Чуть-чуть поговорили с Розмари Уолдроп. Речи мало, и все «между» в разговоре тоже были крохотными. Как будто расстояние и разница языков позволяли удерживать только низкую тонкую нить связи в общении.

Вышло интервью Розмари Уолдроп:

«Я думаю, что лучшие переводы также находятся в «между», в чарующем пространстве между языками. Уже довольно много говорилось о том, что толчком послужила книга Лоуренса Венути "Невидимость переводчика", в которой он опирается на различие между двумя методами перевода, отмеченное немецким теологом/философом-романтиком Фридрихом Шлейермахером: либо переводчик оставляет автора в покое, насколько это возможно, и «подтягивает» читателя к автору; либо он оставляет читателя в покое, насколько это возможно, и "подгоняет" автора под него. Венути выступает за первый вариант, который он называет «иностранным», в противовес второму, доминирующему в США, который пытается "одомашнить" текст, заставить читателя забыть о том, что он читает перевод. Я тоже предпочитаю "остранять текст", но только до тех пор, пока это позволяет получать удовольствие от чтения текста».

​— Я научу тебя всем размерам! — опять начала она. — Великому поэту — великая и зубная боль, а маленькому поэту — маленькая!

— Так пусть я буду маленьким! — взмолился я. — Пусть совсем не буду поэтом! Да я и не поэт! На меня только находят временами припадки стихотворного недуга, как находят и припадки зубного! Уйди же! Уйди!

— Так ты признаешь, что я могущественнее поэзии, философии, математики и всей этой музыки? — спросила она. — Могущественнее всех человеческих чувств и ощущений, изваянных из мрамора и написанных красками? Я ведь и старше их всех! Я родилась у самых ворот рая, где дул холодный ветер и росли от сырости грибы. Я заставила Еву одеваться в холодную погоду, да и Адама тоже! Да, уж поверь, что первая зубная боль имела силу!

— Верю! — сказал я. — Верю всему! Уйди же, уйди!

— А ты откажешься от желания стать поэтом, писать стихи — на бумаге, грифельной доске, на чем бы то ни было? Тогда я оставлю тебя! Но я вернусь, как только ты опять возьмешься за стихи!

— Клянусь, оставлю все! — сказал я. — Только бы мне никогда больше не видеть, не чувствовать тебя!

— Видеть-то ты меня будешь, только в более приятном и дорогом для тебя образе — в образе тетушки Миллэ, и я буду говорить тебе: «Сочиняй, мой милый мальчик! Ты великий поэт; пожалуй, величайший из наших поэтов!». Но если ты поверишь мне и возьмешься за кропание стихов, я положу твои стихи на музыку и разыграю ее на твоих зубах! Так-то, милый мальчик! Помни же обо мне, беседуя с тетушкой Миллэ!

Тут она исчезла.

Г. Х. Андерсен. Тётушка Зубная боль, 1872.

​В «Прочь» Джордана Пила психотерапевтка гипнотизирует героя так, что он оказывается внутри события детской травмы — когда его мать умирала, а он сидел и смотрел телевизор.

Но в сеансе она идет еще дальше. Он уже находится внутри травмы, и она погружает его еще глубже: в пространство, где его присутствие неразрывно с травмой, но между ним и психотерапевткой теперь черная бездна, и она сама теперь где-то вдалеке смотрит на него из рамки экрана психотерапевтического сеанса, это двойное усиление травмы.

У меня было сходное событие в детстве, к которому мое бессознательное постоянно возвращается. Мне было около пяти, я гостил у бабушки-алкоголички в Елизово, к ней в гости приехала другая бабушка, с которой было всегда хорошо и интересно. Ей нужно было уезжать, мы все вместе пошли провожать. На остановке она сказала, что если я хочу, могу уехать с ней. Подошел автобус, и я никак не могу выбрать, с кем остаться.

Когда бабушка уехала, я понял свое истинное желание и сильно заплакал. Стекло автобуса, за которым она меня ждала — и есть мой телевизор.

*
ситуаты смотрят в слова;
слова распрямились в круги

им больше шарами не стать

а представьте, слова-ситуаты:

налеплены, как обрывки газет,
на обрывки газет.

Женщина посыпает прахом своего мужа рисовые поля. Она ждет, что он вернется и они продолжат сеять.

Поля/муж/сеяние уже сплелись для нее в кольцевую (синкретическую?) цепь, некоторые звенья западают, оказываются на виду, некоторые проматываются.

Так же и рис теперь не всегда оказывается рисом — даже когда дочери собрали урожай и поставили его перед матерью, риса всё равно нет для нее, его украли, он появляется вспышками, когда она нюхает или держит зернышки в руках.

После смерти мужа в фильме «Люди рисовых полей» Ритхи Паня (1994) земледельческий цикл перекосился, женщина не успевает восстановить баланс, понять, что вместо мужа дочери удержат их уклад. Потому что взаимодействие мужа и жены на полях освещалось еще и любовью.

Цикл циклом, а невосполнимость —невосполнимость.

Друзья/коллеги, а мы запустили почти невозможный крауд: еще три книги мощнейших американских поэтов.

Это второй том Рэйчел Блау ДюПлесси, которая создала невероятный эпос полилингвального письма в своих «Черновиках», это «Не то», избранное Барретта Уоттена c его «критической поэзией» и «Пестрые устройства» Карлы Харриман с их грамматургическими машинами и субъектовитостями. Чрезвычайно бодрящее письмо, которому наползать и наползать на русскую поэзию.

Этих книг пока нет и скоро не будет, потому что они единственные такие.

Присоединяйтесь к крауду, а то пока идет негусто, а тиражи крохотные — по 200 каждой из книг.

МЫ ЗАПУСТИЛИ КРАУДФАНДИНГ НА ИЗДАНИЕ ТРЁХ КНИГ

Друзья! У нас отличные новости:

Мы открыли сбор средств на издание книг Барретта Уоттена, Карлы Харриман и Рэйчел Блау ДюПлесси.

В своих «Черновиках» уже хорошо знакомая русскоязычному читателю Рэйчел Блау ДюПлесси продолжает «пересобирать» речь, отражая этот процесс на бумаге, параллельно размышляя о самом факте письма и феномене «переписывания».

Барретт Уоттен — американский поэт и критик, стоявший у истоков «языкового письма» в США и активно действующий в поэзии наших дней. Большинство его текстов строятся на нетождественности формы и содержания.

В настоящем издании «Не то» впервые по-русски и по-английски публикуется обширное избранное произведений автора, от самой ранней книги «Opera—тексты» 1975 года до последней по времени поэмы «Notzeit».

Карла Харриман — одна из ярчайших представительниц американского «языкового движения». Ее языковая драматургия — это доведенный до радикального коммуникативного эксперимента постдраматический театр.

Билингвальное избранное Харриман «Пёстрые устройства» включает в себя произведения из разных книг с конца 1970-х годов до самых последних текстов, созданных в годы пандемии.

ПОДДЕРЖАТЬ ВЫХОД КНИГ

В этом году выходит ремейк культового «Ворона» (1994) Алекса Пройаса, основанного на одноименном комиксе Джеймса О’Барра. Оригинальный фильм – образец супергероики 1990-х. Он еще больше сгущает тенденции «темных» фильмов, которые незадолго до этого реализовал Тим Бертон в «Бэтмене» (1989). Над ночным городом постоянно идет дождь, улицы полны грязи и преступников, люди разобщены и собираются вместе только для убийства и саморазрушения.

По сюжету молодых влюбленных перед свадьбой убивает местная группировка. Невесту насилуют, жениха выбрасывают из окна. Через год при помощи вороньей мистической силы он восстает и мстит убийцам.

Главную роль убитого жениха Эрика Дрейвена исполняет Брендон Ли, сын актера и мастера боевых искусств. Персонаж Ли получился многолик: он музыкант альтернативной группы, одновременно брутальный и уязвимый, жутковатый и жалостливый, а его голоc полон настоящей тоски по ушедшей жизни. И если вглядываться в лицо Брендона Ли, измазанного грязно-серым гримом и оплывающими стрелками, то в его болезненных гримасах можно разглядеть психопатические мучения будущих Джокеров.

Для Ли это была первая и последняя попытка выйти из амплуа актера боевиков и сыграть более сложную роль. Последняя, потому что во время съемок сцены убийства Дрейвена в Ли попал холостой патрон и пробил живот. Через 12 часов актер умер. Это неразрешимое переплетение жизненного и кинематографического вызывает мрачную оторопь, потому что по сюжету воскресший Эрик может регенерироваться после ранений. Посыл фильма неожиданно получился таким: бессмертие – это не навсегда, смерть – тоже, и появление ремейков – тоже об этом цикле возрождений.

Новый «Ворон» выходит в эпоху натурализации и очеловечивания супергероев, так что, возможно, в этот раз Эрик Дрэйвен восстанет из гроба еще более живым.

#рутинныезаметки #русланкомадей

*
Всё попадает в красное яблоко,
даже мой значок полицейского,
Истина.

Знаешь, даже когда я болею раком,
о чём мечтаю,

то эти цветы и эти цветы молочницы
тебе принесу, но знай.

Любвеобильна диагональ,
ты – без ног, я – гэг,
мы едем в подъём.

Да, эти уёбки, Джин и Роза,
нас нашли.

Влились в наши лица,
поэтому не упомню,
несу.

Кажется, снег стал главным,
но сообщая событию
о его значении, я арестован,
потому мои руки-яблоки.

Закрыт зрачок офтальмологии.

17.08.2017
*нашел, когда перечитывал дневник

​В «Нет» Джордана Пила брат и сестра в разговоре придумывают понятие «плохие чудеса»: нечто необъяснимое и удивительное, но несущее смерть.

Так сначала они пытаются концептуализировать появление НЛО у них над лошадиной фермой. Вообще люди на этой территории придумывают разные способы, кто-то просто переназывает, кто-то игнорирует, кто-то списывает на погодные явления, только брат, который тренирует лошадей для съёмок в кино, догадывается, что НЛО — это животное. Не сверхраса, не нечто человеческое, только без чувств, а просто сложное животное со своими повадками, инстинктами, ритмом существования.

И что меня особенно удивляет: именно поэтому НЛО, сеющее временами разрушения и смерть (потому что зверь заблудился и хочет есть), не вызывает у брата ненависти, желания убить. Скорее приловчиться так, чтобы с ним научиться сосуществовать.

Этот фильм сильно сбивает пафос предыдущей научной фантастики про инопланетян, где избыточен месседж «или они, или мы». «Нет» это про смирение по отношению к человечеству: вы главные, пока не пришло нечто животное из космоса и не поело вас, но так бывает, хищники едят всеядных, это природа, и звенья цепочки побрякивают.

Thomas Cooper Gotch — The Lantern Parade (1918)

Одна из любимых картин. Почему-то, когда я работал в школе, регулярно давал писать сочинения по ней, а не по «Опять двойка».

Возможно, я хотел увидеть класс тоже таким сгустком освещенной темноты, который движется вперед, и различия между светом и головами теряются; главное успеть до того, как внешний свет станет сильнее света китайских фонариков. Потому что самостоятельно осветить собственный путь — как-то ценнее: следы долговечнее будут остывать.

Георг Тракль

DE PROFUNDIS

Видишь: жнивьё, и падает чёрный дождь на него.
Видишь: бурое дерево одиноко стоит.
Слышишь: ветер свистит у дверей опустелых лачуг.
Как этот вечер печален!

Возле хутора
Кроткая сиротка подбирает чахлые колоски.
Её глаза пасутся, шаря вокруг, и в сумерках золотятся,
А её лоно ждёт не дождётся небесного жениха.

По дороге домой
Пастухи нашли сладчайшее тело,
Истлевшее в терновом кусте.

Я – тень далёких сумрачных деревень,
Молчанье Бога
Я пил из колодца рощи.

В мой лоб вдавился холодный металл,
Моё сердце ищут пауки.
Видишь: свет – он гаснет у меня на губах.

Ночью я очнулся на пустыре,
Засыпанный мусором и пылью звёзд.

В орешнике
Снова звенели хрустальные ангелы.

пер. Владимира Летучего

​В Китае есть слово «шоуцзэ», а в Японии – «нарэ». И то и другое слово обозначает глянец, образовывающийся в течение долгого времени на предметах, которых касаются человеческие руки: от постоянного обращения одного и того же места в руках жировое вещество проникает и впитывается в материю предмета, в результате чего и получается именно «засаленность от рук». Таким образом, выражение «поэтический вкус – вещь холодная» можно перефразировать и так: «поэтический вкус – вещь нечистоплотная». Нельзя отрицать того, что в «художественную изящность», радующую наш взор, одним элементом входит некоторая нечистоплотность и негигиеничность. Европейцы стремятся уничтожить всякий след засаленности, подвергая предметы жестокой чистке. Мы же, наоборот, стремимся бережно сохранить ее, возвести в некий эстетический принцип. Быть может, все это – аргументация стороны, просто не желающей сдавать своих позиций, но мы знаем, что причины родят следствия: мы действительно любим вещи, носящие на себе следы человеческой плоти, масляной копоти, выветривания и дождевых подтеков. Мы любим расцветку, блеск и глянец, вызывающие в нашем представлении следы подобных внешних влияний. Мы отдыхаем душой, живя в такого рода зданиях и среди таких предметов, – они успокаивающе действуют на наши нервы.

Танидзаки Дзюнъитиро, из эссе «Похвала тени»

*вспомнил на фоне восторженных разговоров об «Идеальных днях» Вендерса, где представлены рекламные блистательные белые туалеты, вычищаемые довольным уборщиком-любителем западной рок-музыки. Конечно, легко жить в «идеальных днях», очищая лживые идеализированные туалеты (которые не требуют, в общем-то, уборки).

*
Сияние сил, сияние сил!
Что есть сияние сил?
— Чувствую сияние сил!
— Расскажите!

Это как будто гора,
поднимаясь слоями,
а сверху — столб,
а на столбе — стол,
на нем столб фонарный.

Поднимаешься, выкручиваешь лампочку:
сияние тьмы, сияние ямы!

нет никаких сил

Как сложно возвращаться к постоянному ведению канала. После пропусков необходимость убывает стремительно, её поедают иные лакуны для заполнения.

Надеюсь на возможности сил (снова они), как в фильме со скриншота Punch-Drunk Love «во мне столько силы, что и представить не можешь».

Понимаю, что во мне всё меньше, и я это представляю. А вот представить, откуда брать новые источники её — непонятно.

В дни рождения Рыжего потребность сообщества в лицах, имеющих отношение к Екатеринбургу, существенно возрастает. Нежданно-негаданно мне предложили сделать несколько материалов по Рыжему. Уж чего-чего я всегда избегал — так это увлекательного рыжеведения. Тем не менее для The Blueprint написал азбуку, где ёрнические пассажи сочетаются с крохотными откровениями о методах Рыжего. Проблема азбук в том, что они неизбежно задают широту взгляда, одной брезгливостью или ненавистью не обойтись, чувства хошь не хошь начинают дифференцироваться, отличить равнодушие от внимательности теперь невозможно.

Ирония позволяет оттенить сентиментальность, трагический пафос и самолюбование. Поэтому эти чувства у Рыжего существуют рука об руку. Как можно не довериться стихам, в которых поэт сам себя хвалит и умаляет, уничижает и оправдывает, восхищается собой и... восхищается собой?

Перед сном мысли бывают криво извилисты. Позавчера пытался сконструировать связку между шугейзом позднего Летова, смертью во сне и многочисленными речами об освобождении от бренного. Думал, что это глубокомерное жужжание гитар, без резаной рыхлости, как-то сличает предсмертного Летова с собственным звуком, мыслями и прочим. Поэтому логично выпустить жужжаще гитарный «Зачем снятся сны?» и уйти выяснять это окончательно, растворившись в жужжании.