Пётр Геннадьевич пришёл к нам в школу вместо уволившейся учительницы истории Ольги Владимировны. Ольгу Владимировну мы любили, а я обожал – именно с неё началось моё увлечение прошлым. Учитель, как говорят, от бога – она придумывала собственные образные системы изучения скучных древних фактов.
Каждый урок она начинала так: «А сегодня мы, команда путешественников во времени, садимся в наш корабль и отправляемся в древнюю Грецию. На старт, внимание, полетели! Итак, наш корабль приземляется посередине площади. Жаркий полдень, вокруг нас столпились удивлённые люди, мы выходим из корабля…»
И дальше Ольга Владимировна устраивала нам настоящую экскурсию, описывая всё, что мы видим вокруг себя, события, архитектуру, обычаи, легенды – так, будто мы были непосредственными зрителями или участниками происходящего.
Она уволилась и пришёл Пётр Геннадьевич. Молодой парень, совсем недавно, кажется, выпустившийся из университета. На верхней губе – редкие подростковые усики, такая же редкая щетина на подбородке. Косящий подслеповатый глаз, особенно сильно это было заметно, когда он волновался. Пётр Геннадьевич шепелявил и выговаривал не все буквы. Пожалуй, решение работать в средней школе с подростками было самым смелым – и, наверное, опрометчивым в его жизни.
Мы были жестоки. Я был жесток, особенно я.
Началось всё издалека, потихоньку – я перестал стесняться вслух разговаривать с соседом по парте на его уроках. Затем – хуже: отвечая на занятиях, я специально, как и он, не выговаривал буквы Т и Р, а когда он делал мне замечание, изображал из себя дурака: «Не понимаю, я же говорю: брисянские моналхи, как вы нам и сказали!»
Я так и не понял, как у него получалось сдерживаться. Он проработал чудовищный год в нашей школе и ни разу не ударил меня и не схватил. Он не ходил жаловаться нашей классной руководительнице, не заявлял в педсовет. Он воевал со мной оценками – я скатился по истории до троек – со стабильного годового «отлично». А я продолжал настаивать.
Кто-то из нас принёс в школу тонкую рыболовную леску, – я привязал к ней карандаш и положил его на кафедру, пока Пётр Геннадьевич выходил из класса. После начала урока я начал потихоньку подёргивать леску, – карандаш стал еле заметно сдвигаться. Сначала он косился на него, видимо, думая, что ему это кажется. А затем попытался взять в руки, но я снова дёрнул леску, – и карандаш ускакал по кафедре от него.
Я вспоминаю его растерянное лицо, когда он поднял голову и посмотрел на нас – на меня.
Ту же леску спустя несколько недель я привязал к ручке дверцы шкафа, который стоял возле входа в класс, а после начала урока стал едва заметно её дёргать. Дверь с громким скрипом начала раскачиваться туда-сюда, а я закричал, что в классе призраки.
Растерянное, но уже очень злое лицо.
Пётр Геннадьевич не жаловался – и в нагрузку ему дали вести у нас ещё и обществознание. Как-то раз ему надо было рассказать нам про дорожную милицию – ГИБДД. Он не смог выговорить это – а нас страшно развеселила аббревиатура ГИПЭСЕСЕ.
Он ушёл от нас в конце года.
Сначала он оставался у меня в памяти, как весёлое воспоминание, забавный аттракцион. Со временем мне становилось всё менее смешно. Его чёртово растерянное лицо.
Спустя годы – очень много лет – я нашёл Петра Геннадьевича в социальных сетях. Он работал экскурсоводом и лектором в одном из подмосковных исторических музеев. На странице – множество фотографий в окружении детей. Я посмотрел одно из видео с небольшим отрывком его лекции – он взахлёб, с интонациями рассказывал какой-то школьной группе про битву под Москвой, его интонации я узнал и вспомнил сразу. Дети внимательно и молча слушали.
Все эти годы мне очень хотелось что-то сказать ему, извиниться в конце-концов, но теперь я думаю, что на самом деле это нужно только мне.
Пётр Геннадьевич пришёл к нам в школу вместо уволившейся учительницы истории Ольги Владимировны. Ольгу Владимировну мы любили, а я обожал – именно с неё началось моё увлечение прошлым. Учитель, как говорят, от бога – она придумывала собственные образные системы изучения скучных древних фактов.
Каждый урок она начинала так: «А сегодня мы, команда путешественников во времени, садимся в наш корабль и отправляемся в древнюю Грецию. На старт, внимание, полетели! Итак, наш корабль приземляется посередине площади. Жаркий полдень, вокруг нас столпились удивлённые люди, мы выходим из корабля…»
И дальше Ольга Владимировна устраивала нам настоящую экскурсию, описывая всё, что мы видим вокруг себя, события, архитектуру, обычаи, легенды – так, будто мы были непосредственными зрителями или участниками происходящего.
Она уволилась и пришёл Пётр Геннадьевич. Молодой парень, совсем недавно, кажется, выпустившийся из университета. На верхней губе – редкие подростковые усики, такая же редкая щетина на подбородке. Косящий подслеповатый глаз, особенно сильно это было заметно, когда он волновался. Пётр Геннадьевич шепелявил и выговаривал не все буквы. Пожалуй, решение работать в средней школе с подростками было самым смелым – и, наверное, опрометчивым в его жизни.
Мы были жестоки. Я был жесток, особенно я.
Началось всё издалека, потихоньку – я перестал стесняться вслух разговаривать с соседом по парте на его уроках. Затем – хуже: отвечая на занятиях, я специально, как и он, не выговаривал буквы Т и Р, а когда он делал мне замечание, изображал из себя дурака: «Не понимаю, я же говорю: брисянские моналхи, как вы нам и сказали!»
Я так и не понял, как у него получалось сдерживаться. Он проработал чудовищный год в нашей школе и ни разу не ударил меня и не схватил. Он не ходил жаловаться нашей классной руководительнице, не заявлял в педсовет. Он воевал со мной оценками – я скатился по истории до троек – со стабильного годового «отлично». А я продолжал настаивать.
Кто-то из нас принёс в школу тонкую рыболовную леску, – я привязал к ней карандаш и положил его на кафедру, пока Пётр Геннадьевич выходил из класса. После начала урока я начал потихоньку подёргивать леску, – карандаш стал еле заметно сдвигаться. Сначала он косился на него, видимо, думая, что ему это кажется. А затем попытался взять в руки, но я снова дёрнул леску, – и карандаш ускакал по кафедре от него.
Я вспоминаю его растерянное лицо, когда он поднял голову и посмотрел на нас – на меня.
Ту же леску спустя несколько недель я привязал к ручке дверцы шкафа, который стоял возле входа в класс, а после начала урока стал едва заметно её дёргать. Дверь с громким скрипом начала раскачиваться туда-сюда, а я закричал, что в классе призраки.
Растерянное, но уже очень злое лицо.
Пётр Геннадьевич не жаловался – и в нагрузку ему дали вести у нас ещё и обществознание. Как-то раз ему надо было рассказать нам про дорожную милицию – ГИБДД. Он не смог выговорить это – а нас страшно развеселила аббревиатура ГИПЭСЕСЕ.
Он ушёл от нас в конце года.
Сначала он оставался у меня в памяти, как весёлое воспоминание, забавный аттракцион. Со временем мне становилось всё менее смешно. Его чёртово растерянное лицо.
Спустя годы – очень много лет – я нашёл Петра Геннадьевича в социальных сетях. Он работал экскурсоводом и лектором в одном из подмосковных исторических музеев. На странице – множество фотографий в окружении детей. Я посмотрел одно из видео с небольшим отрывком его лекции – он взахлёб, с интонациями рассказывал какой-то школьной группе про битву под Москвой, его интонации я узнал и вспомнил сразу. Дети внимательно и молча слушали.
Все эти годы мне очень хотелось что-то сказать ему, извиниться в конце-концов, но теперь я думаю, что на самом деле это нужно только мне.
Avoid compound hashtags that consist of several words. If you have a hashtag like #marketingnewsinusa, split it into smaller hashtags: “#marketing, #news, #usa. How to Create a Private or Public Channel on Telegram? Public channels are public to the internet, regardless of whether or not they are subscribed. A public channel is displayed in search results and has a short address (link). How to Create a Private or Public Channel on Telegram? A Hong Kong protester with a petrol bomb. File photo: Dylan Hollingsworth/HKFP.
from us
