мини-сериальчик под названием

СМЕЖНИКИ (№1)

Писатели и переводчики, два подвида одного и того же вида homo scribens (определенного, кстати сказать, биологически некорректно, но это можно будет обсудить при случае как-нибудь после), знают друг о друге катастрофически мало. Под словами «друг о друге», я, разумеется, понимаю не их личные отношения (например, те, в которые писатели иногда воленс-ноленс вступают с переводчиками своих собственных книг, отвечая на вопросы вроде: а поясните, что вы тут хотели сказать? а если хотели, то почему не сказали? – и т.п.), а знакомство с общими принципами и конкретной техникой ремесла.

Приведу один красноречивый пример. Недавно мне довелось… да чего там довелось, сам напросился, – послушать пятнадцатиминутный отрывок лекции Марины Степновой о стиле. К своему стыду (это я так говорю из вежливости, а вообще-то мне не то чтобы ужасно стыдно), я не прочел ни одной ее книжки, но пару страниц проглядел и убедился, что пишет она добротно; мне даже отчего-то помстилось, что это такая наша Донна Тартт. Начала она свою лекцию интересно; к примеру, мне понравилось ее определение графомана как человека, не способного критически относиться к своей писанине (хотя я знаю кучу графоманов, в том числе переводчиков, которые могут долго рассказывать, как старательно и мучительно они редактируют свою чепуху, результат их действительно всегда устраивает чуть более чем полностью). А дальше она принялась обсуждать стиль двоих авторов, одним из которых был Хемингуэй (вторым, кажется, Набоков, точно уже не помню), и тут изрядно меня удивила. Она сказала приблизительно следующее: Хемингуэй, конечно, писал не по-русски, но его вроде бы так хорошо перевели, что мы этим обстоятельством пренебрежем, – после чего стала анализировать звуковой строй вынутой из какого-то его переводного романа фразы: считать в ней слоги, отыскивать созвучия и восхищаться гением Папы Хэма, совершенно позабыв (а на самом деле ни разу и не задумавшись) о том, что эту фразу написал вовсе не он.

Стоит ли говорить, что она не сочла нужным назвать имя переводчика? Сделал ты свое дело хорошо, ноунеймик, ну и молодец, возьми с полки пирожок и иди с богом. Совершенно ясно, что она разделяет самую распространенную точку зрения на перевод как на абсолютно техническую задачу, для успешного решения коей необходима только добросовестность и больше ничего, – но от писателя, тем паче хорошего, ожидаешь все же несколько большей проницательности. И Марина Степнова отнюдь не исключение; я много раз убеждался в том, что писатели, во всяком случае наши, относятся к переводу как занятию с удивительным простодушием, а иначе говоря, не понимают в нем ровным счетом ни шиша.

Однако и с другой стороны дело обстоит ничуть не лучше. Часто ли переводчики читают рассказы писателей об их ремесле не по обычной привычке к книгожорству, а с осознанной целью извлечь из этих откровений что-нибудь полезное для своей собственной практики? За себя могу сказать, что начал смотреть на эти книжки по-новому не так уж давно – пожалуй, только с дюжину лет тому назад, когда переводил «Как писать хорошо» Зинсера и вдруг обнаружил, что некоторые его советы едва ли не слово в слово совпадают с тем, что я сам твержу на семинарах. И мало того, что мы, смежники, можем подсмотреть друг у дружки кое-какие конкретные приемчики, – еще важнее то, что более тесное знакомство писателей с переводческой кухней и наоборот заметно меняет точку зрения на то – и отношение к тому – что мы и они делаем сами.

Но про это я подробнее напишу позже.

СМЕЖНИКИ
2: ЗАЧЕМ МЫ ИМ?

Мы – это в данном случае переводчики, а они – ну, понятно кто. И речь, конечно, не о прямой пользе (ее, наверное, все-таки больше, чем вреда), которую мы приносим писателям, распространяя их продукцию по всему свету пускай даже в более или менее деформированном виде, а о том, что может дать им знакомство с общими принципами и технической базой нашего ремесла. Поэтому в развернутой форме заданный вопрос будет звучать так: зачем писателям знать, как устроен перевод?

Основных причин я вижу две (если вы видите больше – вон там внизу кнопочка суперспасибо «прокомментировать», вам туда), и первая из них связана с тем, что для писателей, может быть, важнее всего – с их бессознательным.

По-моему, уже почти общепризнано, что писатели учатся своему делу не на курсах CW и не по руководствам для авторов, хотя и те и другие тоже могут им немножко пригодиться. Главным образом умение писать приобретается в процессе чтения – и чем больше вы прочтете хорошо написанных книг, тем лучше будете писать сами (разумеется, при наличии соответствующих способностей), причем не столько благодаря своим сознательным усилиям, сколько в результате бессознательного переваривания поступившей в ваш мозг информации. В наше время львиную долю этой информации, так необходимой писателям, составляют именно переводы, а львиная доля этих переводов, увы, значительно уступает по качеству своим оригиналам. Наивно принимая переводы за чистую монету – русского Диккенса за чистый фунт стерлингов, русского Гете за чистую дойче-марку, а русского Сервантеса за… не знаю, какая там у них была денежка, за какой-нибудь испанский пиастр, – бедные писатели кормят свои мозги такой странной духовной кашей, что они начинают работать, мягко говоря, причудливо. Представьте себе, что вы осваиваете искусство живописи не на примере мировых шедевров и даже не на их качественных репродукциях, а на копиях, изготовленных первокурсниками Суриковки или там Репинки, – какой из вас тогда выйдет художник?

Конечно, деваться нашей читающей публике все равно некуда: всех языков не выучишь, и огромная часть мировой литературы в любом случае будет потребляться нами именно в форме переводов. Но если бы писатели научились по крайней мере отличать хорошие переводы от плохих – а стало быть, выбирать из нескольких существующих переводов одной и той же книги лучший, а если перевод один и он откровенно плох, вовсе без него обходиться (почитать, что ли, больше нечего, в конце-то концов?), это непременно сказалось бы и на уровне их собственной продукции, поскольку она создавалась бы из гораздо более качественного материала.

Можно было бы порассуждать еще и о том, как изменилось бы отношение писателей к переводным книгам и к литературе вообще, если бы они всегда помнили, что каждая из этих книг представляет собой лишь одну из бесчисленного количества возможных русскоязычных версий, созданную совсем не тем человеком, чье имя стоит на ее обложке, но про это я уже много писал – в частности, в том самом посте от второго января сего года, на который сослался Армен Захарян и с которого стартовало наше долгое путешествие по ухабам русского «Властелина колец», – так что не буду повторять.

А о второй из двух заявленных причин поговорим отдельно – она касается уже не подсознания писателей, а их сознания, которое у многих из них тоже, безусловно, есть.

Завтра в 18.30 по Москве у нас в "Азарте" День открытых окошек, и мы все собираемся там быть: Баевская, Кружков, Мавлевич, Перлова, Ямпольская, наша бессменная CEO Юлия и я немножко. Голышев пока фифти-фифти, но тоже надеемся. Если надумаете прийти, пишите на perevodasart@mail.ru , чтобы получить ссылку (никакую спецпрограмму ставить не понадобится, да и vpn вроде не нужен, если они там опять чего-нибудь не намутят), и лучше не тяните с этим до последней секунды.

Просто напоминаю.

СМЕЖНИКИ
3. А ЕЩЕ ЗАЧЕМ?

Во многих, если не во всех, пособиях по литмастерству имеется такой совет: прежде чем отправлять свой очередной опус в редакцию или издательство, дайте его почитать разумному человеку, мнению которого вы доверяете. Услышите много интересного, и кое-что в своем сочинении вам наверняка придется поправить, а то и переписать. Другими словами, вашему тексту надо пройти бета-тестирование, и желательно, чтобы провел его читатель, близкий к идеальному: умный, внимательный, беспощадный к вашим промахам, но при этом бесконечно доброжелательный. Вам этот портрет никого не напоминает?

Есть такая штука – reverse engineering. Это когда вы берете чужую вещь и аккуратно разбираете ее, чтобы изучить, как она устроена, а потом собрать по ее образцу свою, почти в точности такую же, но уже из говна и палок того, что у вас под рукой. Именно это переводчик делает с оригиналом. И мало того, что хороший переводчик – это и есть тот самый идеальный читатель, который так необходим любому писателю; он еще и наглядно демонстрирует результаты своих усилий по пониманию и переживанию текста, сочиняя по его образу и подобию свой собственный из другого – подручного или, точнее, сподручного ему – материала. При этом переводчик проползает по всему тексту с лупой на манер Шерлока Холмса даже не один раз, а дважды – сначала по оригиналу, а потом еще и по его иноязычной копии. И писателю, хорошо знакомому с техникой этого вторичного производства – с тем, как профессионалы разбирают текст шаг за шагом, винтик за шпунтиком, вертят эти детальки в руках, заново примеряют их друг к другу, отбрасывают лишние и по мере необходимости добавляют свои, – гораздо проще посмотреть на свою работу чужими глазами и понять, как ее усовершенствовать.

Конкретные же приемы практической возни с текстом – и его редактирования, editing, и того, что по-английски называется revising, – у переводчиков и писателей во многом не то что похожие, а просто-таки одинаковые. Недаром на первых местах в русскоязычном списке рекомендуемой писателям литературы часто оказываются именно книги переводчиков, вроде «Высокого искусства» Чуковского и «Слова живого и мертвого» Норы Галь, и наоборот: то практически полезное, что можно выудить из пособий для натуральных авторов, почти всегда – разве что с поправкой на язык – годится и для переводчиков. И удивительного тут ничего нет: ведь большАя, если не бОльшая, часть работы что тех, что других происходит над уже готовым черновиком, то есть сознательно. А подсознанию, откуда выныривает этот черновик, много не насоветуешь.

Дальше будем обсуждать, зачем они-то, писатели, нам сдались, и сразу обнаружится один интересный момент: как раз роль подсознания в работе переводчиков часто недооценивается, и тут нам есть чему поучиться у них. Но про это позже.

Вот и первое сентября, что как бы намекает.
Их тех, кого видно на экране, Зара и Светлана - наши гости, а остальные - наша азартная команда в полном составе (только СЕО прячется за кадром).

Хоть и воскресенье, но 1 сентября все-таки, и в нашей школе семинары часто проходят по воскресеньям. Например, семинары Натальи Мавлевич. Мы пока еще готовимся к новому учебному году, у вас есть время выполнить тестовое задание https://perevodasart.ru/test/ и прислать перевод по адресу perevodasart@mail.ru.
Не упустите возможность потренироваться в художественном переводе с французского, Наталья Самойловна обещает очень интересный курс

Это презентация итальянского семинара, а остальные, которые будут постепенно выкладываться на канале Школы в ближайшие дни, я уже сюда пересылать не стану: кому захочется, сможет посмотреть там.

Еще один курс, запланированный на осень в нашей школе, - художественного перевода с итальянского, ведет Анна Ямпольская, условия приема на сайте perevodasart.ru/

СМЕЖНИКИ
4. ТАК ЗАЧЕМ ОНИ НАМ?

Всякий раз, когда мы садимся переводить очередную книгу, перед нами встают две разнородные и почти что противоречащие друг другу задачи. Одна из них постоянно находится на ярком свету, другая – в тени.

Первая задача состоит в том, чтобы как можно точнее воспроизвести все компоненты оригинала, начиная с его фактического содержания и заканчивая авторским стилем. О ней добросовестные переводчики никогда не забывают. А вот вторая, не менее важная, все время ускользает из виду и даже редко осознается нами напрямую, потому что не имеет отношения к автору и ее решение зависит только от нас. Формулируется она так: написать новую, и притом хорошую, русскую книжку.

Погодите, скажете вы; но ведь за нас все уже придумано, а мы только пересказываем! Ничего себе «только»! Спросите-ка любого писателя, что проще – придумать какой-нибудь сюжетный ход или воплотить его в языке. Между замыслом и его реализацией лежит гигантская пропасть, и в основном писатели занимаются тем, что наводят через нее мосты. А переводчикам приходится проделывать всю эту огромную работу заново, причем необходимость идти за автором оригинала след в след с одной стороны упрощает дело, а с другой сильно усложняет его. Всем нам приходилось писать школьные сочинения, и если у вас была умная училка, она наверняка говорила вам: если не знаешь, как что-то правильно пишется, или если твоя фраза вообще кажется тебе сомнительной, выбрось ее и напиши другую. А нам-то куда деваться?

Есть две разновидности литературы, на примере которых то, о чем я говорю, видно наиболее отчетливо. Первая – это книжки для детей. Их переводчики по некоторым причинам – наверно, вы сами сможете их назвать – сильнее других чувствуют важность второй из двух стоящих перед ними задач, а потому часто или называют то, что у них выходит, не переводом, а пересказом (как Заходер), или вовсе отказываются от своей вторичной роли и пишут по чужим мотивам собственные сочинения (Чуковский, Толстой, Волков).

Вторая – нон-фикшн; пускай для определенности это будет научпоп. Допустим, вы хотите написать популярную книжку про теорию относительности. Разве вам надо что-нибудь выдумывать? За вас ведь уже все выдумал тот чудной старикашка с высунутым языком, а вам остается только интересно и красиво об этом рассказать. Да, нужно построить композицию, структурировать материал, но самым сложным и трудозатратным все равно останется тот этап, на котором вам придется преобразовывать хаотическую перестрелку электроимпульсов в ваших мозгах в ясные и стройные фразы. Так ли уж отличается это от того, чем заняты переводчики?

Сейчас положение в нашей области, конечно, не способствует развитию в переводчиках этого авторского самосознания, этого – даже страшно выговорить – чувства собственного писательского достоинства. Однако только оно а) обеспечивает правильный угол зрения на то, что мы делаем, б) позволяет пополнить наш технический арсенал полезными приемами, в) добавляет нам той смелости, без которой качественный перевод не получится, и г) помогает лучше справляться с теми трудностями, которые вынуждены преодолевать все пишущие люди, поскольку мы можем с полным правом перенять опыт борьбы с ними у самих авторов. Ради всего этого и стоит почитать то, что они пишут о себе и своей работе.

Как-то все это больно туманно, да? В следующий раз конкретизирую и закруглю эти рассуждения: мини так мини, да и других интересных тем полно.

"Кто не бывал в Москве, тот не знает, что можно торговать книгами точно так, как рыбой, мехами, овощами и пр., без всяких сведений в словесности; тот не знает, что здесь есть фабрика переводов, фабрика журналов и фабрика романов, и что книжные торгаши покупают ученый товар, то-есть переводы и сочинения, на вес, приговаривая бедным авторам: не качество, а количество! не слог, а число листов! Я боюсь заглянуть в лавку, ибо, к стыду нашему, думаю, что ни у одного народа нет и никогда не бывало столь безобразной словесности".

Это из "Прогулки по Москве" Батюшкова, больше двухсот лет назад написано.
Храним традиции.

СМЕЖНИКИ
5. НЕ ЗНАЮ, КАК НАЗВАТЬ. А, ВОТ: ЗАКЛЮЧЕНИЕ!

В конце третьего поста из этой маленькой серии я заикнулся о том, что роль подсознания в работе переводчиков недооценивается, но так и не объяснил, что я имею в виду. Сейчас исправлюсь.

На этапе редактирования черновиков технические процедуры у нас и у них отличаются только тем, что у писателей больше свободы. Но откуда берутся сами черновики? Первые варианты фраз, которые придумывают и записывают как писатели, так и переводчики, складываются во многом подсознательно, иначе было бы просто невозможно запихнуть в них весь колоссальный объем ассоциаций, обертонов, музыкально-ритмических перекличек и прочей начинки, имеющийся в хорошей прозе. Но со стороны кажется, что переводчики все время действуют только сознательно – в отличие от писателей, которые вдохновенно творят, – и даже сами мы под влиянием этого распространенного впечатления удивляемся тому, что нам не удается проконтролировать процесс создания перевода с начала и до конца. А писатели давно знают, каким вредным и капризным бывает наше подсознание, и придумали разные способы выкручивать ему руки (или что там у него есть – может, аксоны?), которые и нам не худо было бы у них перенять – или хотя бы понимать, с кем или чем мы имеем дело, и оттого меньше расстраиваться, если что-то у нас идет не так.

Приведу один наглядный пример из своей практики. В моей памяти (тоже та еще вредина, но чего еще ожидать от родной сестрицы подсознания?) застряла такая картинка: я стою в шумном вагоне метро рядом с каким-то кренделем лет тридцати пяти. Это переводчик фантастики. Я заметно выше его, и мне приходится наклониться, чтобы ему было удобнее вешать мне на ухо лапшу. Этим он и занимается, поскольку я еще молодой, а он уже перевел кучу всякой фигни много разных замечательных книг. Раньше, говорит он, мне катастрофически не хватало опыта, и я мог просидеть над одной фразой целых… - задумывается, - целых пятнадцать минут!

Тут он умолкает и смотрит на меня, наслаждаясь эффектом. А эффект, видимо, есть, потому что совсем недавно мне надо было перевести пару страничек для сборника Томаса Вулфа (если конкретно, это был пассаж о Гудзоне из романа «О времени и о реке») и я не мог справиться с несколькими первыми фразами неделю.

Откуда взялся этот загадочный персонаж, в какую степь мы с ним ехали и куда он потом провалился, известно одной Мнемозине. Может, я и эту сцену не запомнил бы, если б не та история с Вулфом, которая запомнилась мне очень хорошо. Брэдбери писал про Вулфа, что он ate the world and vomited lava (на английском это выглядит изящнее, чем в переводе), но сколько я ни бродил из угла в угол и как ни засовывал в рот два пальца, мне не удавалось воспроизвести его сумасшедший драйв; я маялся, примерялся и так и сяк, но у меня (или из меня) все равно ничего не выходило. Потом я убедил себя в том, что лучше кое-как, чем никак, шатко-валко тронулся с места и в итоге справился с этим отрывком, как мне тогда показалось, на четверку с минусом (объективную оценку не могу вынести и сейчас). Тогда я, естественно, объяснил себе этот ступор своей никчемностью и бездарностью, однако теперь знаю, что в нем нет ничего удивительного: начинать новый текст часто бывает сложно, потому что надо поймать мелодию. А вот что на этот счет говорят писатели: «Труднее всего – начало, именно первая фраза. Она, как в музыке, даёт тон всему произведению, и обыкновенно её ищешь весьма долго» (Горький); «Начало приходит обычно на улице – фразой, не фразой, словесной походкой» (Тынянов); «…[писание начиналось] скорее в брожении, в бегании, в лазании по горам, в искании ландшафтов, вызывающих чисто музыкальный звук темы…» (Белый)…