Майское чтение
Немного всего вперемешку, разного и интересного, что сейчас в поле внимания. Выходит, что почти все про Москву!
Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма (Кэтрин Зубович)
Увидел книгу случайно в Переделкино, попалась как будто вовремя, вот в русле моего субъективного интереса. Но решил не брать, цена кусалась. Теперь читаю в электронном виде.
Грибы, мутанты и другие: архитектура эры Лужкова (Даша Парамонова)
Спасибо Александру Острогорскому за нее, так бы пропустил! А тем временем книжка кажется свидетельством уже исчезнувшей стрелки (ну, такое ощущение), и таким погружением в архитектуру лужковской Москвы из будущего. Не капром, а грибы и мутанты.
Crisis and the Everyday in Postsocialist Moscow (Ольга Шевченко)
Легендарная работа, встретилась давно, но вот недавно на Векторах снова упоминалась, а у меня все не доходили руки прочитать как следует, только фрагментами. Пробуем исправить.
Architecture of Life Soviet Modernism and the Human Sciences (Алла Вронская)
Узнал об этой книге благодаря размышлениям и разговорам о том, как архитектура может быть способна создавать человека. Как будто сложная книга, с осени в списках, но надо наконец достать и разобраться.
***
Ещё в поле зрения уже не раз попадается книга Андреевского «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху», там даже, как я понимаю, несколько томов, но пока присматриваюсь.
Хочется, конечно, найти и прочитать что-то про повседневность Москвы 20-х и 30-х, но вот кроме Андреевского не видел как будто ничего, если не считать художественной литературы. Если вы знаете что-то, что про Москву того периода почитать, буду признателен за совет! А если эти четыре книги хотите почитать, пишите, скину!
Немного всего вперемешку, разного и интересного, что сейчас в поле внимания. Выходит, что почти все про Москву!
Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма (Кэтрин Зубович)
Увидел книгу случайно в Переделкино, попалась как будто вовремя, вот в русле моего субъективного интереса. Но решил не брать, цена кусалась. Теперь читаю в электронном виде.
Грибы, мутанты и другие: архитектура эры Лужкова (Даша Парамонова)
Спасибо Александру Острогорскому за нее, так бы пропустил! А тем временем книжка кажется свидетельством уже исчезнувшей стрелки (ну, такое ощущение), и таким погружением в архитектуру лужковской Москвы из будущего. Не капром, а грибы и мутанты.
Crisis and the Everyday in Postsocialist Moscow (Ольга Шевченко)
Легендарная работа, встретилась давно, но вот недавно на Векторах снова упоминалась, а у меня все не доходили руки прочитать как следует, только фрагментами. Пробуем исправить.
Architecture of Life Soviet Modernism and the Human Sciences (Алла Вронская)
Узнал об этой книге благодаря размышлениям и разговорам о том, как архитектура может быть способна создавать человека. Как будто сложная книга, с осени в списках, но надо наконец достать и разобраться.
***
Ещё в поле зрения уже не раз попадается книга Андреевского «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху», там даже, как я понимаю, несколько томов, но пока присматриваюсь.
Хочется, конечно, найти и прочитать что-то про повседневность Москвы 20-х и 30-х, но вот кроме Андреевского не видел как будто ничего, если не считать художественной литературы. Если вы знаете что-то, что про Москву того периода почитать, буду признателен за совет! А если эти четыре книги хотите почитать, пишите, скину!
❤4👍2
Moskau. Das Gesicht der Stadte (Sidorow А. А, 1928)
Читаю книгу «Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма», там в первой главе Кэтрин Зубович старается показать, в какой именно Москве, дореволюционной, старой, исторической, рождались проекты новой архитектуры и где именно прокладывало себе дорогу социалистическое преобразование пространства.
Для этого она обращается — так начинается первая глава — к московскому искусствоведу Алексею Сидорову, который в 1928 году выпускает в Берлине альбом фотографий, снятых им в период НЭПовской Москвы.
Несмотря на то, что в книге есть вроде как всего 8 фотографий из альбома, сразу захотелось посмотреть их все. Полез искать. Сначала всплывали ссылки на всяческие аукционы, самого файла альбома целиком не находилось, но вот — счастье! — есть оцифрованный!
Библиотека им. Н.А. Некрасова собрала в своих оцифрованных фондах несколько фотоальбомов Москвы разных лет, в том числе и альбом Сидорова.
Как пишет Сидоров в предисловии к альбому:
И вот такие контрасты и противоречия и пытаются схватить фотографии города в альбоме Сидорова. Как указывает Зубович,
Но вместе с такой фиксацией прошлого, фотографии альбома показывают нечто новое, уже рождающееся в городе. Здесь есть снимки новых архитектурных сооружений в стиле конструктивизма, в том числе высокое административное здание Моссельпрома.
— везде контраст и противоречия.
Авангардные здания, рекламные щиты и уличная торговля соседствуют с усадьбами, церквями, прачками на реке, с топкой льда, с кладбищами, с бездомными детьми. Есть фотографии и наводнения на Красном октябре.
Всем рекомендую эти фотографии — весь альбом тут. Вот для меня вышло интересное отдельное погружение.
Читаю книгу «Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма», там в первой главе Кэтрин Зубович старается показать, в какой именно Москве, дореволюционной, старой, исторической, рождались проекты новой архитектуры и где именно прокладывало себе дорогу социалистическое преобразование пространства.
Для этого она обращается — так начинается первая глава — к московскому искусствоведу Алексею Сидорову, который в 1928 году выпускает в Берлине альбом фотографий, снятых им в период НЭПовской Москвы.
Несмотря на то, что в книге есть вроде как всего 8 фотографий из альбома, сразу захотелось посмотреть их все. Полез искать. Сначала всплывали ссылки на всяческие аукционы, самого файла альбома целиком не находилось, но вот — счастье! — есть оцифрованный!
Библиотека им. Н.А. Некрасова собрала в своих оцифрованных фондах несколько фотоальбомов Москвы разных лет, в том числе и альбом Сидорова.
Как пишет Сидоров в предисловии к альбому:
«Москва стоит на границе между Европой и Азией: некогда царский город, наследница Византии, носительница фантастического титула Третьего Рима. При императорах XVIII–XIX веков она была красивым губернским городом – барочным, задумчивым и немного ленивым. До революции она была городом крупных промышленников, центром либеральной интеллигенции, купеческой оппозиции и художественных коллекций, где Пикассо и Матисс соседствовали с древнерусскими иконами. Потом, в первые ужасные годы потрясений, революционная Москва голодала и прозябала, ей угрожала смерть. А сегодня Красная Москва – советская столица… Из всех городов мира Москва, пожалуй, вызывает самые противоречивые чувства»
И вот такие контрасты и противоречия и пытаются схватить фотографии города в альбоме Сидорова. Как указывает Зубович,
«фотографы, чьи работы выбрал Сидоров, были пикториалистами, или фотохудожниками – приверженцами особого стиля в фотографии, подражавшего эмоциональности и красоте живописи импрессионистов. Увиденная сквозь смягчающие светофильтры и под живописными углами Москва приобретала грустный, меланхоличный флер. Показывая зыбкие картины раннего советского периода, страницы этого альбома источали ностальгию по прошлому».
Но вместе с такой фиксацией прошлого, фотографии альбома показывают нечто новое, уже рождающееся в городе. Здесь есть снимки новых архитектурных сооружений в стиле конструктивизма, в том числе высокое административное здание Моссельпрома.
«На оживленном рынке под открытым небом у подножья Сухаревой башни XVII века, где в торговых рядах сталкивались деревня и город, Сидоров обнаружил московскую старину, уживавшуюся в годы НЭПа с иностранными концессиями»
— везде контраст и противоречия.
Авангардные здания, рекламные щиты и уличная торговля соседствуют с усадьбами, церквями, прачками на реке, с топкой льда, с кладбищами, с бездомными детьми. Есть фотографии и наводнения на Красном октябре.
Всем рекомендую эти фотографии — весь альбом тут. Вот для меня вышло интересное отдельное погружение.
❤9
1
У Расула Гамзатова есть «Сыновья, стали старше вы павших отцов» — а так получается, что давно уже и твой сын, и внуки твои, а вот теперь и я, правнук твой, уже старше тебя, немного, но все же. Сейчас мне чуть больше лет, чем было тебе в твоем августе 42-го, больше дней прожил я, чем ты.
Но как это, что это? Иногда я спрашиваю себя, а что ты был за человек и как ты видел, думал, чувствовал, действовал? Я нахожу в архиве схему расположения твоего батальона, составленную тобой и с твоей подписью — и вот еще частица тебя. Но что это, как это, как соединить это все? И письма, и сохраненные в памяти истории, и все узнаваемое сейчас — ты, все это ты. И дом твой, и места твои.
Моя жизнь — подарок, следствие твоего великого подвига, твоей жизни, твоей жертвы и твоей великой победы. Вправе ли я забыть? Нет.
Обещает быть весна
долгой.
Ждет отборного зерна
пашня.
И живу я на земле
доброй
за себя
и за того парня.
2
Можно ли отделить личное от всемирного, отделить моего прадеда и его жизнь и смерть от миллионов судеб в общей борьбе с фашизмом, с этой отравой и чумой анти-человечности и разрушения? Я так не могу и не думаю, что это возможно.
Девятое мая, День Победы, это не только личное переживание. Это непременно память о жестокой борьбе со злом фашизма, капитала, империализма. Память о тяжелой победе над ним. Победе гуманизма и интернационального братства, победе жизни — красивой, красной, полной. Однако и напоминание, что зло, побежденное тогда, живуче, оно многоглаво, лихо шествующее, опасное. Значит и антифашистское, коммунистическое дело взывает к себе на борьбу со злом.
3
Роберт Рождественский «Реквием (Вечная слава героям)»
Пламя ударило в небо! —
ты помнишь,
Родина?
Тихо сказала: «Вставайте на помощь…»
Родина.
Славы никто у тебя не выпрашивал,
Родина.
Просто был выбор у каждого:
я или Родина.
//
Когда ты, грядущее?
Скоро ли?
В ответ на какую
боль?..
Ты видишь:
самые гордые
вышли на встречу с тобой.
Грозишь частоколами надолб.
Пугаешь угластыми кручами…
Но мы поднимем себя
по канатам,
из собственных нервов
скрученных!
Вырастем.
Стерпим любые смешки.
И станем больше
богов!..
И будут дети лепить снежки
из кучевых
облаков.
//
Это песня о солнечном свете,
это песня о солнце в груди.
Это песня о юной планете,
у которой
все впереди!
Именем солнца, именем Родины
клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели, —
мы допоем!
То, что отцы не построили, —
мы построим!
У Расула Гамзатова есть «Сыновья, стали старше вы павших отцов» — а так получается, что давно уже и твой сын, и внуки твои, а вот теперь и я, правнук твой, уже старше тебя, немного, но все же. Сейчас мне чуть больше лет, чем было тебе в твоем августе 42-го, больше дней прожил я, чем ты.
Но как это, что это? Иногда я спрашиваю себя, а что ты был за человек и как ты видел, думал, чувствовал, действовал? Я нахожу в архиве схему расположения твоего батальона, составленную тобой и с твоей подписью — и вот еще частица тебя. Но что это, как это, как соединить это все? И письма, и сохраненные в памяти истории, и все узнаваемое сейчас — ты, все это ты. И дом твой, и места твои.
Моя жизнь — подарок, следствие твоего великого подвига, твоей жизни, твоей жертвы и твоей великой победы. Вправе ли я забыть? Нет.
Обещает быть весна
долгой.
Ждет отборного зерна
пашня.
И живу я на земле
доброй
за себя
и за того парня.
2
Можно ли отделить личное от всемирного, отделить моего прадеда и его жизнь и смерть от миллионов судеб в общей борьбе с фашизмом, с этой отравой и чумой анти-человечности и разрушения? Я так не могу и не думаю, что это возможно.
Девятое мая, День Победы, это не только личное переживание. Это непременно память о жестокой борьбе со злом фашизма, капитала, империализма. Память о тяжелой победе над ним. Победе гуманизма и интернационального братства, победе жизни — красивой, красной, полной. Однако и напоминание, что зло, побежденное тогда, живуче, оно многоглаво, лихо шествующее, опасное. Значит и антифашистское, коммунистическое дело взывает к себе на борьбу со злом.
3
Роберт Рождественский «Реквием (Вечная слава героям)»
Пламя ударило в небо! —
ты помнишь,
Родина?
Тихо сказала: «Вставайте на помощь…»
Родина.
Славы никто у тебя не выпрашивал,
Родина.
Просто был выбор у каждого:
я или Родина.
//
Когда ты, грядущее?
Скоро ли?
В ответ на какую
боль?..
Ты видишь:
самые гордые
вышли на встречу с тобой.
Грозишь частоколами надолб.
Пугаешь угластыми кручами…
Но мы поднимем себя
по канатам,
из собственных нервов
скрученных!
Вырастем.
Стерпим любые смешки.
И станем больше
богов!..
И будут дети лепить снежки
из кучевых
облаков.
//
Это песня о солнечном свете,
это песня о солнце в груди.
Это песня о юной планете,
у которой
все впереди!
Именем солнца, именем Родины
клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели, —
мы допоем!
То, что отцы не построили, —
мы построим!
❤4👏4💔1
Из книги «Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма» Кэтрин Зубович:
«В расширении Москвы и ее наползании на Подмосковье не было ничего удивительного. Подобные процессы происходили со многими большими городами. Быстрая урбанизация московских пригородов в середине ХХ века, наверное, напоминала рост Рима во II веке н. э. или Лондона – в веке девятнадцатом.
Тогда Уильям Блейк наблюдал за тем, как северная часть Лондона постепенно поглощала ближайшую сельскую округу, и отголоски его тревожных мыслей об этом вошли в стихотворение «Иерусалим». Как пишет Элизабет Маккеллар,
«прошлое и настоящее сливались в сознании Блейка с северной окраиной города, которая представилась ему неким идеальным пейзажем, олицетворением пасторального совершенства, как раз в тот момент, когда она стала навсегда исчезать под натиском городской застройки».
В сознании советских людей расширение города больше связывалось с положительными явлениями – модернизацией и прогрессом. И все-таки быстрота расширения Москвы в послевоенные годы не могла не тревожить жителей самих окраин.
В 1951 году эти страхи в юмористическом виде оказались изображены на карикатуре в журнале «Крокодил».
Старушка, собирающая в лесу грибы, восклицает:
«Батюшки! Грибы растут, как новостройки!»
Строительные краны и небоскребы так близко подошли к подмосковным лесам, что теперь уже они задают темпы живой природе. В Подмосковье природная и городская среда поменялись местами: небоскребы стали мерилом, на которое равняется все растущее».
Журнал «Крокодил», 1951 г., выпуск 21
«В расширении Москвы и ее наползании на Подмосковье не было ничего удивительного. Подобные процессы происходили со многими большими городами. Быстрая урбанизация московских пригородов в середине ХХ века, наверное, напоминала рост Рима во II веке н. э. или Лондона – в веке девятнадцатом.
Тогда Уильям Блейк наблюдал за тем, как северная часть Лондона постепенно поглощала ближайшую сельскую округу, и отголоски его тревожных мыслей об этом вошли в стихотворение «Иерусалим». Как пишет Элизабет Маккеллар,
«прошлое и настоящее сливались в сознании Блейка с северной окраиной города, которая представилась ему неким идеальным пейзажем, олицетворением пасторального совершенства, как раз в тот момент, когда она стала навсегда исчезать под натиском городской застройки».
В сознании советских людей расширение города больше связывалось с положительными явлениями – модернизацией и прогрессом. И все-таки быстрота расширения Москвы в послевоенные годы не могла не тревожить жителей самих окраин.
В 1951 году эти страхи в юмористическом виде оказались изображены на карикатуре в журнале «Крокодил».
Старушка, собирающая в лесу грибы, восклицает:
«Батюшки! Грибы растут, как новостройки!»
Строительные краны и небоскребы так близко подошли к подмосковным лесам, что теперь уже они задают темпы живой природе. В Подмосковье природная и городская среда поменялись местами: небоскребы стали мерилом, на которое равняется все растущее».
Журнал «Крокодил», 1951 г., выпуск 21
🔥1🤝1