Моя подруга-исследовательница просит для Университета Содерторна (University of Södertön, Швеция) пройти короткий анонимный опрос о доверии к СМИ. Если кому интересно — то вот он.

А вот конференция о смерти, куда приглашаю. Пишу о ней из места, где мои близкие уже умерли, но квартира осталась почти такой же, между живой и мемориальной. Пытаюсь различить, могут ли оставленные места при сохранении облика указывать на рекомендуемые ритмы жизни или все-таки теперь они другие, теневые. Не могу пока понять, как будто надрастаю сверху и сквозь. К примеру, мой друг и учитель Е.Т. был строителем, четко умевшим решить инженерно проблему. Вчера я самым нелепым образом решил со стиркой ковра: подвесил его на полке, усилив гирей, над ванной, в которой поставил обогреватель. Антиинженерия, конечно, но без нелепости с пониманием отдалиться от близких не выйдет.

*
календарь не узнает,
что ему дают.

хочешь рыбу, а хочешь — число;

опять заграбастал
и опять заграбастал
и шестьсот шестьдесят шесть дней в году заграбастал
и восемь мою заграбастал

один мне оставил подарок,
в пакет маечку положил

В безлюдном маловременном месте, где я сейчас, тревога не уходит, она не знает города, но она кружится на месте, воет и от усталости мирится с вялой работоспособностью, мягкой радостью и вот — получается как-то очнуться.

Вот примерно в таком доме я сижу, как на картине Де Ниро-старшего (1968).

Одинаковые линии в окне, где я сижу, и в окнах напротив; Случай, когда горизонтальное означает замедленное.

Сегодня снился Бликса Баргельд в заснеженном Екатеринбурге, но без музыки, но перед сном важно другое.

У меня есть практика, когда не могу уснуть, чтобы усыпиться. Я начинаю имитировать засыпательные мгновения, когда мысли смешиваются, мелькают, последовательность не имеет значения. Я мягко думаю об овечках вслед за ботинками в лесу, потом о том, зачем в них вода и не может же рыба их увидеть, а почему глаза рыб круглые и как их сопоставить с человеческими и т. д.

Обычно в этот момент мозгу начинает мерещиться, что режим засыпания активирован, и если нечто резкое меня не вырвет из дремы, то я отключаюсь.

Медиахудожник Михаил Максимов сделал игру к 50-летию Бульдозерной выставки.

Она от лица бульдозериста: можно или отойти от бульдозера поразглядывать работы, а если уж сел за руль, то нужно за ограниченное время раздавить как можно больше нонконформизма. Выбор есть выбор.

По правилам игры, давить картины — это хорошо, а зарубежных журналистов не очень. Хотя первые — неподвижные, вторые — разбегаются.

Такие симуляции не только успокаивают, но и создают заострения — а ведь можно было просто оглядеться в Беляево, а ведь можно было давить с еще большим удовольствием, а ведь можно было бы ничего не делать.

Меня пугает, что более глубинный испуг, мешающий каждый день сидеть и работать что-то близкое и интересное, превращающий процесс работы в затхлую рванину, пусть и наталкивается на всякие дисциплинирующие, структурирующие процедуры, но потом и саму дисциплину начинает воспринимать как повод для избегания — можно просто растворить себя в фигурах контроля и нихуя не делать.

Друзья из Екатеринбурга!
Я лечу к нам в город в командировку и срочно ищу вписку (со среды), может, есть у кого? Напишите, пожалуйста!

Друзья/коллеги! Наш изнурительный краудфандинг в «Полифеме» на книги Рэйчел Блау ДюПлесси, Барретта Уоттена и Карлы Харриман закончится уже через несколько часов.

Если хотите нас поддержать — успевайте.

Например, мы недавно добавили редчайшие ранние книги стихов Александра Уланова и Галины Ермошиной, обе 1993 года.

НАУКА НИЧТОЖЕСТВА

/
самый крохотный — грязь принёс

— ты не самый,
ты всего лишь один, —

ответ отвечает;

/
россказни это,
а еще жирная пыль в холодильнике, слизь в раковине, макароны с червями, волосы в ячке, запах пшёнки как спермы, всего лишь

/
что ты хотел сказать?
обналичить

«но я видел такую землистую подошву, что все мои щеки раздавлены изнутри,
45-й размер вслед»

/
все мысли заняты своими делами,
а имя твоится

/
скорости нет,
но что скрасит твою старость,
кроме фонетики?

​От «Субстанции» Корали Фаржа я долго не мог уснуть. Меня шокировало, что боди-хоррор может быть настолько тупым — превратиться в dumb horror, самое ужасающее в котором — это прямолинейные навязчивые метафоры (герой Куэйда, отвратительно поедающий креветки во время увольнения героини Мур, муха у нее в бокале), неправдоподобные пробрасывания действий (вроде сложных строительных работ руками фитнес-звезды). И конечно, изобилие изощренных «ручных» спецэффектов, чтобы донести несколько простых мыслей. Так вся их изобретательность смывается в унитаз.

И это, конечно, что-то новенькое: сложность производства раньше в боди-хоррорах не позволяла делать эффектов сколько угодно. А здесь они нанизываются один на другой, как правило, являясь цитатами (из «Мухи» выпадение ногтей и появление третьего существа — совсем уж монструозного, из «Видеодрома» галлюцинирующий телевизор и т. д.). Эти спецэффекты и их динамичное чередование как бы замыливают невзрачность сюжета без каких-либо акцентов, нюансов и глубоких психологических, событийных смычек.

По факту, фильм в своей аттракционной скорости оправдывается внешним жестом: он затрагивает важнейшую проблему (старение и ее неприятие, старение женщин в индустрии красоты, опрокидывание мужской объективации), поэтому можно проигнорировать общую никаковость.

Как будто его тупость — это своего рода вызов — слабо ли так беззастенчиво прямо высказаться на сложную тему? — Да! Так и нужно о ней высказываться.

Но если посмотреть шире, то получится, что сама Фаржа обесценивает таким подходом старение и телесные муки. Если почти два с половиной часа нашпиговывать двух героинь, не имеющих никаких внятных характеров, бэкграунда и внятных мотиваций, пластиковыми телесными протезами, то мы не приблизимся ни к пониманию старости, ни к пониманию боли, останется лишь простой сатирический аттракцион, в котором всё визуальное нивелировано поверхностностью.

*А про старость вспоминался простой фрагмент из «Лицом к лицу», где герой Бьёрнстарда, играющий деда, просто сидит на кровати в полумраке и плачет со словами «Как тяжело быть старым». И этой муки я не могу забыть.

«Я написал очень наглый и вызывающий манифест. Писал, что вдохновляюсь запахом куриного помета и не могу писать стихи без аромата сортиров».

Из дневника 16-летнего Сергея Сигова, 1963-й год.

Будем как Сигов!

Сай Твомбли, Без названия, коллаж, 1970.

Люблю, натыкаясь на эту работу, смотреть, как письмо струится, настолько, что расцвечивается, что образует сгустки начерканного.

А пейзаж сверху будто верховодит или просто пародирует сгустки; в любом случае получается взгляд и письмо к нему, от него, вокруг.

Владимир Казаков

* * *
вечер — это не время, а слово:
оттого оно так светло.
воздух будущей полночью сломан,
под прямым дождевым углом.
 
и в воздушно-прозрачном увечьи
загорается небо-окно:
время — это не слово, а вечер,
оттого оно и темно

Один человек рассказал мне в автобусе, что у него были панические атаки, он задыхался, готовился умереть. Когда признался себе, что не спасется — стало легче, спасся. По форме это понятный механизм напряжения-расслабления, но это не он.

Когда я в детстве на Камчатке зимой упал в сугроб глубоко и начал задыхаться (там был очень кислый воздух, недостаточный), я успел подумать, что всё, моей собственной отчаянности не хватало, чтобы вылезти. Какая-то женщина подняла из сугроба.

Поэтому на границе этого признания «‎я не спасусь», у меня часто возникает: вот-вот и спасусь, и эти "вот-вот" и "не" ходят уныло друг за другом с разной интенсивностью.

Что-то, конечно, меняется, но где-то в другой части жизни, что-то спасается, но когда сейчас смотришь в эту синеву детского сугроба — ни на что не надеешься.

William M. Chase, Hide and Seek, 1888.

Как я люблю грязевитые тона в конце 19-го века. Это вроде как индустриализация настолько разрослась, что забрызгала собой даже внутренности квартир.

Но девочки, которые прячутся и ищутся друг за другом, еще во многом белы. Они точно разыскивают не черный и коричневый, они пытаются силой своего сходства и наблюдения удержать светлость.

Как гласит легенда, Чейз рисовал картину с натуры в двух комнатах: выглядывая из-за темной шторы и видя дальнюю девочку — но изображая ближнюю и наоборот. Он создавал головокружение пряток, пытаясь скрыть истинный ракурс.

Читаю статью Джеймса Скотта «Искусство безгосударственной жизни: устная традиция, письменность и тексты», где он рассказывает про жизнь народов азиатского региона Зомия, которые сопротивляются государственности. Начинает Скотт с наблюдения о том, что те народы, которые сохранили письменность, те и огосударствились, онасилились: потому что если закон написан — нужно его исполнять и наказывать за него. Но больше меня удивило, как народы описывают пропажу письменности — через питание или торговлю (обмен-обман). Это буквально «первое слово съела корова»!

«Акха утверждают, что в давние времена выращивали рис, жили в долинах и были подданными государств. Вынужденные бежать, как утверждает большинство легенд, под давлением тайского военного превосходства, акха рассеялись в нескольких направлениях. Продвигаясь по маршрутам бегства, «будучи голодны, акха съели свои книги, сделанные из шкур буйволов, и, таким образом утратили систему письменности» [20. P. 35]. Лаху, горные соседи акха по Бирме и тай — по китайской границе, рассказывают, что потеряли свои системы письменности, когда съели пироги, на которых их божество Гуй-ша написал буквы алфавита [35. P. 568].
У народа ва есть схожая история: ва утверждают, что когда-то давно имели систему письменности, зафиксированную на воловьей шкуре. Когда они голодали и им было нечего есть, то употребили в пищу эту шкуру и утратили свою систему письма. Другая история ва повествует, что в древности среди их народа жил великий обманщик Глиех Нех, который отправил всех мужчин на войну, а сам остался и занимался любовью с их женщинами. Будучи пойман и приговорен к смерти, Глиех Нех попросил, чтобы его утопили в гробу вместе с музыкальными инструментами. Брошенный на произвол судьбы, он играл так волшебно, что жившие в низовьях реки существа помогли ему освободиться. В благодарность он обучил жителей равнин всем своим искусствам, включая письмо, а народ ва остался безграмотным. Поэтому письменность ассоциируется у ва с мошенничеством; мир письма для них схож с миром торговли и наполнен обманом и жульничеством [6. P. 105—106].