У Петрова-Водкина в «Пространстве Эвклида» чудесно описан не только страх чистого листа, но и угадана суть современной русской литературы:

«Всякому пишущему — не только школьнику — известно, что самое трудное в письменности — это первая фраза. Писатели-специалисты утверждают, что удачное начало заранее определяет иной раз развитие целой книги…

План у меня возник довольно быстро, но, вероятно, я его начал чересчур издалека. Начало я запомнил: «Древние русские жили в курных ямах, как полудикие люди, и сеяли хлебные злаки…» На этом месте застопорило меня надолго.

Картины одна мрачнее другой вставали в моём воображении. «Курные ямы» населил я древнерусскими детьми, которые умирали в них, «как котята», — «ка, ка, ко» не понравилось по звучности и показалось оскорбительным для ребятишек. Зачеркнул «котята» и написал — «цыплята»… Взяло раздумье: через «ы» или через «и» цыплята пишутся… Зачеркнул «цыплята» и написал еще близкое по памяти: «умирали, как от холеры».

Затем с трудом выплыли промыслы за «пушным зверем», за «гонкой водки». Потом на этих «полудиких жителей» полезли артели вооруженных людей и начали собирать с них дань, а на эти деньги начали строить города. Отсюда, уже не помню как, у меня возникли междоусобицы между князьями… Тоска на меня, помню, напала невыносимая от изложенных картин родной истории, но все-таки я себя почувствовал перелезшим через колючую изгородь — дальше становилось яснее и проще: татарское иго объединит силы страны возле Москвы, а там и Петр Великий: «Все флаги будут в гости к нам» я уже наметил впустить в сочинение… Говоря по совести, если бы мне дали запасную бумагу и время, я бы выправил мой план, но до княжеских междоусобиц протекли положенные два часа, и ведущий экзамен объявил конец письменности.

На этом сочинении я провалился.

Седой с зелеными кантами старик, вручая мне мои бумаги, уныло посмотрел на меня и сказал:

— Этак, молодой человек, ты и поезд в яму загонишь, как отечество родное загнал…»

На комментарий к статье Быкова поступило здравое замечание от шатуна Фёдора Соннова.

Соннов пишет о том, что наивно уповать на некую чистую конкуренцию, так как в неприглядной реальности люди тысячами читают «перетекающий из романа в роман косноязычный перечень обид, огорчений, комплексов, манифесты колхозного наивняка и сортирной фелософии». Попутно Соннов высказывает классную мысль, что «новый корпус обиженной литературы прямо происходит от корпуса книжек про попаданцев в Сталина». Об этом тоже надо подумать. Как отправная точка: «попаданцы» и «травма» равно неудовлетворены действительностью, из-за чего уходят в мечты по её правке.

Конечно, чистой конкуренции не существует, т.к. никто в полной мере не осведомлён о реальности. К тому же для идеальной конкуренции нужно продавать одинаковый товар, что сразу бы превратило литературу в скобяную лавку. Да и само понятие конкуренции лучше заменить соревновательностью, то есть перейти от вынужденной борьбы за ограниченный ресурс к добровольному и независимому достижению общей цели. Вместо бежать и толкаться — просто бежать, а может — лежать и наблюдать из ямы далёкие звёзды.

Работает ли конкуренция в российской литературе?

Да, отчасти работает. Любой талантливый текст при должных усилиях будет издан. И не просто издан, а даже прочитан. Так, в этом году фантастическую премию «Новые Горизонты» присудили «Метро» Ивана Прохорова. Электронная публикация с отчётливым привкусом графомании, в которой жюри верно увидело нечто особенное. Почему? Потому что существует независимая премиальная институция, основанная критиками Владимирским-Шикарёвым. Та самая инфраструктура, по которой могут двигаться тексты. Но если бы вместо «Новых Горизонтов» существовала премия «Старые Зениты», мы бы читали глобалистский шмурдяк, который нацедила Линор Горалик.

Литература существует в треугольнике читатель-автор-критик. По крайней мере, такова была конвенция ХХ века. Сегодня литература испытывает дефицит даже не критиков, а читателей — написанное некому потребить. Популярная критика упростилась до рыночного зазывалы, которому нужно поскорее продать текст. В такой ситуации трудно винить выжившего читателя в скудности вкуса. Не его задача знать сложное меню текстов. Это задача критиков и премий. Если их нет — делай свои. Всё возможно. Когда-то давно ещё не поехавшая от ненависти «Мракопедия» была лучшей инстанцией по русскоязычному хоррору. От реалистического «У меня нет брата» до притчи «Чудовища».

Вкусы читателей вообще достаточно специфичны. На закате Российской империи творила невероятно популярная феминистка Анастасия Вербицкая. По её роману «Ключи счастья» был снят самый кассовый фильм Империи. От Вербицкой выла критика тех лет, но время ничего не оставило от её славы. Фильм и тот не сохранился. Только вот у примеров а-ля «Где теперь Бенедиктов, а где Пушкин?» есть слабое место. Посредственности отсеивались в силу наличия мощных критических инстанций. Поэт Владимир Бенедиктов в моменте обходил Пушкина, но был отщёлкнут Белинским: «поэзия средних кружков бюрократического народонаселения Петербурга». Есть ли сегодня такие стражи? Да, и немало! Но им противостоят не несколько газеток и недалёких кружков, а гибельное кубло медиа, нечто столь чудовищное, сколь и невообразимое. Сама идея состязаться с этим кажется смешной. Поэтому, кстати, Быков ритуальный сторонник конкуренции. Когда господство на рынке достигнуто силой, поддерживать его можно мирными способами. Так работает гегемония.

Ну, если ты на её стороне.

Тем же, кто в стороне, и вправду не осталось ничего другого, кроме наивности. На неё вылито столько насмешек, что просто в пику им хочется быть доверчивым дураком. Да, именно так: верую, что самоотверженный труд может многое изменить. В том числе и литературу. Как облёк Егор Летов:

«Я человек, свято и отчаянно верующий в чудо… В чудо победы богомола, угрожающе топорщащего крылышки навстречу надвигающемуся на него поезду».

Однажды богомол победит.

Зимой 1921 года Ленин посетил коммуну ВХУТЕМАСа, где творила самая передовая молодёжь. Как передаёт Инна Арманд, Ленина особо привлёк «рисунок паровоза с какими-то особыми “динамическими” линиями». Автор рисунка пояснил, что если таким авангардным образом красить паровозы, то они станут ездить куда быстрее. В конце 1960-х это даже попало в один из советских фильмов. Ну то есть безвестный авангардист ещё в далёком 1921 году заявил Ленину буквально следующее: «DA SYPREMATIZM WUNZ GO FASTA». ВАААГХ!!!

Разбор дебютного романа критика Марии Лебедевой. Ну или, точнее сказать, реферата.

Одна из самых умных мыслей русской литературы принадлежит Фонвизину. Через преисполнившегося Стародума он сказал следующее:

«Стародум. Постой. Сердце мое кипит еще негодованием на недостойный поступок здешних хозяев. Побудем здесь несколько минут. У меня правило: в первом движении ничего не начинать.

Правдин. Редкие правило ваше наблюдать умеют.

Стародум. Опыты жизни моей меня к тому приучили. О, если б я ранее умел владеть собою, я имел бы удовольствие служить долее отечеству».

Замечательное правило. Захотел озлобиться, сел ли писать — помни, в первом движении ничего не начинать! Правило лентяев, правило аскетов. Нужно распечатать и повесить над рабочим столом. Или лучше сразу над диваном.

Порой кажется, что с писательскими организациями в России нужно поступить так же, как и с диаспорами — безжалостно разогнать. Восстановить миф о писателе-одиночке, который в нищете вынашивает роман. Стать «комедиантом непоправимого», как писал об этом Эмиль Чоран.

Конечно, писатель не может быть одинок, ведь письмо исторично, многоимённо. Писатели сверялись друг с другом, часть пьес Шекспира вообще совместна. Не в пустоте, в опыте пребываем. Это понятно. Речь об организации. Структуре. Созданный в 1934 Союз писателей помимо очевидных функций контроля расколдовывал литературу, объявляя её всего лишь занятием, только трудом. У Бродского на суде вполне серьёзно интересовались, где он учился на поэта, какая инстанция может стихи подтвердить. Над чем много смеются, но смеются из мифа, где поэта санкционирует природа или сам Бог, тогда как спрашивали Бродского тоже вполне справедливо — из чистой механики, простого советского ratio. Это и сейчас живо: попробуйте догадаться, где стихи Летова, а где нейросеть. Так пытаются показать бессмысленность строк, хотя этим-то всё и доказывают — объективность зыбка, и прежде всего важен миф, наша готовность считать что-то великим — такая же спекулятивная, как плесень или грибок. Однажды миф будет единственным, что защитит человеческую культуру от совершенной культуры ИИ.

Пока же, как корабли в морской воде обрастают полипами, писатели обрастают тормозящими ход бета-ридерами, лит-агентами, коучами или даже вот writing buddy (это кто вообще? кто-то вроде sugar daddy?). Коммерческой верфи одинаковые суда. А хочется грубо сколоченных плотов, неповоротливых тяжёлых дредноутов, самонадеянных ванн и, конечно, тазов. Всё чаще в толстяках плашка: «Публикация осуществляется в рамках проекта…». Обычно с такими формулировками в ВУЗ-ы зачисляют спортсменов. Курсы, курсы, курсы… учиться необходимо, литература недоступна из биологии, но учатся ведь строить инфраструктуру — себя, окружение… У писателя Евгения Эдина есть большой рассказ про «Липки»: многообещающий в начале, разочаровывающий в конце. Выпускник, участник, резидент… Когда рассматриваешь в преамбуле этот иконостас, почему-то думаешь о генералах товарища Кима.

В идеале писатель — это «известный незнакомец», одиночка из среды, который смог выразить что-то посредством чистого вымысла. Без какой-либо этики оригинальности, просто в силу тех жизненных обстоятельств, что окружают каждого. Не очень понятно, где здесь место для организационных структур кроме минимально необходимых (издателя, критики, публики). Один из лучших писателей современной русской литературы, Роман Михайлов, спокойно обходится без пайка и различного рода членств. На него работает миф. Это устойчивая штука, он будет воспроизводиться покуда жив человек. Организация, наоборот, воспроизводит ограниченные социальные ожидания. Это видно по однообразной премиальной литературе или молодёжной прозе, которая устаревает через несколько лет.

Миф — это тоже ожидание и тоже структура, но уже вечности. Когда тридцатилетний прозаик вспоминает детство на даче — это вспоминает Адам. Интенция сохранилась. Нужно сохранить остальное и добавить риска. Стоящую литературу пишут те, кто не боится в одиночку плыть в дырявом тазу.

Эмиль Чоран, один из самых мрачных и беззащитных писателей ХХ века, идеально подходит для обращения за ответами, которые на самом деле ты не хочешь узнать. Родом из глухого трансильванского села, где он играл в мяч человеческими черепами, Чоран перекочевал на чердаки Парижа, накапливая там свою безрадостную философию. С Чораном есть замечательное интервью, на которое он согласился незадолго до смерти. Вышло несколько сглажено, без неудобных вопросов о «молодой Румынии», но здесь важен стиль, особое нигилистическое отношение к литературе. Писать нужно мало! Лучше вообще не писать! И страшно много читать! Сейчас такое нельзя повторить без рисовки, да и в ХХ веке нигилизм уже был освоен богемой, но у Чорана всё удалось: «На протяжении всего своего существования люди стремились к свободе и радовались, когда её теряли».

Вошёл в длинный список премии «Неистовый Виссарион». Номинироваться предложили такие серьёзные критики как Кирилл Анкудинов и Василий Ширяев. Большое им спасибо. Конечно, номинированные тексты слабые, просто какая-то публицистика. Нормальных текстов у меня только два — про Васякину и про Веркина. На подходе третий, про прозу тридцатилетних. Но тексты на личной странице для номинации не годятся. Вот и пришлось критикам выбирать то, что было хоть где-то опубликовано. Ещё раз большое спасибо! Меня всё это сильно удивило. Если с работами Анкудинова познакомился поздно, с Ширяевым дело обстояло так: 2011 год, в лучшем толстом журнале страны («Урал») выискиваю Кузьменкова, который был за всех нас, неудачников, и вдруг натыкаюсь на что-то совсем странное, на какие-то шизотеории. Фамилия ещё такая на ш... По темноте своей подумал, что это Баян Ширянов забавляется. Запомнил из тех лет статью «Всё утопить». Врезалось в память: «Оригинальность, в сущности, — и есть сущность». Весёлая очень статья. Пиратская критика — лучшая критика!

Разбор «Да» Антона Серенкова. Очень хороший роман.

Не расстраивайтесь, если вашу дебютную книгу плохо приняли критики! Вряд ли дело было хуже, чем с первым сочинением Василия Розанова, одного из величайших русских писателей. Его трактат «О понимании» (1886) с гоготом обмочили прямо на глазах у автора:

«Раз он попал даже на холостую попойку у учителя женской гимназии Желудкова. Здесь слово за слово разгорелся спор между Розановым и Десницким, который “на все корки” честил философию и философов, крича с азартом: “И мы тоже кое-что понимаем!” В разгаре спора Десницкий схватил с полки книгу “О понимании”, преподнесенную Розановым Желудкову, расстегнул брюки и обмочил ее при общем хохоте всех присутствующих: “А ваше понимание, Василий Васильевич, вот чего стоит”».

Позже Розанов признавался, что, если бы «О понимании» встретило хоть «какой-нибудь (привет), я бы на всю жизнь остался “философом”». Но издёвки и равнодушие публики превратили Розанова в невероятного по силе писателя.

Понял, почему мне интуитивно не нравятся грозди эпиграфов в ряде современных произведений. Одна тонкая цитата по-прежнему хороша, но многомудрая борода — нет, стригите.

Всё благодаря Александру Богданову, марксисту, революционному писателю и философу, известному фантастическим романом «Красная звезда». Его ранний текст «Новый мир» (1905) открывают сразу три эпиграфа. Из Библии, Маркса и Ницше.

И сразу ясно на чьей стороне автор, как он примерно мыслит, что за эпоха на дворе и куда это всё приведёт. Эпиграфы не обманули — погиб Богданов в собственном Институте переливания крови во время алхимического эксперимента. Богданов верил в омоложение: «есть все основания полагать», что переливание крови победит старение. Голосом Каневского: оснований, конечно же, не было.

Зато есть цельность противоречия. Идея. Эпиграфы выровнены по канату, по которому решились пройти. Сразу подтягивается Горький, которому Богданов помог сложить его марксистско-ницшеанский домик. Появляется стиль: знаменитые усы Горький отрастил как раз под Ницше. Провозглашается богостроительство. Присовокупляется политика: Ленин терпеть не мог Ницше, богостроительство и особенно философию Богданова, которую он по итогу разбил и перековал самого Горького.

Неслучайная, очень большая плотность.

Именно этой плотности сегодня нельзя добиться. Эпиграфы — это как точки, которые надо соединить, чтобы получился рисунок или хотя бы направление. Созвездие, показывающее, в какой космос хочешь отправиться. Для этого должна существовать политика, долгое повествование, мощные идейные течения, вера в будущее, чего век XXI в отличие от века ХХ пока лишён. Поэтому эпиграфы выглядят обесточенными и ни к чему не ведут. Даже эрудицию и ту не показывают. Диалогичность затруднена, вместо иерархии давно хлюпает болтушка. Нарушены сами правила ориентации. Многосоставные эпиграфические введения подобны компасу, который указывает на все стороны света разом. Взгляд завораживает, но выйти к намеченной цели нельзя.

Сказанное касается систем эпиграфов, а не отдельных цитат.

Антон, вы постоянно критикуете лауреатов престижных премий, что же по вашему заслуживает внимания?

Антон:

«Месть уховёртки: кровавая карусель. Завораживающая повесть о бедной маленькой уховёртке, которая вынуждена ступить на тропу войны против всего человечества с целью истребить его с лица Земли. Что люди сделали уховёртке такого страшного, что той приходится мстить обидчикам, прокравшись в их ушные раковины, а потом вертеть ими, вертеть… Уховёртка — это олицетворение самой мести. И пусть каждому будет известно, что она не знает пощады и что никому от неё не уйти».

Если серьёзно, то это не самый плохой трэшачок, который высмеивает как идею травмы, так и манеру современного урывочного письма. Текст проходится по голливудским и российским клише, упоминая всякое разное от Свиноногого бандикута (да, такое есть) до Адама Кадырова (и такое тоже). В финале присутствует аналог человеческой многоножки и опричной гусеницы.

Чего только не найдёшь на нижних этажах российской словесности.

Слова совершают путешествия куда удивительнее людей.

Князь Александр Васильевич Трубецкой в старости вспоминал, что окаянный Дантес сожительствовал с мужчинами: «В то время в высшем обществе было развито бугрство». Слово пришло из французского, где «bougre» (устар. мужеложец) видоизменилось от bulgarе, попросту болгар. В Средние века при борьбе с богомильством им приписали много чего нехорошего. Через французов слово разошлось по европейским языкам и попало в Россию. Вот так в письме 1870 г. сетовал Пётр Ильич Чайковский: «Если есть малейшая возможность, старайся не быть бугром. Это весьма грустно». «Бугромания», «бугры» — слово обрусилось и стало напоминать нашу посконную кочку. Кстати, попытки объявить письма Чайковского фальшивкой несостоятельны.

На рубеже XIX-ХХ вв. «бугор» использовался в качестве насмешки. «Москва стояла до сих пор на семи холмах, а теперь должна стоять на одном бугре», — острили про великого князя Сергея Александровича, убитого поэтом-террористом Иваном Каляевым.

Затем слово перекочевало в блатной мир, хотя и существует версия, что бугор (авторитет) пошёл от слова багор. Но ассоциативно как-то проще принять: бугор — возвышение местности, бугор — возвышение статуса. В любом случае, бугор прописался в арго при строительстве системы массового подневольного труда, когда за колючкой оказались артельные привычки: в 1920-х блатные словари Потапова не фиксируют никаких багров и бугров. Судя по изысканиям Тонкова (1930) этих слов всё ещё не было ни в воровском, ни в художественном обиходе, а вот бригадир — был. В 1930-40-х систематика арго не велась, так что позже у того же Солженицына: «…целям бригады подбираются достойные задачи и бригадиры (по-лагерному — «бугры»)». Вскоре бугром стали называть как начальника, так и просто уголовного авторитета, а с учётом распространения в тюремной среде полового насилия, круг, что называется, замкнулся: смысл слова «бугор» вернулся к исходному.

Главное при случае не сболтнуть это уважаемому человеку.

Слово «бугор» нужно обязательно вернуть в литературный обиход. Прогрессивное издательство может создать серию «Русский бугор». Цензура довольно воскликнет: ну вот, наконец-то почвенничество! А Микита Франко может начать подростковую серию «Бугорок». Жаль для женщин не очень подходит. Бугровщица, бугрыня, бугриха, бугровка — или опять несносный суффикс всё обесценивает?.. короче, как всегда сложно у них. Зато важный вопрос: Лимонов — бугор или просто кочка? Опять же, выражение «за бугром» политически весьма своевременное!

Отличное слово! Есть в нём выпуклость, что-то купеческое. Есть достоинство и широта применения. Бугор можно использовать как критику — половой дискурс так устроен, что, либо говоришь его языком, то есть поглощаешься темой, либо говоришь со стороны, какими-нибудь содомитами, то есть выносишь себя из темы. А тут — бугр! Непонятно и непокорно. Вместо серьёзности — прикол. И в то же время по делу. Хотели спрятаться за отчуждённым постструктуралистским речевым аппаратом? Ну уж нет, русский бугор поставит всех вас на вид!

Решено! Буду в частном порядке возрождать значение слова «бугор». Благо литературный рельеф соответствует.

«Поколение я/мы» — мой самый большой и важный текст. Статья посвящена «литературе тридцатилетних», которую я читал все последние годы. Присоединяясь к начатой дискуссии, предлагаю феномену иное название, подвожу под него социологическую базу (с графиками) и пытаюсь выразить смысл поколения я/мы. Рад критике, отклику, дополнениям.

На новом «Лицее» некоторые из финалистов выложены в усечённом виде. У Ромы Дека́брева еле-еле наскребается три а.л. («Лицей» принимает работы от четырёх). У Аси Демишкевич вообще выложен отрывок на один лист. У Ефросинии Капустиной где-то три с половиной а.л. В прошлых сезонах если кто и присылал отрывок из романа, он всегда соответствовал минимальному объёму. Также у «Лицея» бывали случаи, когда из длинного списка удаляли за небольшой недобор в знаках. На письмо с вопросом ответа я не получил. Предположение следующее: Декабрёв и Демишкевич публикуются в «Альпине» и, видимо, их лицейские работы находятся в портфеле издательства, из-за чего тексты и не были выложены полностью. Про Капустину мне передали, что её текст выйдет в «РЕШ», то есть и здесь схожая логика. Повторю, что это только моё предположение. Может, я вообще слепой, и тексты где-то выложены целиком. В любом случае, положение премии «Лицей» требует от участников публикации их текстов на сайте премии. Раз мне не ответили лично, хотел бы задать вопрос публично. В чём дело?

Спасибо!

Получил официальный ответ от премии «Лицей». Действительно, работы трёх участников (Капустиной, Декабрева, Демишкевич) нельзя будет прочитать полностью «по просьбе издательств», так как у авторов «заключен договор на публикацию». Ещё цитата: «Так было всегда». Проверка выяснила вот что: во время конкурса прежде не фрагментировалось ни одно произведение, а после — да, такие случаи были (Турбин, Володина, Богданова). Жаль, что в 2024 впервые нельзя будет прочитать финалистов непосредственно в моменте.

Кроме того, прозвучало:

«В Положении Премии не сказано, что мы опубликуем текст полностью».

Пункт 4.5. на этот счёт гласит:

«4.5. Произведения, вошедшие в короткий список, публикуются на официальном сайте Премии».

То есть начинается казуистика. Наверное, «Лицей» в своём праве. Но как по мне, всё сказано чётко: прошедшие произведения публикуются. Не фрагменты, не части. Произведения. Они ведь проходили отбор целиком, не в разобранном состоянии. Примеров, когда публиковались бы ознакомительные отрывки, я не знаю. Буду рад, если кто-то их приведёт (Турбина и остальных сократили после конкурса).

Короче, фрагменты и фрагменты. Раньше не делали, теперь сделали. Пункт 4.5. чего-то жёстко не предписывает.

Тут другое нашлось.

В сезоне 2024 одним из экспертов премии стала редактор «Альпины» Анастасия Шевченко. Ещё 24 марта Шевченко должна была вести «паблик-ток о молодой российской прозе» и вообще премии «Лицей». Участвовали финалисты «Лицея» «Надя Алексеева и Ася Володина и пока ещё номинант Рома Декабрев». Длинный список «Лицея» был объявлен только 25 апреля, где оказался будущий финалист Декабрев. Его роман, напомню, как раз и дан во фрагментах, потому что… выходит в «Альпине», где редакторствует эксперт премии Шевченко. В коротком списке помимо Декабрева ещё одна её подопечная — Демишкевич.

Насколько известно, работы соискателей поступают к экспертам без имён. Это сделано для беспристрастного оценивания. Тем не менее, Шевченко знала, что Декабрев подался на премию. Прозаик отправил свою работу на Лицей 16 марта, а уже 19 марта объявление с Шевченко говорило о Декабреве как о «пока ещё» номинанте. Знала ли Шевченко название работы Декабрева? Да, знала, что подтверждает её комментарий на канале главреда «Альпины» (29 марта). Итак, факт в том, что а) за месяц до объявления длинного списка Шевченко знала об участии Декабрева в премии и знала его работу; б) Декабрев клиент издательства «Альпина», где работает Шевченко.

И самая мякотка.

Согласно пункту 4.2. Положения: «Произведения, набравшие более 7 баллов, поступают на рассмотрение всем членам Экспертного совета». То есть в обсуждении текста Декабрева участвовал прямой интересант — Анастасия Шевченко!

Кто может поручиться, что Анастасия Шевченко не воспользовалась своим положением, чтобы продвинуть своих подопечных (Декабрева и Демишкевич)? Никто. В то же время кто может доказать, что Анастасия Шевченко продвинула своих подопечных? Никто. Противоречие не ново, носит название конфликт интересов, из-за чего в приличных местах правила выстраивают так, чтобы сего конфликта избегнуть.

Да, молодёжная русская литература — небольшое сообщество: любой эксперт с некоторой вероятностью встретит среди номинантов своих учеников или клиентов. Например, в длинном списке оказалось аж четыре автора «Альпины». Потому и затирают имена. Но, как мы увидели, Шевченко заранее знала, что Декабрев участвует в отборе, при этом имея реальную возможность помочь ему. Как с этим быть? Пора уже разобраться с непрозрачностью оценивания номинантов в «Лицее».

Всем участникам честного соревнования!

Разбор повести «Ропот» Дениса Дымченко, первого финалиста «Лицея». Вполне добротно.

Разбор романа «Системные требования» лицеистки Катерины Гашевой. Нездоровое чтиво.

На кратенькое расследование о Декабреве-Шевченко в нынешнем «Лицее» размыто ответила главред «Альпины» Татьяна Соловьёва. Ответила не по сути, общими словами про то, что премия — это вызов для прозаика. По делу только первый пункт:

Все, кто хоть немного знаком с премиальным процессом, знают, что один член жюри/ экспертного совета / ридер не может никого «протащить» в длинный или короткий список, если всего членов жюри или ридеров пять и более.

Всё же это уход от ответа. У нас ситуация, когда один из шести экспертов на момент вынесения решения мог знать работу Ромы Декабрева и при этом вне конкурса работал с прозаиком в рамках «Альпины». То есть заинтересованная сторона непосредственно участвовала в формировании короткого списка. Вопрос не в том, протащили в него кого-нибудь или нет (этого не утверждалось), а в том, что на лицо конфликт интересов. Который, естественно, предпочли заболтать. Лучше бы «Альпине» честно расписать как обстояло дело: Шевченко оценила Декабрева/Демишкевич невысоко, их вытянули другие эксперты? Или как всё происходило?

На самом деле вопрос куда серьёзнее: почему в экспертах главной молодёжной премии вообще находятся представители издательств? Это же прямое нарушение принципа соревновательности. Неважно шестеро экспертов или один — сама ситуация непрозрачна. Как подсказала писательница и критик Дарья Басова, в той же Гонкуровской Академии не могут заседать люди на зарплате у издательств. Так сказать, во избежание. Отличная практика. Нам бы она тоже не помешала. Понятно, что литература — это субъективное дело, но давайте по возможности исключим из неё хотя бы корпоративный патронаж. Утопия?

Почему нет.