Помню маленький кабинет рядом с Патриаршим мостом. Худого и улыбчивого мужчину 45-50 лет, который не мог сдержать своей радости от того, что после многих лет работы инженером на производстве он закончил ВЕИП и все-таки стал психологом. Сейчас я понимаю, что О.В., конечно, не был никаким психоаналитиком, что не был даже психоаналитическим психотерапевтом или консультантом. Говорить с ним было приятно, но это были лишь разговоры, беседы. Даже подростком я понимал, что это не то, что нужно. Где-то через несколько месяцев я оставил встречи с ним.
Более, чем десять лет спустя, я внезапно вспомнил об О.В. Была поздняя ночь, мне не хватало сил заставить себя засыпать. Слонялся по Сети и вдруг мне захотелось посмотреть на сайт, через который я когда-то случайно узнал о нем. Но сайта уже не было. По имени и фамилии выпала страничка в FB. Зайдя туда, я увидел, что О.В. умер несколько лет назад, во время пандемии.
Мои глаза тупо смотрели в одну точку, а я все никак не мог понять, почему мне не все равно. Почему так пусто и так больно. Листал соболезнования, оставленные на его странице, и размышлял о том, что О.В. не был для меня никем, но, узнав о его смерти, я как будто чего-то лишился. А, может, засомневался, было ли вообще что-либо когда-либо у меня в собственности.
Благополучно забыл обо всем этом, но недавно наткнулся на этот фрагмент из «Горьких силлогизмов» Сиорана:
#Fetzen
#Сиоран
Более, чем десять лет спустя, я внезапно вспомнил об О.В. Была поздняя ночь, мне не хватало сил заставить себя засыпать. Слонялся по Сети и вдруг мне захотелось посмотреть на сайт, через который я когда-то случайно узнал о нем. Но сайта уже не было. По имени и фамилии выпала страничка в FB. Зайдя туда, я увидел, что О.В. умер несколько лет назад, во время пандемии.
Мои глаза тупо смотрели в одну точку, а я все никак не мог понять, почему мне не все равно. Почему так пусто и так больно. Листал соболезнования, оставленные на его странице, и размышлял о том, что О.В. не был для меня никем, но, узнав о его смерти, я как будто чего-то лишился. А, может, засомневался, было ли вообще что-либо когда-либо у меня в собственности.
Благополучно забыл обо всем этом, но недавно наткнулся на этот фрагмент из «Горьких силлогизмов» Сиорана:
«Она была мне совершенно безразлична. Но после стольких лет я вдруг подумал, что, как бы ни сложилась жизнь, я больше никогда ее не увижу, и почти испытал горе. Мы начинаем понимать, что такое смерть, только неожиданно припомнив лицо человека, который был для нас ничем».
#Fetzen
#Сиоран
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Говоря о специфике маниакального характера, Нэнси Мак-Вильямс приводит образ волчка. Волчок существует полноценно, лишь пока быстро вращается. Когда он замедляется, его начинает шатать, а когда останавливается, то вовсе падает. Перестает радовать, теряет ценность, разрушается как игрушка: кому нужен волчок, когда он просто валяется? Такая вот выразительная метафора склонности маниакальных субъектов рассеивать собственную тревогу через постоянное движение, образование все новых поверхностных связей. В короткой и даже относительно средней перспективе эта стратегия работает. Но проблема в том, что со временем сил становится все меньше, а интенсивность тревоги, наоборот, только увеличивается. Система начинает коллапсировать — любой волчок рано или поздно зашатается и замрет.
А я, когда сталкиваюсь с подобной характерологической организацией, вспоминаю этого чувака, жонглирующего яблоками и пытающегося при этом от них откусывать. И остановиться резко не можешь, все попадает, и пожрать нормально не получается.
#МакВильямс
#Fetzen
А я, когда сталкиваюсь с подобной характерологической организацией, вспоминаю этого чувака, жонглирующего яблоками и пытающегося при этом от них откусывать. И остановиться резко не можешь, все попадает, и пожрать нормально не получается.
#МакВильямс
#Fetzen
Норма, с точки зрения психоанализа, — это социально приемлемый невроз. В этом отношении интересно замечание Мерло-Понти, описавшего нервоз как индивидуальный мифологический проект:
Если развивать эту мысль, то получается, что то, что представляется как норма, конструируется вокруг разрыва, «противоречия», которое, как экраном, прикрывается интенсивной, аффективно насыщенной преимущественно бессознательной фантазией.
И чем ярче этот фантазмический экран, тем страшнее разрыв, который за ним скрывается.
#МерлоПонти
#Entwurf
«В соответствии с правилом двойной критики, свойственным этнологической методологии, можно с полным основанием считать психоанализ мифом, а психоаналитика — колдуном или шаманом.
Невроз — это индивидуальный миф, что становится понятным, когда мы воспринимаем миф как серию напластований, наслоений, так что можно сказать: это — мышление, идущее по спирали, постоянно стремящееся скрыть от себя свое фундаментальное противоречие».
См. «В защиту философии»
Если развивать эту мысль, то получается, что то, что представляется как норма, конструируется вокруг разрыва, «противоречия», которое, как экраном, прикрывается интенсивной, аффективно насыщенной преимущественно бессознательной фантазией.
И чем ярче этот фантазмический экран, тем страшнее разрыв, который за ним скрывается.
#МерлоПонти
#Entwurf
1
Перечитывая это стихотворение Лорки, подумал о том, что его начало — хорошая иллюстрация к концепту проективной идентификации. В силу ограничений сложившейся структуры субъект оказывается не способен выдерживать собственные содержания — слишком, невыносимо аффективно заряженные, — а потому выносит их вовне, бессознательно владывая в других. И, что характерно, своим поведением такой субъект буквально навязывает другим соответствие вложенным в них содержаниям.
Герой Лорки не может вместить собственный плач по себе, делающий потерю такой явной, а потому выносит его куда-то во вне, на периферию, в даль. И, не понимания причин, тянется к нему — «угадывая родное». Лишь открыв этот плач — чужой по чужому, чужой по себе, свой по себе, — дойдя до встречи с собой, он обретает силы для решения. Прощания и окончательного ухода. В счастье или смерть? Уже неважно.
Прощаюсь у края дороги.
Угадывая родное,
спешил я на плач далекий,
а плакали надо мною.
Прощаюсь
у края дороги.
Иною, нездешней дорогой
уйду с перепутья
будить невеселую память
о черной минуте
и кану прощальною дрожью
звезды на восходе.
Вернулся я в белую рощу
беззвучных мелодий.
#Лорка
#Entwurf
Герой Лорки не может вместить собственный плач по себе, делающий потерю такой явной, а потому выносит его куда-то во вне, на периферию, в даль. И, не понимания причин, тянется к нему — «угадывая родное». Лишь открыв этот плач — чужой по чужому, чужой по себе, свой по себе, — дойдя до встречи с собой, он обретает силы для решения. Прощания и окончательного ухода. В счастье или смерть? Уже неважно.
Прощаюсь у края дороги.
Угадывая родное,
спешил я на плач далекий,
а плакали надо мною.
Прощаюсь
у края дороги.
Иною, нездешней дорогой
уйду с перепутья
будить невеселую память
о черной минуте
и кану прощальною дрожью
звезды на восходе.
Вернулся я в белую рощу
беззвучных мелодий.
#Лорка
#Entwurf
2
Если «позитивное мышление» достигается за счет того, что все непозитивное просто изымается из мыслительного процесса через отрицание, изоляцию или даже отбрасывание, то грош ему цена.
Это кажется совершенно очевидным, но почему-то об этом слишком часто забывают.
Искусственно обеднять собственное мышление значит буквально культивировать симптом. Какой бы сильный заряд мотивации все это не обеспечивал, по итогу, в долгой или даже средней перспективе, останется лишь разбитое корыто — оскудневший мыслительный процесс, не способный в достаточной степени сублимировать аффект. А ведь, как отмечал еще Фрейд в своей статье про отрицание, именно в сублимации аффекта, его рассеивании и преобразовании и заключается главная функция мышления (по крайней мере, для человеческого существа, что там будет с ИИ, увидим).
В этом смысле мышление не бывает позитивным или негативным. Оно либо позволяет вписывать актуальные аффекты, дифференцировать и означивать их, либо нет. И исключительно в степени соответствия имеющейся символической системы сложности переживаемых аффектов и заключается главная мера качества мышления.
#Entwurf
Это кажется совершенно очевидным, но почему-то об этом слишком часто забывают.
Искусственно обеднять собственное мышление значит буквально культивировать симптом. Какой бы сильный заряд мотивации все это не обеспечивал, по итогу, в долгой или даже средней перспективе, останется лишь разбитое корыто — оскудневший мыслительный процесс, не способный в достаточной степени сублимировать аффект. А ведь, как отмечал еще Фрейд в своей статье про отрицание, именно в сублимации аффекта, его рассеивании и преобразовании и заключается главная функция мышления (по крайней мере, для человеческого существа, что там будет с ИИ, увидим).
В этом смысле мышление не бывает позитивным или негативным. Оно либо позволяет вписывать актуальные аффекты, дифференцировать и означивать их, либо нет. И исключительно в степени соответствия имеющейся символической системы сложности переживаемых аффектов и заключается главная мера качества мышления.
#Entwurf
1
Катастрофу почти невозможно воспринимать в моменте, онлайн.
Когда происходит нечто, что просто не помещается в голову, в саму реальность, единственное, чего хочется — оказаться где угодно, но не здесь. Унестись куда-то прочь. «Все это не со мной». С этим связана концепция диссоциации как механизма защиты: иногда субъект сталкивается с таким насилием, что пережить — в самой короткой перспективе — его можно лишь за счет разделения.
Но, думается, есть и менее экстремальный, куда более распространенный вариант реакции. Катастрофа вписывается в реальность, но либо как что-то будущее, чего еще можно избежать, либо как прошлое, что уже случилось, и вроде как даже уже начало проходить.
И мы видим себя то в мире, где все еще не просрано, то в мире, где все уже давно просрано, но никогда не между ними. Потому что это невыносимо — обнаружить себя в моменте этой пересборки. Где слишком видно, что реальность, воспринимающаяся нами как нечто незыблемое, даже объективное — чудовищно хрупкая штука, со всех сторон объятая вязкой черной пустотой. Где только ахуй, тот несимволизируемый крик из сорокинской «Нормы».
И неважно, о какой катастрофе идет речь — личной или социальной.
#Entwurf
Когда происходит нечто, что просто не помещается в голову, в саму реальность, единственное, чего хочется — оказаться где угодно, но не здесь. Унестись куда-то прочь. «Все это не со мной». С этим связана концепция диссоциации как механизма защиты: иногда субъект сталкивается с таким насилием, что пережить — в самой короткой перспективе — его можно лишь за счет разделения.
Но, думается, есть и менее экстремальный, куда более распространенный вариант реакции. Катастрофа вписывается в реальность, но либо как что-то будущее, чего еще можно избежать, либо как прошлое, что уже случилось, и вроде как даже уже начало проходить.
И мы видим себя то в мире, где все еще не просрано, то в мире, где все уже давно просрано, но никогда не между ними. Потому что это невыносимо — обнаружить себя в моменте этой пересборки. Где слишком видно, что реальность, воспринимающаяся нами как нечто незыблемое, даже объективное — чудовищно хрупкая штука, со всех сторон объятая вязкой черной пустотой. Где только ахуй, тот несимволизируемый крик из сорокинской «Нормы».
И неважно, о какой катастрофе идет речь — личной или социальной.
#Entwurf
1
Прикол мечты ведь в том, что она не должна сбываться. А, если это вдруг по какому-то недоразумению происходит, то она тут же должна уступить место следующей мечте.
Функция мечты — в обеспечении ощущения определенности. Когда примерно понятно, куда и за чем. Даже едва воплотимая мечта задает ориентир. Является формой извлечения смысла из бессмыслицы, пустоты и шума. Кристева в «Черном солнце…» назвала это способностью к воображаемому:
В жизни, как в хорошем сексе, некоторые мечты должны остаться неосуществленными. Едва тронутыми. Всегда необходим некий остаток. Иначе можно успеть слишком хорошо увидеть, насколько хрупкой является способность извлекать смысл.
#Entwurf
Функция мечты — в обеспечении ощущения определенности. Когда примерно понятно, куда и за чем. Даже едва воплотимая мечта задает ориентир. Является формой извлечения смысла из бессмыслицы, пустоты и шума. Кристева в «Черном солнце…» назвала это способностью к воображаемому:
«Сохранение идеализации: воображаемое — это чудо, но в то же время это распыление чуда — самообман, ничто, кроме сна и слов, слов, слов... Оно утверждает всемогущество временной субъективности — той, которая может высказать всё, включая смерть».
В жизни, как в хорошем сексе, некоторые мечты должны остаться неосуществленными. Едва тронутыми. Всегда необходим некий остаток. Иначе можно успеть слишком хорошо увидеть, насколько хрупкой является способность извлекать смысл.
#Entwurf
8
Кстати, о «Скифах»
Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!…
… Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
Все это знаменитое стихотворение, которое последние года особенно часто вспоминают, построено на противопоставлении истины амбивалентного Единого, открывшейся России-Сфинксу, нормативной гендерной сексуальности Запада. Блок играет с образом андрогина, очень популярным в то время в символистской тусовке. Андрогин свободен от каких-либо разрывов, а потому его любовь абсолютна. Извне эта любовь, конечно, воспринимается как нечто поглощающее и угрожающее. Как минимум, уничтожающее норму. Но такая любовь имеет право на эту тоталитарность: её разрушительные издержки как бы заранее оправданы её глубиной.
В действительности все эти красивые конструкции о подлинной, а потому внеконвенциональной любви чаще всего являются банальным оправданием насилия. Я по-настоящему люблю тебя, поэтому я знаю, как тебе лучше. Потом ты поймешь, что я прав — обычный абьюз, за которым скрываются неспособность принять сам факт чужой субъектности и катастрофическая неуверенность в собственной.
И с Блоком можно согласиться: вся русская /только политическая?/ культура действительно может быть рассмотрена как традиция делегирования права на абьюз. Не просто на насилие, что структурно нормально для любого государства, а именно на абьюз: все ради вашего же блага, ради нашей великой любви, как вы смеете сопротивляться?
#Блок
#Entwurf
Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!…
… Мы любим плоть — и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
Все это знаменитое стихотворение, которое последние года особенно часто вспоминают, построено на противопоставлении истины амбивалентного Единого, открывшейся России-Сфинксу, нормативной гендерной сексуальности Запада. Блок играет с образом андрогина, очень популярным в то время в символистской тусовке. Андрогин свободен от каких-либо разрывов, а потому его любовь абсолютна. Извне эта любовь, конечно, воспринимается как нечто поглощающее и угрожающее. Как минимум, уничтожающее норму. Но такая любовь имеет право на эту тоталитарность: её разрушительные издержки как бы заранее оправданы её глубиной.
В действительности все эти красивые конструкции о подлинной, а потому внеконвенциональной любви чаще всего являются банальным оправданием насилия. Я по-настоящему люблю тебя, поэтому я знаю, как тебе лучше. Потом ты поймешь, что я прав — обычный абьюз, за которым скрываются неспособность принять сам факт чужой субъектности и катастрофическая неуверенность в собственной.
И с Блоком можно согласиться: вся русская /только политическая?/ культура действительно может быть рассмотрена как традиция делегирования права на абьюз. Не просто на насилие, что структурно нормально для любого государства, а именно на абьюз: все ради вашего же блага, ради нашей великой любви, как вы смеете сопротивляться?
#Блок
#Entwurf
«Посмотрите в зеркало на ваше тело, и вы поймете, что вы смертны; проведите пальцами по ребрам, как по мандолине, и вы увидите, как близко находитесь вы от могилы. Только потому, что мы одеты, мы и можем казаться себе бессмертными: ну как человек может умереть, если он носит галстук? Наряжающийся труп не знает, что он труп, и, мысленно представляя себе вечность, поддерживает в душе иллюзию. Плоть прикрывает скелет, одежда прикрывает плоть…»
См. «О разложении основ»
Никакого противоречия здесь нет. Там, где есть мода, нет места смерти: там только подвижность знаков, означающих, формирующих цепи или, вернее, покровы. Они колышутся, и этот шум убаюкивает. В этом назначение как моды с маркетингом, так и Символического вообще — скрывать смерть, конечность. То, что все уникально и при этом предельно хрупко. Они переводят существование в режим n+1: всегда будут новая коллекция, новый девайс, новые курсы. С этой не получилось, обязательно получится с другой.
В Символическое как бы всегда имплицитно зашита возможность пролонгации. Гарантированность будущего, каким бы оно ни было, сама по себе здорово стабилизирует: мир кажется устойчивым и в нем появляется место для надежды. Ведь
#Entwurf
#Сиоран
Шизоидный субъект защищается от интенсивности, которая воспринимается им как слишком пугающая, расщепляясь и отклоняясь. Через рассеяние на мириады частиц, собирающихся в кластеры, существующих в разных плоскостях и даже разных временах. Эта способность к расщеплению дает множество преимуществ: ты одновременно и тут, и там, и с этими, и с теми, и один, и нигде. Но оборотной стороной того, что тебя не поймать, является то, что ты везде чужой.
Шизоидный мир конструируется вокруг поддержания машинерии расщепления. Это мир расстояний и убежищ, признаний и недомолвок, измен и отчаянной любви, пылкой веры и вязкого скептицизма. Настроения там сменяют друг друга быстро и внешне почти необъяснимо, острота сочетается с ригидностью, благодарность — с утилизацией. Холод сменяется предельной нежностью, а вязкая страсть — асексуальностью. Любая психическая организация является ответом на разрыв, лежащий в основании человеческой субъектности, но для шизоидов он, пожалуй, особенно отчетлив.
В этом мире целого всегда недостаточно, часто оно подменено тоской по целому. Многие шизоидные люди настолько расщеплены, что, даже интенсивно переживая эту тоску, они не в состоянии опознать её. Другие живут надеждой, что когда-нибудь случится нечто — встреча, чудо, — что качественно изменит их, сделает целыми и даст покой. Но само это ожидание структурно является ни чем иным, как проявлением воспроизводящегося расщепления. Люди в их жизнях сменяются, отношения возникают и отмирают, но расщепление остается, прошивая собой все.
Гамаюны, сирины и алконосты ассоциируются у меня с шизоидностью. Странный, не укладывающийся в один порядок образ, шизоидно-параноидное сочетание, которое никак не может стать соединением, превратиться в целый амбивалентный объект депрессивной позиции. Женщина и птица, одновременно добрая и злая, жестокая и ласковая, феминная и маскулинная, угрожающая и обнадеживающая. Как фаллическая мать, ужасающая своей произвольностью, но совершенно необходимая.
Последние полтора года на моем рабочем столе стоит диптих: два сирина, темный и светлый. Смотря на них, я пытаюсь раз за разом вспоминать, что стать более целым можно лишь через усилие, сопротивляясь инерции расщепления. Что искренности нужно учиться, что точное слово всегда сопряжено с болью. Что проебать можно все, даже чудо, если у тебя не хватит мужества удержать себя перед ним и в нем.
#Fetzen
Шизоидный мир конструируется вокруг поддержания машинерии расщепления. Это мир расстояний и убежищ, признаний и недомолвок, измен и отчаянной любви, пылкой веры и вязкого скептицизма. Настроения там сменяют друг друга быстро и внешне почти необъяснимо, острота сочетается с ригидностью, благодарность — с утилизацией. Холод сменяется предельной нежностью, а вязкая страсть — асексуальностью. Любая психическая организация является ответом на разрыв, лежащий в основании человеческой субъектности, но для шизоидов он, пожалуй, особенно отчетлив.
В этом мире целого всегда недостаточно, часто оно подменено тоской по целому. Многие шизоидные люди настолько расщеплены, что, даже интенсивно переживая эту тоску, они не в состоянии опознать её. Другие живут надеждой, что когда-нибудь случится нечто — встреча, чудо, — что качественно изменит их, сделает целыми и даст покой. Но само это ожидание структурно является ни чем иным, как проявлением воспроизводящегося расщепления. Люди в их жизнях сменяются, отношения возникают и отмирают, но расщепление остается, прошивая собой все.
Гамаюны, сирины и алконосты ассоциируются у меня с шизоидностью. Странный, не укладывающийся в один порядок образ, шизоидно-параноидное сочетание, которое никак не может стать соединением, превратиться в целый амбивалентный объект депрессивной позиции. Женщина и птица, одновременно добрая и злая, жестокая и ласковая, феминная и маскулинная, угрожающая и обнадеживающая. Как фаллическая мать, ужасающая своей произвольностью, но совершенно необходимая.
Последние полтора года на моем рабочем столе стоит диптих: два сирина, темный и светлый. Смотря на них, я пытаюсь раз за разом вспоминать, что стать более целым можно лишь через усилие, сопротивляясь инерции расщепления. Что искренности нужно учиться, что точное слово всегда сопряжено с болью. Что проебать можно все, даже чудо, если у тебя не хватит мужества удержать себя перед ним и в нем.
#Fetzen
«Новый человек «начнется с жестокого, беспощадного разрушения речевого синтаксиса. Он не будет тратить времени на построение предложения, пунктуация и подбор подходящего прилагательного ничего не будут для него значить. Он будет презирать уменьшительные суффиксы и вообще любые нюансы языка. Задержав дыхание, он обрушится на ваши нервы зрительными всефактурными переживаниями в том порядке, в каком они явятся ему. Паровой поток ощущений и эмоций без перебоев польется в выхлопную трубу фраз через клапаны пунктуации и прилагательные зажимы. Кулаками исполненных значения слов без всякого конвенционального порядка. Единственной заботой повествователя останется передать каждую вибрацию своего существа».
См. «Манифест футуризма», 1909
Фантазия о достижении полноты через освобождение языка от конвенциональных норм была определяющей для многих течений модерна. Язык в своем развитии зашел куда-то не туда, он больше разъединяет, чем объединяет — значит, его нужно подправить, очистить от лишнего. И тогда разрыв между людьми, между субъектом и Другим, наконец, будет преодолен, настанет экстаз полного взаимопонимания. В этом фантазме сходятся такие разные модернистские течения как футуризм и, например, логический позитивизм Венского кружка.
Он продолжает быть востребованным и спустя столетие, пусть и в чуть менее насыщенной форме. Современная левая языковая этика, предписывающая исключение из коммуникации дискриминирующих элементов (неважно, гендерных или расовых), также разворачивается вокруг заигрывания с химерой полного взаимопонимания. Разве что её прекрасное далеко чуть менее прекрасное и чуть более далекое, чем в футуризме.
Впрочем, весь прикол заключается как раз в том, что любой язык, доступный человеческому субъекту и формирующий его, всегда структурно связан с разрывом, отчуждением и насилием. В этом отношении греза о дистиллированной экологичности коммуникации — не более, чем одна из возможных морковок, позволяющих ослику хоть куда-то двигаться, а не коллапсировать на месте.
#Маринетти
#Entwurf
11
У Кристевой в «Черном солнце…» есть совершенно пронзительный, даже пугающий фрагмент о способности к Воображаемому, позволяющей человеческому субъекту выживать:
Самообман, предваряющий и задающий любую гносеологическую систему, координатные оси истины и лжи.
Иначе говоря, любой рациональной операции, подразумевающей категориальную пару истина-ложь, предшествует акт совершенно иррациональный, аффективный. Момент очарования, обнадеживания. И/или ужаса.
#Entwurf
#Кристева
«Способность к воображаемому, присущая западному человеку, получающая завершение в христианстве, — это способность переносить смысл в то самое место, где он потерян в смерти и/или бессмыслице. Сохранение идеализации: воображаемое — это чудо, но в то же время это распыление чуда — самообман, ничто, кроме сна и слов, слов, слов... Оно утверждает всемогущество временной субъективности — той, которая может высказать всё, включая смерть».
Самообман, предваряющий и задающий любую гносеологическую систему, координатные оси истины и лжи.
Иначе говоря, любой рациональной операции, подразумевающей категориальную пару истина-ложь, предшествует акт совершенно иррациональный, аффективный. Момент очарования, обнадеживания. И/или ужаса.
#Entwurf
#Кристева
2
Трилогия Гора Вербински «Пираты Карибского моря» примечательна тем, что глобальная корпорация, Ост-Индская торговая компания, в этих фильмах представлена куда большим злом, чем коварные пираты или жестокие языческие боги. Ведь в отличие от них она лишена какой-либо человечности.
Второй и третий фильм демонстрируют, что структурирование мира неизбежно связано с монополизацией. Инстанция, стоящая за этим процессом, всегда является инстанцией власти. В результате пространство оказывается ну просто слишком упорядоченным, чтобы в нем могли выживать мелкие акторы, для существования которых критически необходимы области зыбкого и неизвестного. Пираты по всему миру массово гибнут от того, что им больше негде скрываться: Ост-Индская торговая компания банально обладает достаточным ресурсом для того, чтобы постоянно создавать все более полные карты.
Расстрелянный из пушек кракен, разлагающийся на отмели — красивый образ угрозы корпорации, претендующей на тотальное упорядочивание как материального, так и имматериального. В конце концов, лорд Катлер Беккет, командующий силами Ост-Индской компании, стремится поставить во главе ее флота именно «Летучий голландец» — корабль, который во вселенной фильма должен перевозить души умерших на тот свет.
#Filmkunst
#Fetzen
Второй и третий фильм демонстрируют, что структурирование мира неизбежно связано с монополизацией. Инстанция, стоящая за этим процессом, всегда является инстанцией власти. В результате пространство оказывается ну просто слишком упорядоченным, чтобы в нем могли выживать мелкие акторы, для существования которых критически необходимы области зыбкого и неизвестного. Пираты по всему миру массово гибнут от того, что им больше негде скрываться: Ост-Индская торговая компания банально обладает достаточным ресурсом для того, чтобы постоянно создавать все более полные карты.
Расстрелянный из пушек кракен, разлагающийся на отмели — красивый образ угрозы корпорации, претендующей на тотальное упорядочивание как материального, так и имматериального. В конце концов, лорд Катлер Беккет, командующий силами Ост-Индской компании, стремится поставить во главе ее флота именно «Летучий голландец» — корабль, который во вселенной фильма должен перевозить души умерших на тот свет.
#Filmkunst
#Fetzen
Для истосковавшихся по культурологии — прекрасный канал «Лаборатория культур».
На нем вы найдете с любовью написанные лонгриды на очевидные и неочевидные темы, связанные с историей искусства, антропологией и религиоведением.
Библейские аллюзии в саге о Гарри Поттере, почему монахи-джайны заниматся самобичеванием, зачем молятся дыркам в стене, какие женщины считаются в исламе святыми — и это только верхушка айсберга.
На нем вы найдете с любовью написанные лонгриды на очевидные и неочевидные темы, связанные с историей искусства, антропологией и религиоведением.
Библейские аллюзии в саге о Гарри Поттере, почему монахи-джайны заниматся самобичеванием, зачем молятся дыркам в стене, какие женщины считаются в исламе святыми — и это только верхушка айсберга.
Текст — по крайней мере, в его классическом западном понимании — всегда накладывает слишком много обязательств. Он должен быть осмысленным, объединенным общей темой, обладать связностью и цельностью. Текст является коррелятом инстанции Я, Эго. Часто — строго говоря, почти всегда — получается порочный круг: корявое Я производит корявый текст, который, в свою очередь, используется для нарциссического обеспечения корявого Я, воспроизведения лежащей в его основе фантазии.
Сюрреализм был одной из самых амбициозных попыток разорвать этот круг. В нем в качестве цели заявлялось максимальное освобождение творческого процесса от цензуры Эго. Именно на это были направлены практики вроде автоматического письма или рисования. Получающийся в результате такого художественного праксиса материал должен был стать основой для революции сознания. Вот яркий фрагмент из одного из главных сюрреалистских манифестов:
Но на практике довольно быстро обнаружилось, что выход за пределы связки Я-Текст является радикально невозможным. На Эго как на, в первую очередь, инстанцию защиты и отклонения в психическом аппарате завязано слишком много. Короче говоря, вода из ванночки либо не выливается вовсе, либо выливается вместе с младенцем.
#Entwurf
#Бретон
Сюрреализм был одной из самых амбициозных попыток разорвать этот круг. В нем в качестве цели заявлялось максимальное освобождение творческого процесса от цензуры Эго. Именно на это были направлены практики вроде автоматического письма или рисования. Получающийся в результате такого художественного праксиса материал должен был стать основой для революции сознания. Вот яркий фрагмент из одного из главных сюрреалистских манифестов:
«Ужас смерти, потусторонние кабаре, погружение в сон даже самого здорового рассудка, обрушивающаяся на нас стена будущего, Вавилонские башни, зеркала неосновательности, непреодолимая стена грязноватого серебра мозгов — эти слишком увлекательные образы человеческой катастрофы остаются, возможно, всего лишь образами. Все заставляет нас видеть, что существует некая точка духа, в которой жизнь и смерть, реальное и воображаемое, прошлое и будущее, передаваемое и непередаваемое, высокое и низкое уже не воспринимаются как противоречия. И напрасно было бы искать для сюрреалистической деятельности иной побудительный мотив, помимо надежды, определить такую точку… Важно понимать, что речь идет не о простой перестановке слов или произвольном перераспределении зрительных образов, но о воссоздании состояния души, которое сможет соперничать по своей напряженности с истинным безумием».
См. «Второй манифест сюрреализма» Андре Бретона, 1930 г.
Но на практике довольно быстро обнаружилось, что выход за пределы связки Я-Текст является радикально невозможным. На Эго как на, в первую очередь, инстанцию защиты и отклонения в психическом аппарате завязано слишком много. Короче говоря, вода из ванночки либо не выливается вовсе, либо выливается вместе с младенцем.
#Entwurf
#Бретон
Stoff
«Мы воспринимаем мир глубже, и потому можем считать себя способными к глубоким чувствам. Почему мы не спиваемся? Может быть, потому, что нам не приятен кошачий вой, который пьяные вынуждены слушать на улицах. Почему не влюбляемся каждый месяц снова? Если при…
А вот отрывок из более раннего письма Фрейда к Марте Бернайс (от 18.08.1882). Поженятся они только в 1886 году:
Есть и совсем милый фрагмент. В одном из писем от 1885 года, после получения приглашения на стажировку у Жана Шарко, воодушевленный Фрейд писал Марте:
Хорошая иллюстрация к тому, насколько слабо мы представляем, куда нас заведут наши авантюры.
#Фрейд
#Fetzen
«… Не надо скупиться на нежность. Чем более тратишь ее, тем более она восполняется другим. Если о нежности забывают, то незаметно утрачивается душевная связь, и отношения супругов бывают подобны в таком случае ржавому замку. Вроде бы и есть замок, да что им откроешь, если весь заржавел? Не единожды два любящих сердца оказывались в подобной ситуации.
Думаю о тебе. Ты так далеко от меня. Усилием воли заставляю себя смириться с этим. Мое бедное, милое дитя, сколько печали уже выпало на твою долю, хоть ты и не склонна делиться своими переживаниями. Наверное, не сразу сможешь вздохнуть с облегчением. Ведь порой тебе кажется, что счастье покинуло тебя. Нет, надо стремиться достойно получить свою долю радости жизни. Верю, ты принесешь много счастья. Ты сама — мое счастье, без тебя я падаю духом, все валится из рук. С тобой, для тебя мне хочется энергично действовать, работать и наслаждаться этим миром вместе с тобою».
Есть и совсем милый фрагмент. В одном из писем от 1885 года, после получения приглашения на стажировку у Жана Шарко, воодушевленный Фрейд писал Марте:
«Маленькая Принцесса, моя маленькая Принцесса. О, как это будет прекрасно! Я приеду с деньгами… Потом я отправлюсь в Париж, стану великим учёным и вернусь в Вену с большим, просто огромным ореолом над головой, мы тотчас же поженимся, и я вылечу всех неизлечимых нервнобольных!»
Хорошая иллюстрация к тому, насколько слабо мы представляем, куда нас заведут наши авантюры.
#Фрейд
#Fetzen
«Все самое плохое в этой жизни случается не тогда, когда вы этого ждете, а в какой-нибудь самый обычный вечер вторника».
Разрыв между реальностью, сотканной из ожиданий, смешанных с воспоминаниями, и Реальным, уклоняющимся от воображения и символизации. Реальным, ужасающим и обнадеживающим одновременно. Мы можем относительно стабильно существовать лишь потому, что обладаем способностью забывать о том, насколько чудовищно беззащитны, о том, насколько все зыбко.
Цитата без автора: много лет назад я как будто бы услышал эту фразу, но не помню, где; подавалась она как цитата из Чехова, но ничего близкого я у него найти не смог. Возможно, она мне просто приснилась.
#Fetzen
1
Если психоаналитическая традиция чему и учит, так это тому, что всякий дом должен быть оставлен, всякий родитель — похоронен, а всякий ребенок — отпущен.
Впрочем, она же очень наглядно показывает, что в полной или хотя бы достаточной степени это не удается практически никому.
#Fetzen
Впрочем, она же очень наглядно показывает, что в полной или хотя бы достаточной степени это не удается практически никому.
#Fetzen
1
Сновидение и явь очень важно рассматривать в комплексе. Только в таком случае первое может служить той самой «королевской дорогой».
Нет никакой реальности, яви, самой по себе, как нет сна в вакууме: речь идет о двух состояниях одной психической структуры. В своем уникальном сочетании — взятом как синхронически, так и диахронически, в динамике, — дополняя и балансируя друг друга, они являются компромиссом в отношении тревоги и дефицита.
И сон, и явь выполняют, в первую очередь, защитную функцию. При этом сокрытие, структурирующее реальность, лежащее в основе коррелятивного ей Я/Эго и обеспечивающее видимость его целостности, часто оказывается куда более изощренным, чем то, что вписано в сновидение. В «Изнанке психоанализа», XVII семинаре, Лакан отмечает:
#Entwurf
#Фрейд
#Лакан
Нет никакой реальности, яви, самой по себе, как нет сна в вакууме: речь идет о двух состояниях одной психической структуры. В своем уникальном сочетании — взятом как синхронически, так и диахронически, в динамике, — дополняя и балансируя друг друга, они являются компромиссом в отношении тревоги и дефицита.
И сон, и явь выполняют, в первую очередь, защитную функцию. При этом сокрытие, структурирующее реальность, лежащее в основе коррелятивного ей Я/Эго и обеспечивающее видимость его целостности, часто оказывается куда более изощренным, чем то, что вписано в сновидение. В «Изнанке психоанализа», XVII семинаре, Лакан отмечает:
«Фрейд делает любопытное замечание, что сновидение вызывает пробуждение как раз тогда, когда оно вот-вот готово выдать, наконец, истину, так что пробуждается человек лишь для того, чтобы благополучно спать дальше — спать в реальном, или, говоря точнее, в реальности».
#Entwurf
#Фрейд
#Лакан
Есть вещи, к которым просто нельзя быть полностью или хотя бы достаточно готовым. О них можно фантазировать, можно даже ждать их, но невозможно заранее знать, как именно ты будешь их переживать, сколько это продлится, хватит ли тебе на это сил. Кем ты из этого выйдешь.
Нельзя быть готовым к смерти родителей. К уходу любимого. К рождению ребенка. К тяжелой болезни. К войне. К чуду. Такие события настолько многомерны, что создают новые точки отсчета, переводят реальность в качественно иные конфигурации. Напоминают об обступающей нас неизвестности (о Реальном) и заставляют ощущать собственную хрупкость слишком отчетливо.
В моем представлении, если и есть какая-то характеристика взрослости, то это способность субъекта помнить о том, что многое в этом мире невозможно контролировать. Что неизбежно есть то, что происходит помимо и вопреки его представлениям. Другими словами, способность субъекта быть гибким в принятии собственной беззащитности. Как это ни парадоксально, подобная позиция на практике приводит к куда большей адаптивности, чем ригидная убежденность в своей исключительной прочности.
#Fetzen
Нельзя быть готовым к смерти родителей. К уходу любимого. К рождению ребенка. К тяжелой болезни. К войне. К чуду. Такие события настолько многомерны, что создают новые точки отсчета, переводят реальность в качественно иные конфигурации. Напоминают об обступающей нас неизвестности (о Реальном) и заставляют ощущать собственную хрупкость слишком отчетливо.
В моем представлении, если и есть какая-то характеристика взрослости, то это способность субъекта помнить о том, что многое в этом мире невозможно контролировать. Что неизбежно есть то, что происходит помимо и вопреки его представлениям. Другими словами, способность субъекта быть гибким в принятии собственной беззащитности. Как это ни парадоксально, подобная позиция на практике приводит к куда большей адаптивности, чем ригидная убежденность в своей исключительной прочности.
#Fetzen