Пересмотрел, готовясь к белградской лекции, "Франциска, Божьего менестреля". Роберто Росселлини снял его в 1950 году, после шедевров "Рим, открытый город", "Паиза", "Берлин, год нулевой". Успех "Франциска" он сам слегка подпортил, показав в Венеции одновременно и "Стромболи, Божью землю" с неподражаемой Ингрид Бергман. Поскольку Росселлини как раз сменил Анну Маньяни на Ингрид и в личной жизни, в "Стромболи" явно вложено больше усилий, может, даже больше души. Маньяни обиделась.
Тем не менее, "Франциск" - очень трогательный антивоенный манифест, как и остальные фильмы Росселлини того времени, с которыми он вошел в историю.
Через некоторое время итальянцы "Франциска" полюбили. Говорили, мол это не литературная и не историческая история, а наборот значимых эпизодов, эдакие elzeviri, как писали критики. В основе - "Цветочки Франциска Ассизского" и житие брата Джинепро. В увертюре читается за кадром знаменитый "Гимн творениям", молитвенное стихотворение Франциска, написанное на умбрийском, но адаптированное для зрителя 1950 года. Потом, что важно, Франциск везде присутствует, но растворяется в жизни братьев, в их приключениях, периодически выступает разрешителем конфликтов, умиротворителем, отцом. Но весьма с натяжкой его можно назвать главным героем повествования. Чуть что поминает "святое послушание", но и командует мягко, с улыбкой. Эта его улыбчивость подкупает: думаю, он и впрямь видел радость в страданиях.
Заканчивается все тем, что Франциск, будто новый Иисус, велит ученикам разойтись по белу свету проповедовать мир. Покрутись, говорит, как ребенок, а как голова закружится, падай. Куда головой упадешь, туда и иди. Кому достался Ареццо, кому Пиза, кому Флоренция. А простецу Джованни (у него долго не кружилась голова) досталось "вон то дерево, где зяблик поет": туда, за зябликом Франциск и послал чудаковатого Джованни. Безумное мира сего призвал Господь, чтобы победить "мудрость" мира сего - и прекратить войны навсегда. Последняя минута - небо с облаками, как на старых картинах, песнопение, братья расходятся.
Сейчас так никто не снимает, и фильм смотрится как "старье", интересное разве что для археологии неореалистического кинематографа. Представим себе, что здесь, как полагается в неореализме, полтора профессиональных актера, а вся ватага - реальные молодые минориты из Майори, что на Амальфитанском побережье. И еще представим себе, что Италия лежит в руинах, причем руины - вокруг тех мест в Лацио, где шли съемки.
Вот роятся в голове всякие мысли, которыми собираются поделиться с теми, кто захочет и сможет придти ко мне в Белграде 26 декабря в 18:30. Записаться можно здесь: https://tickets.rs/event/the_middle_ages_in_cinema_history_rus_15747
Подписчикам канала сделали промокод VOSK10, дающий скидку 10%.
Тем не менее, "Франциск" - очень трогательный антивоенный манифест, как и остальные фильмы Росселлини того времени, с которыми он вошел в историю.
Через некоторое время итальянцы "Франциска" полюбили. Говорили, мол это не литературная и не историческая история, а наборот значимых эпизодов, эдакие elzeviri, как писали критики. В основе - "Цветочки Франциска Ассизского" и житие брата Джинепро. В увертюре читается за кадром знаменитый "Гимн творениям", молитвенное стихотворение Франциска, написанное на умбрийском, но адаптированное для зрителя 1950 года. Потом, что важно, Франциск везде присутствует, но растворяется в жизни братьев, в их приключениях, периодически выступает разрешителем конфликтов, умиротворителем, отцом. Но весьма с натяжкой его можно назвать главным героем повествования. Чуть что поминает "святое послушание", но и командует мягко, с улыбкой. Эта его улыбчивость подкупает: думаю, он и впрямь видел радость в страданиях.
Заканчивается все тем, что Франциск, будто новый Иисус, велит ученикам разойтись по белу свету проповедовать мир. Покрутись, говорит, как ребенок, а как голова закружится, падай. Куда головой упадешь, туда и иди. Кому достался Ареццо, кому Пиза, кому Флоренция. А простецу Джованни (у него долго не кружилась голова) досталось "вон то дерево, где зяблик поет": туда, за зябликом Франциск и послал чудаковатого Джованни. Безумное мира сего призвал Господь, чтобы победить "мудрость" мира сего - и прекратить войны навсегда. Последняя минута - небо с облаками, как на старых картинах, песнопение, братья расходятся.
Сейчас так никто не снимает, и фильм смотрится как "старье", интересное разве что для археологии неореалистического кинематографа. Представим себе, что здесь, как полагается в неореализме, полтора профессиональных актера, а вся ватага - реальные молодые минориты из Майори, что на Амальфитанском побережье. И еще представим себе, что Италия лежит в руинах, причем руины - вокруг тех мест в Лацио, где шли съемки.
Вот роятся в голове всякие мысли, которыми собираются поделиться с теми, кто захочет и сможет придти ко мне в Белграде 26 декабря в 18:30. Записаться можно здесь: https://tickets.rs/event/the_middle_ages_in_cinema_history_rus_15747
Подписчикам канала сделали промокод VOSK10, дающий скидку 10%.
Иероним и лев.
Прочел только что последнюю лекцию по истории искусства экономистам, первокурсникам совместного бакалавриата РЭШ-ВШЭ. Заодно это последняя моя лекция в Вышке. Заодно, скорее всего, последняя лекция в этой программе, от Вышки не зависящей. Я на ней с момента ее создания в 2010 году. Тогда же мы открыли истфак той же Вышки. Мало кто остался и там, и там с того далекого времени. Заодно, очень может быть, что это моя последняя университетская лекция вообще. Пожизненный контракт ординарного профессора закончился, начинается новая жизнь, земля везде тверда, но местами холмиста.
2010 год очень многое изменил в моей жизни, мирно текшей с 1993 в МГУ, где ничего не менялось с 1930-х гг.. Среди прочих вызовов я принял и предложение читать общий курс истории искусства как историкам, так и экономистам, последним – по предложению Кости Сонина. В результате именно эту дисциплину я читал дольше всего в этой моей прошлой жизни медиевиста. Историю Средних веков я читал на философском факультете МГУ, вел по ней семинары на истфаке, потом в качестве факультатива ИГИТИ Вышки, ныне убитого. В моей магистерской программе «Медиевистика», тоже полностью переформатированной под новые нужды, я читал историю средневековой латинской литературы, предмет довольно странный и редкий на всем белом свете – что уж говорить о нынешней России. Теперь его тоже нет – читать просто некому да и не за чем. Как показывает мой собственный опыт, она, эта словесность, мягко говоря мало кому интересна.
Историю искусства никто не уберет, и я очень рад, что она мне на какое-то время досталась – то были славные 15 лет. Более того, она стала в какой-то степени моей второй профессией. Я побаиваюсь называться историком искусства, хотя писал, пишу и буду писать об искусстве разных эпох. Ради моего преподавания я несколько лет назад сел писать учебник, но вместо учебника вышел свод «эссе» - он многим известен как «16 эссе об истории искусства». Название это я не люблю, безликое, но все, что там написано, для меня лично очень важно. Наверное, для университетского курса мой взгляд слишком уж субъективный, хотя я абсолютно ничего не сочинял. Сейчас у историков совсем другие люди преподают, уверен, что мои тексты там не читают. Бедным рэшикам – последним – пришлось. Прошу у них за это прощения, но я иначе просто не умею, курс и до эссе был довольно своеобразным. По счастью на семинарах ребята читали и серьезную литературу.
Что дальше? В целом, мне кажется, справедливо, что в серьезном московском вузе должны читать живые преподаватели, а не осколки уходящего прошлого. Чудо, что три года войны мне дали спокойно работать, чудо, что никто (по моим сведениям) не пожаловался куда-надо, чудо, что вообще хоть кто-то ходил глядеть на какую-то говорящую голову, когда вокруг – тьма прекрасных преподавателей, интересных тем, когда всегда есть возможность выбрать не политизированную тему, не убитый в новых условиях предмет.
Новый университет мне, похоже, не найти, с этим надо смириться, даже если я оставляю за собой право на чудо. Но аудиторию свою я не хочу растерять, поэтому буду писать, говорить и показывать. Оставайтесь со мной.
Прочел только что последнюю лекцию по истории искусства экономистам, первокурсникам совместного бакалавриата РЭШ-ВШЭ. Заодно это последняя моя лекция в Вышке. Заодно, скорее всего, последняя лекция в этой программе, от Вышки не зависящей. Я на ней с момента ее создания в 2010 году. Тогда же мы открыли истфак той же Вышки. Мало кто остался и там, и там с того далекого времени. Заодно, очень может быть, что это моя последняя университетская лекция вообще. Пожизненный контракт ординарного профессора закончился, начинается новая жизнь, земля везде тверда, но местами холмиста.
2010 год очень многое изменил в моей жизни, мирно текшей с 1993 в МГУ, где ничего не менялось с 1930-х гг.. Среди прочих вызовов я принял и предложение читать общий курс истории искусства как историкам, так и экономистам, последним – по предложению Кости Сонина. В результате именно эту дисциплину я читал дольше всего в этой моей прошлой жизни медиевиста. Историю Средних веков я читал на философском факультете МГУ, вел по ней семинары на истфаке, потом в качестве факультатива ИГИТИ Вышки, ныне убитого. В моей магистерской программе «Медиевистика», тоже полностью переформатированной под новые нужды, я читал историю средневековой латинской литературы, предмет довольно странный и редкий на всем белом свете – что уж говорить о нынешней России. Теперь его тоже нет – читать просто некому да и не за чем. Как показывает мой собственный опыт, она, эта словесность, мягко говоря мало кому интересна.
Историю искусства никто не уберет, и я очень рад, что она мне на какое-то время досталась – то были славные 15 лет. Более того, она стала в какой-то степени моей второй профессией. Я побаиваюсь называться историком искусства, хотя писал, пишу и буду писать об искусстве разных эпох. Ради моего преподавания я несколько лет назад сел писать учебник, но вместо учебника вышел свод «эссе» - он многим известен как «16 эссе об истории искусства». Название это я не люблю, безликое, но все, что там написано, для меня лично очень важно. Наверное, для университетского курса мой взгляд слишком уж субъективный, хотя я абсолютно ничего не сочинял. Сейчас у историков совсем другие люди преподают, уверен, что мои тексты там не читают. Бедным рэшикам – последним – пришлось. Прошу у них за это прощения, но я иначе просто не умею, курс и до эссе был довольно своеобразным. По счастью на семинарах ребята читали и серьезную литературу.
Что дальше? В целом, мне кажется, справедливо, что в серьезном московском вузе должны читать живые преподаватели, а не осколки уходящего прошлого. Чудо, что три года войны мне дали спокойно работать, чудо, что никто (по моим сведениям) не пожаловался куда-надо, чудо, что вообще хоть кто-то ходил глядеть на какую-то говорящую голову, когда вокруг – тьма прекрасных преподавателей, интересных тем, когда всегда есть возможность выбрать не политизированную тему, не убитый в новых условиях предмет.
Новый университет мне, похоже, не найти, с этим надо смириться, даже если я оставляю за собой право на чудо. Но аудиторию свою я не хочу растерять, поэтому буду писать, говорить и показывать. Оставайтесь со мной.
Вы верно подумали, что я пришел поныть? Не совсем. Просто волновался, что год закончится без очередной книжечки, и вам нечего будет подарить своим близким. Но нет - АСТ поспело и даже заплатило немного аванса: я его уже пропил. А книжка вышла в продажу в основным магазинах России, включая, естественно, сетевые.
Вот что я написал пару месяцев назад, сдавая книжку в печать. Так будет понятно, что это за книжка.
Тридцать лет в медиевистике – не то чтобы много и не то чтобы совсем мало. Примерно половина среднестатистической сознательной жизни. Осенью 1994 года я решился посвятить себя этой науке, стал учиться уму-разуму в семинарах Михаила Бойцова, Николая Ускова, Ады Сванидзе, Ольги Варьяш и Лидии Брагиной на кафедре истории Средних веков исторического факультета МГУ. Все они поддержали мои желание изучать средневековую культуру Италии. Поскольку, изучая немецкий, я оказался связан одновременно с итальянистами и с германистами, в поисках первой темы как-то сама собой возникла фигура немца, наводившего страх, трепет и восхищение в Италии XIII века: Фридриха II Гогенштауфена (1194–1250).
Все свои ученические годы, диплом и первые две диссертации, русскую и французскую, я посвятил интеллектуальной истории штауфеновского двора, кочевавшего между Палермо, Италией, Палестиной и Германией. Постепенно из этих диссертаций и научных статей получилось что-то вроде историко-культурного портрета неординарного средневекового государя на фоне его бурной эпохи. Этот портрет мне, по счастью, удалось издать в 2008 году в хорошем научном издательстве РОССПЭН – в те далекие времена еще существовала государственная поддержка подобных издательских инициатив, в том числе для молодых ученых. Эту книгу я любовно назвал «Душой мира» и считал одновременно аттестатом зрелости и путевкой в жизнь.
Когда друзья в АСТ предложили переиздать «аттестат зрелости» в нашей серии, я, как водится, загорелся и засомневался. Перечитывать себя – дело не самое благодарное. Переписывать себя – никогда с этим не сталкивался. Передо мной лежал текст, в основном написанный 20 лет назад в лондонском Институте Варбурга, одном из моих любимых мест на земле. В научную публикацию я, вчерашний парижский аспирант, инстинктивно втискивал почти все, что знал и читал. Каждое обстоятельство притягивало за собой еще какое-нибудь обстоятельство – из этой череды возникают донельзя обстоятельные научные монографии. Поглядев на все это постаревшим взглядом, я понял, что с основными моими выводами тех лет я и сегодня согласен. Но многое из обстоятельств мне сегодня уже повторять не нужно – хотя бы потому, что с тех пор я еще кое-что написал. По мелочи, но написал.
Что получилось? Согласившись на простое исправленное переиздание «Души мира», я сел за свой кочевой стол – и почти все переписал. Это не значит, что диссертации и первую книгу я перечеркнул. Но за прошедшие годы кое-что было сделано коллегами в изучении интересующего меня явления. Более того, все эти коллеги, фактически все до единого, стали мне друзьями, мы многое обсуждали в академических аудиториях в нескольких странах, это не могло не сказаться на моих взглядах на каждый конкретный сюжет.
На некоторые тексты, которые я читал и переводил еще в студенческие годы, сегодня я смотрю иначе. Даже если иногда речь всего лишь о нюансах перевода и толкования, они кажутся мне принципиальными – такова, видимо, аберрация сознания историка на распутье, популяризатора, из которого не вытравить архивную крысу. Все цитаты из оригинальных текстов я пересмотрел и сверил с латынью, старопровансальским, староитальянским и старофранцузским. Все поэтические переводы сделаны заново – в 2008 году я просто не умел переводить поэзию. Я очень благодарен АСТ за возможность не только сохранить все эти иногда довольно пространные цитаты и весь научный аппарат, но и дополнить его новейшими работами. Этот аппарат не претендует на полноту, но все судьбоносное на основных европейских языках в нем, надеюсь, найдется. Книга же, обретя, хочется верить, более дружелюбное по отношению к читателю выражение лица, не потеряла и какой-то научной значимости.
Вот что я написал пару месяцев назад, сдавая книжку в печать. Так будет понятно, что это за книжка.
Тридцать лет в медиевистике – не то чтобы много и не то чтобы совсем мало. Примерно половина среднестатистической сознательной жизни. Осенью 1994 года я решился посвятить себя этой науке, стал учиться уму-разуму в семинарах Михаила Бойцова, Николая Ускова, Ады Сванидзе, Ольги Варьяш и Лидии Брагиной на кафедре истории Средних веков исторического факультета МГУ. Все они поддержали мои желание изучать средневековую культуру Италии. Поскольку, изучая немецкий, я оказался связан одновременно с итальянистами и с германистами, в поисках первой темы как-то сама собой возникла фигура немца, наводившего страх, трепет и восхищение в Италии XIII века: Фридриха II Гогенштауфена (1194–1250).
Все свои ученические годы, диплом и первые две диссертации, русскую и французскую, я посвятил интеллектуальной истории штауфеновского двора, кочевавшего между Палермо, Италией, Палестиной и Германией. Постепенно из этих диссертаций и научных статей получилось что-то вроде историко-культурного портрета неординарного средневекового государя на фоне его бурной эпохи. Этот портрет мне, по счастью, удалось издать в 2008 году в хорошем научном издательстве РОССПЭН – в те далекие времена еще существовала государственная поддержка подобных издательских инициатив, в том числе для молодых ученых. Эту книгу я любовно назвал «Душой мира» и считал одновременно аттестатом зрелости и путевкой в жизнь.
Когда друзья в АСТ предложили переиздать «аттестат зрелости» в нашей серии, я, как водится, загорелся и засомневался. Перечитывать себя – дело не самое благодарное. Переписывать себя – никогда с этим не сталкивался. Передо мной лежал текст, в основном написанный 20 лет назад в лондонском Институте Варбурга, одном из моих любимых мест на земле. В научную публикацию я, вчерашний парижский аспирант, инстинктивно втискивал почти все, что знал и читал. Каждое обстоятельство притягивало за собой еще какое-нибудь обстоятельство – из этой череды возникают донельзя обстоятельные научные монографии. Поглядев на все это постаревшим взглядом, я понял, что с основными моими выводами тех лет я и сегодня согласен. Но многое из обстоятельств мне сегодня уже повторять не нужно – хотя бы потому, что с тех пор я еще кое-что написал. По мелочи, но написал.
Что получилось? Согласившись на простое исправленное переиздание «Души мира», я сел за свой кочевой стол – и почти все переписал. Это не значит, что диссертации и первую книгу я перечеркнул. Но за прошедшие годы кое-что было сделано коллегами в изучении интересующего меня явления. Более того, все эти коллеги, фактически все до единого, стали мне друзьями, мы многое обсуждали в академических аудиториях в нескольких странах, это не могло не сказаться на моих взглядах на каждый конкретный сюжет.
На некоторые тексты, которые я читал и переводил еще в студенческие годы, сегодня я смотрю иначе. Даже если иногда речь всего лишь о нюансах перевода и толкования, они кажутся мне принципиальными – такова, видимо, аберрация сознания историка на распутье, популяризатора, из которого не вытравить архивную крысу. Все цитаты из оригинальных текстов я пересмотрел и сверил с латынью, старопровансальским, староитальянским и старофранцузским. Все поэтические переводы сделаны заново – в 2008 году я просто не умел переводить поэзию. Я очень благодарен АСТ за возможность не только сохранить все эти иногда довольно пространные цитаты и весь научный аппарат, но и дополнить его новейшими работами. Этот аппарат не претендует на полноту, но все судьбоносное на основных европейских языках в нем, надеюсь, найдется. Книга же, обретя, хочется верить, более дружелюбное по отношению к читателю выражение лица, не потеряла и какой-то научной значимости.
Невероятно красивая архиерейская православная литургия сегодня была в миланской базилике св. Амвросия. Престол старше русского православия на 150 лет, это один из древнейших действующих алтарей и единственный действующий алтарь Каролингского времени. Над ним киворий Х века и каролингская мозаика, сильно разбомбленная, под ним - мощи свв. Амвросия, Гервасия и Протасия.
Было очень радостно, торжественно, трогательно. И полторы сотни русскоговорящих верующих.
Было очень радостно, торжественно, трогательно. И полторы сотни русскоговорящих верующих.
Рассказывают, что в Москве «Литпамятники», одна из почтенных наших научных серий, выпустили новый перевод «Фауста», выполненный Владимиром Микушевичем, великим переводчиком, два месяца назад ушедшим из жизни. И это редкий случай, когда мне прям хочется книгу живьем, при том, что я почти вытравил из себя по капле инстинкт собирателя книг.
Уча немецкий в универе, мы год потратили на сопоставление оригинала с Пастернаком и Холодковским. И вот теперь бы самое время вернуться к этому упражнению. Но, говорят, тираж 500 экземпляров. «Фауст»! 500!!! В новом переводе не кого-нибудь, а Микушевича!!!!! Куда мы катимся?
Уча немецкий в универе, мы год потратили на сопоставление оригинала с Пастернаком и Холодковским. И вот теперь бы самое время вернуться к этому упражнению. Но, говорят, тираж 500 экземпляров. «Фауст»! 500!!! В новом переводе не кого-нибудь, а Микушевича!!!!! Куда мы катимся?
Пока земля еще вертится, пока не задушен ютуб, мы с астрофизиком Сергеем Поповым сверили наши научные часы в Ликее, расположенном в Комсомольске-на-Амуре. Один из самых интересных разговоров уходящего года. Послушайте - не пожалеете. И скоро Сергей будет в Страдариуме.
Спасибо Саше Бирюкову, отличному ведущему.
Спасибо Саше Бирюкову, отличному ведущему.
YouTube
Сергей Попов и Олег Воскобойников. Астрофизик и историк: два взгляда на науку / беседа в "ЛИКЕЕ"
Предлагаем вашему вниманию беседу с двумя замечательными учёными и популяризаторами науки - астрофизиком Сергеем Поповым и историком Олегом Воскобойниковым. С нашими гостями мы поговорили о науке, её истории, истоках и современном состоянии. Нам был интересен…
Ну что, мои поздравленьица любимой Вологде, там отец народов, оказывается, несколько месяцев провел в ссылке, поэтому она заслужила памятник. Мэр положил цветы жертвам репрессий, потом на этот памятник, потом уточнил, что надо историю принимать во всем ее многообразии, взвешенно, так сказать, спокойно. Ну а как? Жертва политических репрессий, революционер, а потом еще и войну выиграл. Мэр просто ответил на запросы патриотической молодежи, никакого диктата. Следующий этап - реабилитация Берии, готов держать пари: он ведь не был английским шпионом и тоже войну выиграл.
23 февраля 2022 года в школе моего сына, в 500 метрах от Кремля, отмечали всем известный праздник. Детишек разделили на три команды. Одну учительница истории назвала - внимание - СТАЛИНЯТАМИ. Через три недели мы уехали. А сталинят, наверное, так и размножают.
23 февраля 2022 года в школе моего сына, в 500 метрах от Кремля, отмечали всем известный праздник. Детишек разделили на три команды. Одну учительница истории назвала - внимание - СТАЛИНЯТАМИ. Через три недели мы уехали. А сталинят, наверное, так и размножают.
Сорян, благодетели. Мало что меня бесит в нашей непростой жизни, но каждый памятник Сталину - да.
Мне кажется, разговор о Сталине действительно должен быть холодным, спокойным, взвешенным. Но памятник - не про это, как и цветы у памятника. Он метонимия поминаемого и чувств, к нему испытываемых, он не менее влиятельный, чем учебник истории. И ставить памятники убийцам, будь то Сталин или Пригожин, одного поля ягоды.
Взвешенный рассказ о советском веке вы найдете в большом, в 10 лекций, курсе Олега Будницкого, ординарного профессора Вышки. Он начнется в Страдариуме 14 января. Не знаю, есть ли кто-то в Москве, кто прочел бы такой курс лучше. Будницкий в вегетарианские годы создал в Вышке целый институт изучения Второй Мировой войны - закрыли, естественно.
Мне кажется, разговор о Сталине действительно должен быть холодным, спокойным, взвешенным. Но памятник - не про это, как и цветы у памятника. Он метонимия поминаемого и чувств, к нему испытываемых, он не менее влиятельный, чем учебник истории. И ставить памятники убийцам, будь то Сталин или Пригожин, одного поля ягоды.
Взвешенный рассказ о советском веке вы найдете в большом, в 10 лекций, курсе Олега Будницкого, ординарного профессора Вышки. Он начнется в Страдариуме 14 января. Не знаю, есть ли кто-то в Москве, кто прочел бы такой курс лучше. Будницкий в вегетарианские годы создал в Вышке целый институт изучения Второй Мировой войны - закрыли, естественно.
course.stradarium.ru
Советский век 1917–1991
Можно ли за 10 лекций «пройти» историю Советского Союза, рождение которого было обусловлено мировой катастрофой 1914–1921 годов, а распад знаменовал окончание «короткого XX века» (1914–1991)? Попробуем. Пройдемся вместе по ключевым точкам истории «советского…
https://guru.nes.ru/osnovnoj-mexanizm-rozhdestva.html
Решил попробовать себя в новом жанре. У Российской экономической школы есть газета Guru, и они предложили мне колонку по истории, искусству и всяким прочим моим сюжетам. Скажем так, про земные основания духовных исканий человека разумного. Я начал с основного механизма Рождества. С которым всех моих католиков и поздравляю!
Решил попробовать себя в новом жанре. У Российской экономической школы есть газета Guru, и они предложили мне колонку по истории, искусству и всяким прочим моим сюжетам. Скажем так, про земные основания духовных исканий человека разумного. Я начал с основного механизма Рождества. С которым всех моих католиков и поздравляю!
guru.nes.ru
Основной механизм Рождества
Из каких нюансов сложилось Рождество, какими проявлениями коллективной и частной психологии оно наполнено, как происходила гуманизация культов и появились столь привычные нам обряды и образы – от «живого вертепа» до изображений младенца Иисуса на руках Марии?
ЩАСТЬЕ
Для новичков поясню. Керн-терьера Пиксара, страшного и клыкастого охотника и собирателя всякого хлама, завели 8 лет для Ани, ровно три года назад Пиксар придумал Страдариум, Аня поэтому заполучила Пиксара в эмиграции, а я приезжаю раз в год на свиданку. На плечах у Аньки волчонок, купленный в 2003 году на улице Ларошфуко в утешение дочке, пока папа дисер писал.
Для новичков поясню. Керн-терьера Пиксара, страшного и клыкастого охотника и собирателя всякого хлама, завели 8 лет для Ани, ровно три года назад Пиксар придумал Страдариум, Аня поэтому заполучила Пиксара в эмиграции, а я приезжаю раз в год на свиданку. На плечах у Аньки волчонок, купленный в 2003 году на улице Ларошфуко в утешение дочке, пока папа дисер писал.