С НЕЖНОЙ ИСКРОЙ ВЕРЫ

День рождения Даниила Андреева. Крестника Горького, между прочим. Мученика и толком не прочтенного поэта.
Сегодня, когда каждый Ять может победить в ста поэтических конкурсах и по сходной цене издать полное собрание пустот, побыть в шкуре человека, который увидел изданной лишь написанную в соавторстве книгу «Замечательные исследователи горной Средней Азии», - это уже и вообразить нельзя. У Андреева не напечатали при жизни ни запятой!

Свежесть улиц брызнула в лицо мне.
Век Двадцатый, битвы класс на класс...
Прохожу, не видя и не помня,
Вдоль пустынных, серых автотрасс.

Прохожу со свечкою зажжённой,
Но не так, как мальчик, - не в руке -
С нежной искрой веры, сбережённой
В самом тихом, тайном тайнике.

Умеряя смертную кручину,
Не для кар, не к власти, не к суду,
Вот теперь нисходит Он в пучину -
К мириадам, стонущим в аду.

А в саду таинственном, у гроба,
Стража спит, глуха и тяжела,
Только дрожь предутреннего зноба
Холодит огромные тела.

Даниил Андреев
1939

День рождения Даниила Андреева, по правде говоря, прошел месяц назад, ибо родился Даниил Леонидович по старому стилю 20 октября 1906 года (т.е. 02 ноября по н.с.) Но это неважно. Важно, что Марина напомнила нам о существовании такой великой главы в истории русской поэзии, как творчество Даниила Андреева. Читать и перечитывать, и особенно - молодым, учиться у него всему, чему можно научиться у мастера не только гениальных прозрений, но и уникального поведенческого образца в жизни поэта, где главное - творчество, а все остальное - мимоходяще и преходяще.

Даниил АНДРЕЕВ (1906-1959)

ВСТУПЛЕНИЕ
В ком возмужал народный гений,
Тому ясней, чем предкам, чин
Сверх-исторических явлений,
Под-исторических пучин.
Вникая духом в дни былые,
Осознаем двойную весть:
Да, - в бездне есть двойник России,
Её прообраз - в небе есть.

Небесный Кремль - мечта народа,
Итог и цель сквозит вверху:
Лучом сквозь толщу небосвода
Он прикасается к стиху.
Он прикасался к душам зодчих,
Осуществлявших Кремль земной, -
Ко всем, искавшим правды Отчей
И мудрости земли родной.

Под ним миры кипят бореньем
Противозначных бурь и гроз.
И тот - глашатай, кто прозреньем
В их ткань вонзился, вторгся, врос.
Оттуда льется грохот бранный
Бунтующих иерарх’ий,
Одних - прекрасных и туманных,
Других - чудовищных, как Вий.

Мечты высокой вольный пленник,
Я только ей мой стих отдам:
Да будет строг он, как священник,
Ребенком вечным, как Адам!
Дли твердый шаг и плеч не горби,
Ты, мой слуга, мой вождь, мой друг, -
Российской радости и скорби
Непокоренный, страстный звук!

Но сквозь страну есть срыв без лестниц
Туда, где места нет мольбе.
И каждый слышит шорох вестниц
Служанок тьмы - в самом себе.
Про Вышний Кремль и про Inferno,
Еще невнятные вчера,
Вести рассказ упорно, мерно
Настала чуткая пора.
1949

КАК ПРИШОЛЬЦ, ТАК И УШОЛЬЦ
(народная мудрость, родилась сегодня)

На днях говорили с М. Кудимовой о премии СЛОВО и Марина рассказала, как на подведении итогов голосования Экспертной комиссии, она публично отметила, что среди четырех параметров, по которым оценивали рукописи претендентов, не было главного критерия - «тайна поэзии», а я тотчас бурно с нею согласилась, ибо это словосочетание
всю жизнь было определяющим в нашем с Борисом Примеровым лексиконе при оценке любого стихотворного сочинения. Он это впервые объяснил мне, девятнадцатилетней первокурснице Литинститута, на примере знаменитого четверостишия Фета:
Не жизни жаль с томительным дыханием,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет уходя.

Ничего не объяснено, а все ясно до дрожи.
А позже - показал на еще более понятном примере - стихотворении нашего друга Коли Рубцова «В горнице моей светло». Вот, смотри, - говорил Борис, ни одна строфа не вытекает из другой, ни одна не несет в себе какой-то ошеломляющей новизны и яркости, а при этом стихи, неизвестно почему, каким-то странным образом воздействуют на тебя. Это и есть тайна поэзии. Тайна должна быть и в любви, и в стихах о любви, - тем более! - обычно говорил он, приводя в пример некрасовское «Распрямись ты, рожь высокая, тайну свято сохрани».
Откликнувшись на настойчивую просьбу « ЛитРоссии» и лично Вячеслава Огрызко, порассуждала и я о премии СЛОВО и ее «коротких списках» финалистов в ожидании самого финала.

https://litrossia.ru/item/s-hudozhestvennostju-est-problemy/

«ЕСТЬ ЦЕННОСТЕЙ НЕЗЫБЛЕМАЯ СКАЛА…»

Лауреатка Ершова: сто шестьдесят необтесанных сантиметров…

***
Если когда-то, от нежности обессилев,

Плечи роняя, я протяну: "люблю",

Значит я, милый, вросла в тебя, как в Россию,

Душу окрасив в красный и в бело-синий,

Ранясь о розы, ведущие к алтарю,


Если когда-то, спрятав меня от ветра,

Грозную тень прочтешь на моем лице,

Знай, что теперь я русская не на четверть,

Сто шестьдесят обтесанных сантиметров

Молча несут бесценную эту цепь;


Если когда-то впаду я в её немилость

Будет мой выдох ровен, а голос тих,

Знай, что ничто не дрогнет в непрочных жилах,

Этому я училась у вас двоих.

Я давно живу на свете, читаю, рецензирую и редактирую поэзию тоже лет 50. И так или иначе знаю всех экспертов и членов жюри премии. Могу ли я предположить, что среди них, моих коллег, несколько человек, находясь в трезвом уме и ясной памяти, добровольно могли провести эту якобы патриотическую абракадабру (вместе с полными пошлости и дурновкусия «пирожками») даже в Лонг-лист премии, не говоря уже о дальнейшем?! Ответ очевиден. Нехитрые изыскания - и вот вам всем зацепка. Дама пишет мюзиклы! Очевидно, для мюзиклов этого кургузого дарования хватает. Но русская поэзия - дама совсем другого круга.

Ну, раз пошла такая пьянка, ☝️, расскажу я Вам одну премиальную историю, случившуюся в конце девяностых. В московском казино (да-да, были тогда они и у нас) проигравшийся в пух и прах Игорь Шкляревский познакомился и подружился то ли с золотодобытчиком, то ли с владельцем ювелирных заводов. И оказался тот якобы почитателем поэзии, влюбившимся в стихи нового друга. И захотел он учредить благородную
премию «Болдинская осень». (Правда, я точно не знаю, кто из них двоих кого уговорил на это дело) А Шкляревский издавна дружил с академиком Лихачевым и уговорил уже его войти в состав жюри. Вслед за Дмитрием Сергеевичем согласились войти в это предприятие еще несколько весьма почтенных академиков, докторов филологических наук и писателей. Призовой фонд в двух номинациях был $50 000. (Естественно, имелось в виду, что премия «по совокупности литературных заслуг») А мне Игорь предложил стать Оргсекретарем премии , конечно, тоже с приличным гонораром. На первую встречу со спонсором пришли мы с ним вдвоем. Золотопромышленник оказался довольно молодым человеком, чуть более 35 лет. И с ним была яркая, экстравагантная дама не сильно его моложе. Первоначально я даже подумала, что жена. Но оказалось - его заместитель. Она все время молчала, только с любопытством разглядывала знаменитый интерьер ресторана ЦДЛ. Я рассказала о составе жюри и проекте нашей работы. Сказала, что сначала каждый из членов жюри выдвигает 3 кандидатуры, затем сводим список воедино и голосуем тайным голосованием. Получившие первые 5 мест проходят в финал. Затем второе и окончательное голосование. Он кивнул, поинтересовался, есть ли в жюри Шкляревский. Игорь сказал, что он не член жюри. Спонсор опять удовлетворено кивнул.
Только попросил, чтобы размах премии был грандиозным: объявление о победителях должно проходить в присутствии всех членов жюри в городе Петербурге, в одном из самых престижных ресторанов на Невском. А вручение и банкет - в присутствии не менее 150 -200 гостей в каком-нибудь знаменитом московском особняке. Короче, чтоб золотая пыль летела в глаза. И представьте, все так и было. И вот наступил момент тайного голосования, я получила конверты со вторым голосованием членов жюри. На первые два места вышли Фазиль Искандер (проза) и Игорь Шкляревский (поэзия) Билеты в Питер для москвичей были куплены, роскошные номера заказаны. Мне (через академические связи мужа) удалось договориться в Академии Наук, чтобы вручение премии и заключительный фуршет в Москве прошел в знаменитом Демидовском особняке 18 века, что в Нескучном саду. И вот идет последняя встреча со спонсором перед отъездом в Питер, обсуждаем финансовые и прочие деловые вопросы. И вдруг яркая дама, как бы отстраняя своего начальника, берет разговор в свои руки. Мы считаем, - говорит она, - что первая премия должна быть вручена великому поэту Борису Гребенщикову, Б.Г. Вторым может быть любой другой. А дальше жюри может вручать кому захочет. Я обалдела. -Как Вы себе это представляете? Академики дважды проголосовали, победители определены?
Она: это мнение окончательное, делайте, что хотите, но одним из двух лауреатов должен быть Б.Г.

(Окончание)
Звоню Шкляревскому, впутавшему меня в эту историю. Он звонит золотому королю, тот рассказывает ему свою историю, что его - зам, это его самый близкий человек и первая любовь. Он не может ей отказать ни в чем, тем более в такой малости - как дать $25 000 её любимому поэту Б.Г. Что делать? Шкляревский поручает мне деликатно переговорить с каждым членом жюри, в том числе, с Дмитрием Сергеевичем. И сам обещает переговорить с ним тоже.
Можете представить мое состояние? Одним словом, все до единого члена жюри отказались переголосовывать. Более того, каждый заявил, что покинет жюри и отзовет свой голос, если учредитель настоит на своем. Первый лауреат Премии с таким именем как «Болдинская осень» - Борис Гребенщиков при живых поэтах Икс, Игрек, Зет - нонсенс, вещь невозможная! Одним словом, в Питер на объявление лауреатов спонсоры ехать отказались, но мы, пригласив известных питерских литераторов во главе с Сашей Кушнером, погуляли славно. Шикарно прошла и Московская часть действа. Спонсор пришел без своего заместителя, поглядел на наш купеческий, очевидно, приятный его глазу размах, даже сказал несколько приветственных слов, но мне уже было ясно, что продолжения - не будет…

Игорь Шкляревский и Фазиль Искандер получили красивые дипломы и сертификаты, на церемонии играли замечательные музыканты, столы ломились от снеди и напитков. Среди гостей было много известных людей. Но лауреатом, увы, пришлось года два сражаться за получение своих денег, и все время спонсор повторял, ну, что, Вам трудно было уступить моей любимой и дать премию ее кумиру?

P.S. K чему я вспомнила эту давнюю историю? Может это и правильно - уступить чьему-то страстному желанию, чтобы сохранить премию и на следующие годы?
Но я до сих пор благодарна тем непреклонным, кто остался верен своему вкусу и чувству справедливости.

ПРО ЭЙДЖИЗМ
Вихри враждебные вокруг премии СЛОВО не только не утихают, но закручиваются все яростнее и яростнее, сворачивая уже в какую-то совсем смешную сторону. Премию, оказывается, дали «двум старухам и одному старику». Да, мои дорогие, премии в номинации «за мастерство», как правило, и достаются старикам, у которых это самое мастерство гораздо доказательнее, чем у претендентов на премию «Лицей» или не существующую премию «Первый поэт». Это волшебное «мастерство» вообще зримо или незримо присутствует и в Нобелевских премиях по литературе, которые тоже очень редко получают не старики и старухи. (Разве что вот Киплинг удостоился её в 42 года, да Бродский в 47. А случалось, получали ее литераторы и накануне 90-летия, как Дорис Лессинг.)
Только знаете, я не представляю себе, чтобы, например, юный, но вполне уже амбициозный поэт Бродский мог, задыхаясь от сарказма, сетовать, зря, мол, Нобелевку дали не мне, а «старику» Пастернаку, а итальянскую - вообще присудили Ахматовой, дряхлой 75-летней «старухе». И уж простите, не представляю, чтобы подобное мог себе позволить в те времена вообще кто-либо из наших ярких и сверхпопулярных «шестидесятников» число почитателей и почитательниц у каждого из которых исчислялось цифрами, о коих сегодня не может помыслить никто. Что-то сломалось, дорогие коллеги, в нашем королевстве, в нашем писательском цеху, какие-то мыши сгрызли такие понятия, как корпоративная этика, профессиональная порядочность, да просто личное достоинство.

P.S.
В подтверждение вышесказанного приведу еще один свои мемуар из конца советской эпохи.
В декабре 1987 года я приехала поработать в д/т Переделкино. И на утренней прогулке неожиданно встретилась с Вознесенским, с которым примерно с середины 70-х сложились дружеские отношения. Узнав от меня, что в доме творчества проживает Иван Жданов, восходящая звезда тогдашней молодой поэзии, Андрей выразил желание с ним познакомиться и пригласил нас к себе на дачу. Помню точно, что было это 10 декабря 1987 года, потому что именно в этот день объявили о присуждении Нобелевской премии по литературе Иосифу Бродскому. Вечером мы пришли к гости втроем - я, Иван Жданов и наша общая подруга из Дании - переводчица русской литературы Мария Тетцлаф. Разговор так или иначе вертелся вокруг премии. Мы, все трое, знали, что Вознесенский дважды выдвигался на эту премию - известными европейскими писателями и серьезными западными институциями. Поэтому с особым интересом ждали реакции нашего собеседника. К чести Андрея, он сказал что Бродский «конечно же, достоин этой премии», правда, тут же добавил, что «не менее достойны ее у нас Фазиль Искандер и Юнна Мориц». О себе, естественно, не сказал ни слова, хотя, может быть, ждал, что скажем мы. Я не только запомнила, но и записала тем же вечером весь наш разговор в свой дневник. Иван и Мария слава Богу, живы-здоровы и могут тоже все это подтвердить. Но интересен другой факт: несколько лет спустя Иосиф Александрович сам уже хлопотал о выдвижении Юнны Мориц на Нобелевскую премию, это факт документальный. Есть и другое любопытное свидетельство Владимира Соловьева, давнего друга Бродского: «…отрицая огульно всех своих коллег-современников от Евтушенко до Кушнера, делал исключение только для двоих — Слуцкого ... и Мориц, которую Ося называл «изумительная Юнна». Причем слово «изумительная» относилось не только к поэзии, но и к самой Юнне Мориц, хотя, когда он это говорил, они и знакомы не были. А познакомились Юнна и Ося в Америке в 87-м на конференции под эгидой журнала «Нью Репаблик», и подробности она сообщала уже из Москвы:
«Иосиф необычайно красив, хоть и взял одежду напрокат у героев Чаплина: это его старит, всасывает в старческий обмен веществ; ритм скелетный и мышечный, а также сосудистый — лет на шестьдесят. Но жизненная сила — в полном здравии, ореол светоизлучения плотен и высок. Если он перестанет вынюхивать свою гибель, то проживет еще до 60-ти, а то и дольше, влюбится и натворит чудес, а также сочинит гениальную прозу, стихи и кучу всего.

…Вот такие☝️ отношения бытовали между поэтами в том литературном пространстве и том времени, о котором я вспоминаю с ностальгией и необычайным теплом. Моими учителями были поэты фронтового поколения и те, кто пришли за ними. Мы, послевоенные «семидесятники», учились у них не только ремеслу и тонкостям профессии, но также - этике и гигиене поведения в нашем писательском сообществе. Нет, не конформизму, но правилам приличия.
Сегодняшнее российское литературное пространство и отношения внутри него до ужаса напоминают мне баталии и пейзажи столетней давности, детально описанные в знаменитой книге Степана Шешукова «Неистовые ревнители»( из истории литературной борьбы 20-х годов) и в аналогичной книге того же автора о 30-х годах, которая долго не издавалась, и в конце концов, была что называется «рассыпана в наборе», - то есть так и не вышла в начале (якобы «свободных») 90-х, кстати сказать, и положивших начало нынешнему «шатанию и разброду» в литературном сообществе. Дело, как видите, дошло до того, что делить коллег стали не только на «своих» и «чужих» по художественным или идеологическим установкам, но и по возрастным категориям. Впрочем, тоже не ново. Неистовые ревнители считали, что эти «якобы великие старики и старухи» из дореволюционной литературы только путаются у них под ногами и мешают им самим становиться великими. И в «святые девяностые» было много сделано для того, чтобы вычеркнуть умолчанием из литературы многих, кто получил признание и известность в советское время.
Национальная литературная премия «СЛОВО» появилась вовремя. И при всех справедливых упреках в ошибках или промахах премиального процесса , она сыграла большую роль в собирании и новом выстраивании разорванного в клочья нашего литературного сообщества.
Поэтому я с особенной радостью поздравляю великую Юнну Мориц и её многочисленных читателей, обожающих нашу драгоценную «стерву сопротивления»! Я сердечно поздравляю Олесю Николаеву, любимую соседку по месту и времени, она точно заслужила звания «мастер»! Поздравляю и Вячеслава Куприянова, который в свои 85 даст фору любому молодому, пробующему себя в верлибре, нелюбимом мною, но весьма почитаемом в европейской и мировой поэзии. К слову сказать, в Германии Куприянова охотно переводят и весьма высоко ценят. И не только в Германии. Теперь оценили и на родине, показав тем самым, что упрекать нас в косности на этом поле вряд ли возможно.
И с особенным чувством радости я приветствую молодых лауреатов поэтической премии СЛОВО, в первую очередь Максима Бессонова, стихи которого знаю давно, Артема Рагимова, с публикациями которого познакомилась только теперь, и Сонечку Юдину, самую юную, но дважды заслуженно награжденную в этом году.
Поздравляю и новых прозаиков, особенно - талантливого и в поэтическом жанре Дмитрия Филиппова! Надеюсь, что в литературу нашу вступает новое поколение, не испорченное дрязгами, завистями и прочей внелитературной скверной.

Арсений ТАРКОВСКИЙ (1907-1989)

***
Вы нашей земли не считаете раем,
А краем пшеничным, чужим караваем,
Штыком вы отрезали лучшую треть.
Мы намертво знаем, за что умираем, -
Мы землю родную у вас отбираем,
А вам - за ворованный хлеб умереть.

СТИХИ ВОЕННЫЕ: ВРЕМЕННЫЕ И ВЕЧНЫЕ.
Недавно я получила драгоценный подарок - три тома сочинений Арсения ТАРКОВСКОГО, дивное, тщательно выверенное издание, снабженное добротными комментариями, подготовленное при непосредственном участии его дочери Марины Тарковской, (ныне, увы, уже покойной).
Арсений Александрович - участник Великой Отечественной войны, это известно всем. Многие знают, что а результате тяжелого ранения он потерял ногу. Однако, в знакомой обойме военных поэтов (Твардовский, Симонов, Наровчатов, Слуцкий, Самойлов, Левитанский, Луконин, Орлов, Старшинов, Субботин, Львов, Друнина и др.) имя Тарковского можно было встретить редко, можно даже сказать - почти никогда. Меж тем сегодня широко известны блистательные стихи его о войне:
За то, что на свете я жил неумело,
За то, что не кривдой служил я тебе,
За то, что имел небессмертное тело,
Я личной твоей сопричастен судьбе.

К тебе, истомившись, потянутся руки
С такой наболевшей любовью обнять,
Я снова пойду за Великие Луки,
Чтоб снова мне крестные муки принять.

И грязь на дорогах твоих не сладима,
И тощая глина твоя солона.
Слезами солдатскими будешь хранима
И вдовьей смертельною скорбью сильна.

Так в чем же дело? Захотелось разобраться в этом вопросе. И вот передо мною - том, вышедший в 2017 году: «Стихотворения разных лет. Статьи, заметки, интервью» Во втором разделе публикуются стихотворения, написанные Тарковским во время войны, в период его службы писателем газеты «Боевая тревога» 16-й (позже 11-й Гвардейской Краснознаменной) армии. «Во время войны фронтовая печать подчинялась Главному политическому управлению и была призвана… не только сообщать о ходе боевых действий, но и поднимать боевой дух военнослужащих. Военные стихи являют собой образец журналистской работы поэта. На фронте он являлся корреспондентом - под огнем противника собирал материал на передовых позициях и облекал собранные материалы в стихотворную форму» - сообщают нам составители книги.
Да, есть в этом разделе стихи и с упоминанием «маршала Сталина», и названные «Гитлер разоряется», «Геббельс и Красная Армия». Есть сатирические - в адрес врага, и героические - о конкретных героях и подвигах. Всего 45 стихотворений, никогда не включенных автором в свои книги. Добротно, качественно написанных, но за ними нет главного - личности самого поэта. Теперь мне стало понятно, почему у фронтовика Тарковского не вышла книга, запланированная издательством на 1945 год. Однажды где-то промелькнуло сообщение, мол, книга не вышла, потому, что Тарковский «отказался включать в неё политические стихи». Да не политические, оказывается, а журналистские, военные, написанные во время «службы писателем», призванные поднимать дух бойцов перед боем и поддерживать после боя. На фронте, попадания куда Тарковский (не годный к строевой службе) долго добивался - такие стихи были необходимы! И, естественно, стихи другого регистра и другой тональности в окопах не нужны. Не «слезами солдатскими» и «вдовьей скорбью» утешаются воюющие на передовой, а подвигами Василия Теркина и такими стихами, как писал военкор Арсений Тарковский на войне. Или - такими необходимыми воюющим бойцам, как знаменитое «Жди меня». (Но подобное совмещение актуального и вечного, как у Симонова - вообще редкий и счастливый случай). А в 1945 году отказ включить газетные стихи в книгу - смелый поступок, стоивший поэту отлучения от печатного станка надолго.
Интересно, что в первом томе приводится автограф Тарковского с перечнем военных стихов под общим заголовкам «Война». Три десятка стихотворений, написанных им в разные годы. Это стихи, которые Арсений Александрович включал в свои книги, и они же вошли потом в основной корпус подготовленного им прижизненного «Избранного».

Стояла батарея за этим вот холмом,
Нам ничего не слышно, а здесь остался гром,
Под этим снегом трупы еще лежат вокруг,
И в воздухе морозном остались взмахи рук.
Ни шагу знаки смерти ступить нам не дают.
Сегодня снова, снова убитые встают.
Сейчас они услышат, как снегири поют.

Эти стихи - из разряда вечных. Они для мирной жизни, они, если хотите, антивоенные. И почти все знаменитые стихи советских поэтов такого же «регистра» («Артиллерия бьет по своим» Межирова, «Сороковые, роковые» Самойлова и др.) написаны нашими поэтами-фронтовиками уже после войны.
Война же для своих воюющих требует других стихов, да, чаще всего - боевых, духоподъемных, очень важных. Но - временных.

ПОЭТАМ МОЕГО ПОКОЛЕНИЯ

Кто спился, кто ушел в фотографы
из Богом званых, настоящих…
А эти - раздают автографы
или маячат в телеящиках.

Лови, народ, смешок затасканный,
глотай их песенки плейбойские.
Ах, где те мальчики алтайские,
ах, где те девочки тамбовские?!

Судьба их целовала в макушку,
а после - вылез кто попало…
Но ты всегда, Россия-матушка,
своих поэтов предавала.

Чтобы потом, спустя столетие,
литературоведам смелым
твоё бесценное наследие
искать по чердакам и мейлам.
2006

Равиль БУХАРАЕВ (1951-2012)

*  *  *
И я забью на прошлое,
На время золотое,
Плохое ли, хорошее,
Но всё одно святое;
На лепшее, на горшее –
На всё стезя Господня:
И я забью на прошлое,
Но только не сегодня...
Прощай, сиянье летнее!
Прими благодаренье
За это – распоследнее –
Моё стихотворенье.
И смотрят, как распятые,
Но всё одно живые,
Мои семидесятые
На ваши нулевые.
 

Юнна МОРИЦ
***
Нагие ветви за окном туманным,
сугробы отливают синевой,
столетие кончается романом
Берлина сытого с голодною Москвой,
нам подают, как нищим под забором,
Европа нас боится, как
чумы, -
трещат её границы под напором
российских беженцев,
которых тьмы и тьмы.
От нашей мощи кровью моросило.
Владыки необъятных площадей -
мы самая дешевая рабсила,
и в ней - богатство деловых людей.
Все войны выиграли, всех завоевали,
теперь, с такой же яростью молясь,
мы будем деньги делать на привале
между резней и вдавленностью в грязь.
…Не высыпай из пепельниц окурки,
я научилась ими рисовать
наш дым отечества и разные фигурки
в нём тающие, чтоб существовать.
1991