«ЕСТЬ ЦЕННОСТЕЙ НЕЗЫБЛЕМАЯ СКАЛА…»
Лауреатка Ершова: сто шестьдесят необтесанных сантиметров…
***
Если когда-то, от нежности обессилев,
Плечи роняя, я протяну: "люблю",
Значит я, милый, вросла в тебя, как в Россию,
Душу окрасив в красный и в бело-синий,
Ранясь о розы, ведущие к алтарю,
Если когда-то, спрятав меня от ветра,
Грозную тень прочтешь на моем лице,
Знай, что теперь я русская не на четверть,
Сто шестьдесят обтесанных сантиметров
Молча несут бесценную эту цепь;
Если когда-то впаду я в её немилость
Будет мой выдох ровен, а голос тих,
Знай, что ничто не дрогнет в непрочных жилах,
Этому я училась у вас двоих.
Я давно живу на свете, читаю, рецензирую и редактирую поэзию тоже лет 50. И так или иначе знаю всех экспертов и членов жюри премии. Могу ли я предположить, что среди них, моих коллег, несколько человек, находясь в трезвом уме и ясной памяти, добровольно могли провести эту якобы патриотическую абракадабру (вместе с полными пошлости и дурновкусия «пирожками») даже в Лонг-лист премии, не говоря уже о дальнейшем?! Ответ очевиден. Нехитрые изыскания - и вот вам всем зацепка. Дама пишет мюзиклы! Очевидно, для мюзиклов этого кургузого дарования хватает. Но русская поэзия - дама совсем другого круга.
***
Если когда-то, от нежности обессилев,
Плечи роняя, я протяну: "люблю",
Значит я, милый, вросла в тебя, как в Россию,
Душу окрасив в красный и в бело-синий,
Ранясь о розы, ведущие к алтарю,
Если когда-то, спрятав меня от ветра,
Грозную тень прочтешь на моем лице,
Знай, что теперь я русская не на четверть,
Сто шестьдесят обтесанных сантиметров
Молча несут бесценную эту цепь;
Если когда-то впаду я в её немилость
Будет мой выдох ровен, а голос тих,
Знай, что ничто не дрогнет в непрочных жилах,
Этому я училась у вас двоих.
Я давно живу на свете, читаю, рецензирую и редактирую поэзию тоже лет 50. И так или иначе знаю всех экспертов и членов жюри премии. Могу ли я предположить, что среди них, моих коллег, несколько человек, находясь в трезвом уме и ясной памяти, добровольно могли провести эту якобы патриотическую абракадабру (вместе с полными пошлости и дурновкусия «пирожками») даже в Лонг-лист премии, не говоря уже о дальнейшем?! Ответ очевиден. Нехитрые изыскания - и вот вам всем зацепка. Дама пишет мюзиклы! Очевидно, для мюзиклов этого кургузого дарования хватает. Но русская поэзия - дама совсем другого круга.
Ну, раз пошла такая пьянка, ☝️, расскажу я Вам одну премиальную историю, случившуюся в конце девяностых. В московском казино (да-да, были тогда они и у нас) проигравшийся в пух и прах Игорь Шкляревский познакомился и подружился то ли с золотодобытчиком, то ли с владельцем ювелирных заводов. И оказался тот якобы почитателем поэзии, влюбившимся в стихи нового друга. И захотел он учредить благородную
премию «Болдинская осень». (Правда, я точно не знаю, кто из них двоих кого уговорил на это дело) А Шкляревский издавна дружил с академиком Лихачевым и уговорил уже его войти в состав жюри. Вслед за Дмитрием Сергеевичем согласились войти в это предприятие еще несколько весьма почтенных академиков, докторов филологических наук и писателей. Призовой фонд в двух номинациях был $50 000. (Естественно, имелось в виду, что премия «по совокупности литературных заслуг») А мне Игорь предложил стать Оргсекретарем премии , конечно, тоже с приличным гонораром. На первую встречу со спонсором пришли мы с ним вдвоем. Золотопромышленник оказался довольно молодым человеком, чуть более 35 лет. И с ним была яркая, экстравагантная дама не сильно его моложе. Первоначально я даже подумала, что жена. Но оказалось - его заместитель. Она все время молчала, только с любопытством разглядывала знаменитый интерьер ресторана ЦДЛ. Я рассказала о составе жюри и проекте нашей работы. Сказала, что сначала каждый из членов жюри выдвигает 3 кандидатуры, затем сводим список воедино и голосуем тайным голосованием. Получившие первые 5 мест проходят в финал. Затем второе и окончательное голосование. Он кивнул, поинтересовался, есть ли в жюри Шкляревский. Игорь сказал, что он не член жюри. Спонсор опять удовлетворено кивнул.
Только попросил, чтобы размах премии был грандиозным: объявление о победителях должно проходить в присутствии всех членов жюри в городе Петербурге, в одном из самых престижных ресторанов на Невском. А вручение и банкет - в присутствии не менее 150 -200 гостей в каком-нибудь знаменитом московском особняке. Короче, чтоб золотая пыль летела в глаза. И представьте, все так и было. И вот наступил момент тайного голосования, я получила конверты со вторым голосованием членов жюри. На первые два места вышли Фазиль Искандер (проза) и Игорь Шкляревский (поэзия) Билеты в Питер для москвичей были куплены, роскошные номера заказаны. Мне (через академические связи мужа) удалось договориться в Академии Наук, чтобы вручение премии и заключительный фуршет в Москве прошел в знаменитом Демидовском особняке 18 века, что в Нескучном саду. И вот идет последняя встреча со спонсором перед отъездом в Питер, обсуждаем финансовые и прочие деловые вопросы. И вдруг яркая дама, как бы отстраняя своего начальника, берет разговор в свои руки. Мы считаем, - говорит она, - что первая премия должна быть вручена великому поэту Борису Гребенщикову, Б.Г. Вторым может быть любой другой. А дальше жюри может вручать кому захочет. Я обалдела. -Как Вы себе это представляете? Академики дважды проголосовали, победители определены?
Она: это мнение окончательное, делайте, что хотите, но одним из двух лауреатов должен быть Б.Г.
премию «Болдинская осень». (Правда, я точно не знаю, кто из них двоих кого уговорил на это дело) А Шкляревский издавна дружил с академиком Лихачевым и уговорил уже его войти в состав жюри. Вслед за Дмитрием Сергеевичем согласились войти в это предприятие еще несколько весьма почтенных академиков, докторов филологических наук и писателей. Призовой фонд в двух номинациях был $50 000. (Естественно, имелось в виду, что премия «по совокупности литературных заслуг») А мне Игорь предложил стать Оргсекретарем премии , конечно, тоже с приличным гонораром. На первую встречу со спонсором пришли мы с ним вдвоем. Золотопромышленник оказался довольно молодым человеком, чуть более 35 лет. И с ним была яркая, экстравагантная дама не сильно его моложе. Первоначально я даже подумала, что жена. Но оказалось - его заместитель. Она все время молчала, только с любопытством разглядывала знаменитый интерьер ресторана ЦДЛ. Я рассказала о составе жюри и проекте нашей работы. Сказала, что сначала каждый из членов жюри выдвигает 3 кандидатуры, затем сводим список воедино и голосуем тайным голосованием. Получившие первые 5 мест проходят в финал. Затем второе и окончательное голосование. Он кивнул, поинтересовался, есть ли в жюри Шкляревский. Игорь сказал, что он не член жюри. Спонсор опять удовлетворено кивнул.
Только попросил, чтобы размах премии был грандиозным: объявление о победителях должно проходить в присутствии всех членов жюри в городе Петербурге, в одном из самых престижных ресторанов на Невском. А вручение и банкет - в присутствии не менее 150 -200 гостей в каком-нибудь знаменитом московском особняке. Короче, чтоб золотая пыль летела в глаза. И представьте, все так и было. И вот наступил момент тайного голосования, я получила конверты со вторым голосованием членов жюри. На первые два места вышли Фазиль Искандер (проза) и Игорь Шкляревский (поэзия) Билеты в Питер для москвичей были куплены, роскошные номера заказаны. Мне (через академические связи мужа) удалось договориться в Академии Наук, чтобы вручение премии и заключительный фуршет в Москве прошел в знаменитом Демидовском особняке 18 века, что в Нескучном саду. И вот идет последняя встреча со спонсором перед отъездом в Питер, обсуждаем финансовые и прочие деловые вопросы. И вдруг яркая дама, как бы отстраняя своего начальника, берет разговор в свои руки. Мы считаем, - говорит она, - что первая премия должна быть вручена великому поэту Борису Гребенщикову, Б.Г. Вторым может быть любой другой. А дальше жюри может вручать кому захочет. Я обалдела. -Как Вы себе это представляете? Академики дважды проголосовали, победители определены?
Она: это мнение окончательное, делайте, что хотите, но одним из двух лауреатов должен быть Б.Г.
(Окончание)
Звоню Шкляревскому, впутавшему меня в эту историю. Он звонит золотому королю, тот рассказывает ему свою историю, что его - зам, это его самый близкий человек и первая любовь. Он не может ей отказать ни в чем, тем более в такой малости - как дать $25 000 её любимому поэту Б.Г. Что делать? Шкляревский поручает мне деликатно переговорить с каждым членом жюри, в том числе, с Дмитрием Сергеевичем. И сам обещает переговорить с ним тоже.
Можете представить мое состояние? Одним словом, все до единого члена жюри отказались переголосовывать. Более того, каждый заявил, что покинет жюри и отзовет свой голос, если учредитель настоит на своем. Первый лауреат Премии с таким именем как «Болдинская осень» - Борис Гребенщиков при живых поэтах Икс, Игрек, Зет - нонсенс, вещь невозможная! Одним словом, в Питер на объявление лауреатов спонсоры ехать отказались, но мы, пригласив известных питерских литераторов во главе с Сашей Кушнером, погуляли славно. Шикарно прошла и Московская часть действа. Спонсор пришел без своего заместителя, поглядел на наш купеческий, очевидно, приятный его глазу размах, даже сказал несколько приветственных слов, но мне уже было ясно, что продолжения - не будет…
Звоню Шкляревскому, впутавшему меня в эту историю. Он звонит золотому королю, тот рассказывает ему свою историю, что его - зам, это его самый близкий человек и первая любовь. Он не может ей отказать ни в чем, тем более в такой малости - как дать $25 000 её любимому поэту Б.Г. Что делать? Шкляревский поручает мне деликатно переговорить с каждым членом жюри, в том числе, с Дмитрием Сергеевичем. И сам обещает переговорить с ним тоже.
Можете представить мое состояние? Одним словом, все до единого члена жюри отказались переголосовывать. Более того, каждый заявил, что покинет жюри и отзовет свой голос, если учредитель настоит на своем. Первый лауреат Премии с таким именем как «Болдинская осень» - Борис Гребенщиков при живых поэтах Икс, Игрек, Зет - нонсенс, вещь невозможная! Одним словом, в Питер на объявление лауреатов спонсоры ехать отказались, но мы, пригласив известных питерских литераторов во главе с Сашей Кушнером, погуляли славно. Шикарно прошла и Московская часть действа. Спонсор пришел без своего заместителя, поглядел на наш купеческий, очевидно, приятный его глазу размах, даже сказал несколько приветственных слов, но мне уже было ясно, что продолжения - не будет…
Игорь Шкляревский и Фазиль Искандер получили красивые дипломы и сертификаты, на церемонии играли замечательные музыканты, столы ломились от снеди и напитков. Среди гостей было много известных людей. Но лауреатом, увы, пришлось года два сражаться за получение своих денег, и все время спонсор повторял, ну, что, Вам трудно было уступить моей любимой и дать премию ее кумиру?
P.S. K чему я вспомнила эту давнюю историю? Может это и правильно - уступить чьему-то страстному желанию, чтобы сохранить премию и на следующие годы?
Но я до сих пор благодарна тем непреклонным, кто остался верен своему вкусу и чувству справедливости.
P.S. K чему я вспомнила эту давнюю историю? Может это и правильно - уступить чьему-то страстному желанию, чтобы сохранить премию и на следующие годы?
Но я до сих пор благодарна тем непреклонным, кто остался верен своему вкусу и чувству справедливости.
ПРО ЭЙДЖИЗМ
Вихри враждебные вокруг премии СЛОВО не только не утихают, но закручиваются все яростнее и яростнее, сворачивая уже в какую-то совсем смешную сторону. Премию, оказывается, дали «двум старухам и одному старику». Да, мои дорогие, премии в номинации «за мастерство», как правило, и достаются старикам, у которых это самое мастерство гораздо доказательнее, чем у претендентов на премию «Лицей» или не существующую премию «Первый поэт». Это волшебное «мастерство» вообще зримо или незримо присутствует и в Нобелевских премиях по литературе, которые тоже очень редко получают не старики и старухи. (Разве что вот Киплинг удостоился её в 42 года, да Бродский в 47. А случалось, получали ее литераторы и накануне 90-летия, как Дорис Лессинг.)
Только знаете, я не представляю себе, чтобы, например, юный, но вполне уже амбициозный поэт Бродский мог, задыхаясь от сарказма, сетовать, зря, мол, Нобелевку дали не мне, а «старику» Пастернаку, а итальянскую - вообще присудили Ахматовой, дряхлой 75-летней «старухе». И уж простите, не представляю, чтобы подобное мог себе позволить в те времена вообще кто-либо из наших ярких и сверхпопулярных «шестидесятников» число почитателей и почитательниц у каждого из которых исчислялось цифрами, о коих сегодня не может помыслить никто. Что-то сломалось, дорогие коллеги, в нашем королевстве, в нашем писательском цеху, какие-то мыши сгрызли такие понятия, как корпоративная этика, профессиональная порядочность, да просто личное достоинство.
P.S.
В подтверждение вышесказанного приведу еще один свои мемуар из конца советской эпохи.
В декабре 1987 года я приехала поработать в д/т Переделкино. И на утренней прогулке неожиданно встретилась с Вознесенским, с которым примерно с середины 70-х сложились дружеские отношения. Узнав от меня, что в доме творчества проживает Иван Жданов, восходящая звезда тогдашней молодой поэзии, Андрей выразил желание с ним познакомиться и пригласил нас к себе на дачу. Помню точно, что было это 10 декабря 1987 года, потому что именно в этот день объявили о присуждении Нобелевской премии по литературе Иосифу Бродскому. Вечером мы пришли к гости втроем - я, Иван Жданов и наша общая подруга из Дании - переводчица русской литературы Мария Тетцлаф. Разговор так или иначе вертелся вокруг премии. Мы, все трое, знали, что Вознесенский дважды выдвигался на эту премию - известными европейскими писателями и серьезными западными институциями. Поэтому с особым интересом ждали реакции нашего собеседника. К чести Андрея, он сказал что Бродский «конечно же, достоин этой премии», правда, тут же добавил, что «не менее достойны ее у нас Фазиль Искандер и Юнна Мориц». О себе, естественно, не сказал ни слова, хотя, может быть, ждал, что скажем мы. Я не только запомнила, но и записала тем же вечером весь наш разговор в свой дневник. Иван и Мария слава Богу, живы-здоровы и могут тоже все это подтвердить. Но интересен другой факт: несколько лет спустя Иосиф Александрович сам уже хлопотал о выдвижении Юнны Мориц на Нобелевскую премию, это факт документальный. Есть и другое любопытное свидетельство Владимира Соловьева, давнего друга Бродского: «…отрицая огульно всех своих коллег-современников от Евтушенко до Кушнера, делал исключение только для двоих — Слуцкого ... и Мориц, которую Ося называл «изумительная Юнна». Причем слово «изумительная» относилось не только к поэзии, но и к самой Юнне Мориц, хотя, когда он это говорил, они и знакомы не были. А познакомились Юнна и Ося в Америке в 87-м на конференции под эгидой журнала «Нью Репаблик», и подробности она сообщала уже из Москвы:
«Иосиф необычайно красив, хоть и взял одежду напрокат у героев Чаплина: это его старит, всасывает в старческий обмен веществ; ритм скелетный и мышечный, а также сосудистый — лет на шестьдесят. Но жизненная сила — в полном здравии, ореол светоизлучения плотен и высок. Если он перестанет вынюхивать свою гибель, то проживет еще до 60-ти, а то и дольше, влюбится и натворит чудес, а также сочинит гениальную прозу, стихи и кучу всего.
Вихри враждебные вокруг премии СЛОВО не только не утихают, но закручиваются все яростнее и яростнее, сворачивая уже в какую-то совсем смешную сторону. Премию, оказывается, дали «двум старухам и одному старику». Да, мои дорогие, премии в номинации «за мастерство», как правило, и достаются старикам, у которых это самое мастерство гораздо доказательнее, чем у претендентов на премию «Лицей» или не существующую премию «Первый поэт». Это волшебное «мастерство» вообще зримо или незримо присутствует и в Нобелевских премиях по литературе, которые тоже очень редко получают не старики и старухи. (Разве что вот Киплинг удостоился её в 42 года, да Бродский в 47. А случалось, получали ее литераторы и накануне 90-летия, как Дорис Лессинг.)
Только знаете, я не представляю себе, чтобы, например, юный, но вполне уже амбициозный поэт Бродский мог, задыхаясь от сарказма, сетовать, зря, мол, Нобелевку дали не мне, а «старику» Пастернаку, а итальянскую - вообще присудили Ахматовой, дряхлой 75-летней «старухе». И уж простите, не представляю, чтобы подобное мог себе позволить в те времена вообще кто-либо из наших ярких и сверхпопулярных «шестидесятников» число почитателей и почитательниц у каждого из которых исчислялось цифрами, о коих сегодня не может помыслить никто. Что-то сломалось, дорогие коллеги, в нашем королевстве, в нашем писательском цеху, какие-то мыши сгрызли такие понятия, как корпоративная этика, профессиональная порядочность, да просто личное достоинство.
P.S.
В подтверждение вышесказанного приведу еще один свои мемуар из конца советской эпохи.
В декабре 1987 года я приехала поработать в д/т Переделкино. И на утренней прогулке неожиданно встретилась с Вознесенским, с которым примерно с середины 70-х сложились дружеские отношения. Узнав от меня, что в доме творчества проживает Иван Жданов, восходящая звезда тогдашней молодой поэзии, Андрей выразил желание с ним познакомиться и пригласил нас к себе на дачу. Помню точно, что было это 10 декабря 1987 года, потому что именно в этот день объявили о присуждении Нобелевской премии по литературе Иосифу Бродскому. Вечером мы пришли к гости втроем - я, Иван Жданов и наша общая подруга из Дании - переводчица русской литературы Мария Тетцлаф. Разговор так или иначе вертелся вокруг премии. Мы, все трое, знали, что Вознесенский дважды выдвигался на эту премию - известными европейскими писателями и серьезными западными институциями. Поэтому с особым интересом ждали реакции нашего собеседника. К чести Андрея, он сказал что Бродский «конечно же, достоин этой премии», правда, тут же добавил, что «не менее достойны ее у нас Фазиль Искандер и Юнна Мориц». О себе, естественно, не сказал ни слова, хотя, может быть, ждал, что скажем мы. Я не только запомнила, но и записала тем же вечером весь наш разговор в свой дневник. Иван и Мария слава Богу, живы-здоровы и могут тоже все это подтвердить. Но интересен другой факт: несколько лет спустя Иосиф Александрович сам уже хлопотал о выдвижении Юнны Мориц на Нобелевскую премию, это факт документальный. Есть и другое любопытное свидетельство Владимира Соловьева, давнего друга Бродского: «…отрицая огульно всех своих коллег-современников от Евтушенко до Кушнера, делал исключение только для двоих — Слуцкого ... и Мориц, которую Ося называл «изумительная Юнна». Причем слово «изумительная» относилось не только к поэзии, но и к самой Юнне Мориц, хотя, когда он это говорил, они и знакомы не были. А познакомились Юнна и Ося в Америке в 87-м на конференции под эгидой журнала «Нью Репаблик», и подробности она сообщала уже из Москвы:
«Иосиф необычайно красив, хоть и взял одежду напрокат у героев Чаплина: это его старит, всасывает в старческий обмен веществ; ритм скелетный и мышечный, а также сосудистый — лет на шестьдесят. Но жизненная сила — в полном здравии, ореол светоизлучения плотен и высок. Если он перестанет вынюхивать свою гибель, то проживет еще до 60-ти, а то и дольше, влюбится и натворит чудес, а также сочинит гениальную прозу, стихи и кучу всего.
…Вот такие☝️ отношения бытовали между поэтами в том литературном пространстве и том времени, о котором я вспоминаю с ностальгией и необычайным теплом. Моими учителями были поэты фронтового поколения и те, кто пришли за ними. Мы, послевоенные «семидесятники», учились у них не только ремеслу и тонкостям профессии, но также - этике и гигиене поведения в нашем писательском сообществе. Нет, не конформизму, но правилам приличия.
Сегодняшнее российское литературное пространство и отношения внутри него до ужаса напоминают мне баталии и пейзажи столетней давности, детально описанные в знаменитой книге Степана Шешукова «Неистовые ревнители»( из истории литературной борьбы 20-х годов) и в аналогичной книге того же автора о 30-х годах, которая долго не издавалась, и в конце концов, была что называется «рассыпана в наборе», - то есть так и не вышла в начале (якобы «свободных») 90-х, кстати сказать, и положивших начало нынешнему «шатанию и разброду» в литературном сообществе. Дело, как видите, дошло до того, что делить коллег стали не только на «своих» и «чужих» по художественным или идеологическим установкам, но и по возрастным категориям. Впрочем, тоже не ново. Неистовые ревнители считали, что эти «якобы великие старики и старухи» из дореволюционной литературы только путаются у них под ногами и мешают им самим становиться великими. И в «святые девяностые» было много сделано для того, чтобы вычеркнуть умолчанием из литературы многих, кто получил признание и известность в советское время.
Национальная литературная премия «СЛОВО» появилась вовремя. И при всех справедливых упреках в ошибках или промахах премиального процесса , она сыграла большую роль в собирании и новом выстраивании разорванного в клочья нашего литературного сообщества.
Поэтому я с особенной радостью поздравляю великую Юнну Мориц и её многочисленных читателей, обожающих нашу драгоценную «стерву сопротивления»! Я сердечно поздравляю Олесю Николаеву, любимую соседку по месту и времени, она точно заслужила звания «мастер»! Поздравляю и Вячеслава Куприянова, который в свои 85 даст фору любому молодому, пробующему себя в верлибре, нелюбимом мною, но весьма почитаемом в европейской и мировой поэзии. К слову сказать, в Германии Куприянова охотно переводят и весьма высоко ценят. И не только в Германии. Теперь оценили и на родине, показав тем самым, что упрекать нас в косности на этом поле вряд ли возможно.
И с особенным чувством радости я приветствую молодых лауреатов поэтической премии СЛОВО, в первую очередь Максима Бессонова, стихи которого знаю давно, Артема Рагимова, с публикациями которого познакомилась только теперь, и Сонечку Юдину, самую юную, но дважды заслуженно награжденную в этом году.
Поздравляю и новых прозаиков, особенно - талантливого и в поэтическом жанре Дмитрия Филиппова! Надеюсь, что в литературу нашу вступает новое поколение, не испорченное дрязгами, завистями и прочей внелитературной скверной.
Сегодняшнее российское литературное пространство и отношения внутри него до ужаса напоминают мне баталии и пейзажи столетней давности, детально описанные в знаменитой книге Степана Шешукова «Неистовые ревнители»( из истории литературной борьбы 20-х годов) и в аналогичной книге того же автора о 30-х годах, которая долго не издавалась, и в конце концов, была что называется «рассыпана в наборе», - то есть так и не вышла в начале (якобы «свободных») 90-х, кстати сказать, и положивших начало нынешнему «шатанию и разброду» в литературном сообществе. Дело, как видите, дошло до того, что делить коллег стали не только на «своих» и «чужих» по художественным или идеологическим установкам, но и по возрастным категориям. Впрочем, тоже не ново. Неистовые ревнители считали, что эти «якобы великие старики и старухи» из дореволюционной литературы только путаются у них под ногами и мешают им самим становиться великими. И в «святые девяностые» было много сделано для того, чтобы вычеркнуть умолчанием из литературы многих, кто получил признание и известность в советское время.
Национальная литературная премия «СЛОВО» появилась вовремя. И при всех справедливых упреках в ошибках или промахах премиального процесса , она сыграла большую роль в собирании и новом выстраивании разорванного в клочья нашего литературного сообщества.
Поэтому я с особенной радостью поздравляю великую Юнну Мориц и её многочисленных читателей, обожающих нашу драгоценную «стерву сопротивления»! Я сердечно поздравляю Олесю Николаеву, любимую соседку по месту и времени, она точно заслужила звания «мастер»! Поздравляю и Вячеслава Куприянова, который в свои 85 даст фору любому молодому, пробующему себя в верлибре, нелюбимом мною, но весьма почитаемом в европейской и мировой поэзии. К слову сказать, в Германии Куприянова охотно переводят и весьма высоко ценят. И не только в Германии. Теперь оценили и на родине, показав тем самым, что упрекать нас в косности на этом поле вряд ли возможно.
И с особенным чувством радости я приветствую молодых лауреатов поэтической премии СЛОВО, в первую очередь Максима Бессонова, стихи которого знаю давно, Артема Рагимова, с публикациями которого познакомилась только теперь, и Сонечку Юдину, самую юную, но дважды заслуженно награжденную в этом году.
Поздравляю и новых прозаиков, особенно - талантливого и в поэтическом жанре Дмитрия Филиппова! Надеюсь, что в литературу нашу вступает новое поколение, не испорченное дрязгами, завистями и прочей внелитературной скверной.
Надежда Кондакова ПОЭЗИЯ НАШЕЙ ИМПЕРИИ. Вчера. Сегодня. Завтра. pinned «…Вот такие☝️ отношения бытовали между поэтами в том литературном пространстве и том времени, о котором я вспоминаю с ностальгией и необычайным теплом. Моими учителями были поэты фронтового поколения и те, кто пришли за ними. Мы, послевоенные «семидесятники»…»
СТИХИ ВОЕННЫЕ: ВРЕМЕННЫЕ И ВЕЧНЫЕ.
Недавно я получила драгоценный подарок - три тома сочинений Арсения ТАРКОВСКОГО, дивное, тщательно выверенное издание, снабженное добротными комментариями, подготовленное при непосредственном участии его дочери Марины Тарковской, (ныне, увы, уже покойной).
Арсений Александрович - участник Великой Отечественной войны, это известно всем. Многие знают, что а результате тяжелого ранения он потерял ногу. Однако, в знакомой обойме военных поэтов (Твардовский, Симонов, Наровчатов, Слуцкий, Самойлов, Левитанский, Луконин, Орлов, Старшинов, Субботин, Львов, Друнина и др.) имя Тарковского можно было встретить редко, можно даже сказать - почти никогда. Меж тем сегодня широко известны блистательные стихи его о войне:
За то, что на свете я жил неумело,
За то, что не кривдой служил я тебе,
За то, что имел небессмертное тело,
Я личной твоей сопричастен судьбе.
К тебе, истомившись, потянутся руки
С такой наболевшей любовью обнять,
Я снова пойду за Великие Луки,
Чтоб снова мне крестные муки принять.
И грязь на дорогах твоих не сладима,
И тощая глина твоя солона.
Слезами солдатскими будешь хранима
И вдовьей смертельною скорбью сильна.
Так в чем же дело? Захотелось разобраться в этом вопросе. И вот передо мною - том, вышедший в 2017 году: «Стихотворения разных лет. Статьи, заметки, интервью» Во втором разделе публикуются стихотворения, написанные Тарковским во время войны, в период его службы писателем газеты «Боевая тревога» 16-й (позже 11-й Гвардейской Краснознаменной) армии. «Во время войны фронтовая печать подчинялась Главному политическому управлению и была призвана… не только сообщать о ходе боевых действий, но и поднимать боевой дух военнослужащих. Военные стихи являют собой образец журналистской работы поэта. На фронте он являлся корреспондентом - под огнем противника собирал материал на передовых позициях и облекал собранные материалы в стихотворную форму» - сообщают нам составители книги.
Да, есть в этом разделе стихи и с упоминанием «маршала Сталина», и названные «Гитлер разоряется», «Геббельс и Красная Армия». Есть сатирические - в адрес врага, и героические - о конкретных героях и подвигах. Всего 45 стихотворений, никогда не включенных автором в свои книги. Добротно, качественно написанных, но за ними нет главного - личности самого поэта. Теперь мне стало понятно, почему у фронтовика Тарковского не вышла книга, запланированная издательством на 1945 год. Однажды где-то промелькнуло сообщение, мол, книга не вышла, потому, что Тарковский «отказался включать в неё политические стихи». Да не политические, оказывается, а журналистские, военные, написанные во время «службы писателем», призванные поднимать дух бойцов перед боем и поддерживать после боя. На фронте, попадания куда Тарковский (не годный к строевой службе) долго добивался - такие стихи были необходимы! И, естественно, стихи другого регистра и другой тональности в окопах не нужны. Не «слезами солдатскими» и «вдовьей скорбью» утешаются воюющие на передовой, а подвигами Василия Теркина и такими стихами, как писал военкор Арсений Тарковский на войне. Или - такими необходимыми воюющим бойцам, как знаменитое «Жди меня». (Но подобное совмещение актуального и вечного, как у Симонова - вообще редкий и счастливый случай). А в 1945 году отказ включить газетные стихи в книгу - смелый поступок, стоивший поэту отлучения от печатного станка надолго.
Интересно, что в первом томе приводится автограф Тарковского с перечнем военных стихов под общим заголовкам «Война». Три десятка стихотворений, написанных им в разные годы. Это стихи, которые Арсений Александрович включал в свои книги, и они же вошли потом в основной корпус подготовленного им прижизненного «Избранного».
Стояла батарея за этим вот холмом,
Нам ничего не слышно, а здесь остался гром,
Под этим снегом трупы еще лежат вокруг,
И в воздухе морозном остались взмахи рук.
Ни шагу знаки смерти ступить нам не дают.
Сегодня снова, снова убитые встают.
Сейчас они услышат, как снегири поют.
Недавно я получила драгоценный подарок - три тома сочинений Арсения ТАРКОВСКОГО, дивное, тщательно выверенное издание, снабженное добротными комментариями, подготовленное при непосредственном участии его дочери Марины Тарковской, (ныне, увы, уже покойной).
Арсений Александрович - участник Великой Отечественной войны, это известно всем. Многие знают, что а результате тяжелого ранения он потерял ногу. Однако, в знакомой обойме военных поэтов (Твардовский, Симонов, Наровчатов, Слуцкий, Самойлов, Левитанский, Луконин, Орлов, Старшинов, Субботин, Львов, Друнина и др.) имя Тарковского можно было встретить редко, можно даже сказать - почти никогда. Меж тем сегодня широко известны блистательные стихи его о войне:
За то, что на свете я жил неумело,
За то, что не кривдой служил я тебе,
За то, что имел небессмертное тело,
Я личной твоей сопричастен судьбе.
К тебе, истомившись, потянутся руки
С такой наболевшей любовью обнять,
Я снова пойду за Великие Луки,
Чтоб снова мне крестные муки принять.
И грязь на дорогах твоих не сладима,
И тощая глина твоя солона.
Слезами солдатскими будешь хранима
И вдовьей смертельною скорбью сильна.
Так в чем же дело? Захотелось разобраться в этом вопросе. И вот передо мною - том, вышедший в 2017 году: «Стихотворения разных лет. Статьи, заметки, интервью» Во втором разделе публикуются стихотворения, написанные Тарковским во время войны, в период его службы писателем газеты «Боевая тревога» 16-й (позже 11-й Гвардейской Краснознаменной) армии. «Во время войны фронтовая печать подчинялась Главному политическому управлению и была призвана… не только сообщать о ходе боевых действий, но и поднимать боевой дух военнослужащих. Военные стихи являют собой образец журналистской работы поэта. На фронте он являлся корреспондентом - под огнем противника собирал материал на передовых позициях и облекал собранные материалы в стихотворную форму» - сообщают нам составители книги.
Да, есть в этом разделе стихи и с упоминанием «маршала Сталина», и названные «Гитлер разоряется», «Геббельс и Красная Армия». Есть сатирические - в адрес врага, и героические - о конкретных героях и подвигах. Всего 45 стихотворений, никогда не включенных автором в свои книги. Добротно, качественно написанных, но за ними нет главного - личности самого поэта. Теперь мне стало понятно, почему у фронтовика Тарковского не вышла книга, запланированная издательством на 1945 год. Однажды где-то промелькнуло сообщение, мол, книга не вышла, потому, что Тарковский «отказался включать в неё политические стихи». Да не политические, оказывается, а журналистские, военные, написанные во время «службы писателем», призванные поднимать дух бойцов перед боем и поддерживать после боя. На фронте, попадания куда Тарковский (не годный к строевой службе) долго добивался - такие стихи были необходимы! И, естественно, стихи другого регистра и другой тональности в окопах не нужны. Не «слезами солдатскими» и «вдовьей скорбью» утешаются воюющие на передовой, а подвигами Василия Теркина и такими стихами, как писал военкор Арсений Тарковский на войне. Или - такими необходимыми воюющим бойцам, как знаменитое «Жди меня». (Но подобное совмещение актуального и вечного, как у Симонова - вообще редкий и счастливый случай). А в 1945 году отказ включить газетные стихи в книгу - смелый поступок, стоивший поэту отлучения от печатного станка надолго.
Интересно, что в первом томе приводится автограф Тарковского с перечнем военных стихов под общим заголовкам «Война». Три десятка стихотворений, написанных им в разные годы. Это стихи, которые Арсений Александрович включал в свои книги, и они же вошли потом в основной корпус подготовленного им прижизненного «Избранного».
Стояла батарея за этим вот холмом,
Нам ничего не слышно, а здесь остался гром,
Под этим снегом трупы еще лежат вокруг,
И в воздухе морозном остались взмахи рук.
Ни шагу знаки смерти ступить нам не дают.
Сегодня снова, снова убитые встают.
Сейчас они услышат, как снегири поют.
Эти стихи - из разряда вечных. Они для мирной жизни, они, если хотите, антивоенные. И почти все знаменитые стихи советских поэтов такого же «регистра» («Артиллерия бьет по своим» Межирова, «Сороковые, роковые» Самойлова и др.) написаны нашими поэтами-фронтовиками уже после войны.
Война же для своих воюющих требует других стихов, да, чаще всего - боевых, духоподъемных, очень важных. Но - временных.
Война же для своих воюющих требует других стихов, да, чаще всего - боевых, духоподъемных, очень важных. Но - временных.
ПОЭТАМ МОЕГО ПОКОЛЕНИЯ
Кто спился, кто ушел в фотографы
из Богом званых, настоящих…
А эти - раздают автографы
или маячат в телеящиках.
Лови, народ, смешок затасканный,
глотай их песенки плейбойские.
Ах, где те мальчики алтайские,
ах, где те девочки тамбовские?!
Судьба их целовала в макушку,
а после - вылез кто попало…
Но ты всегда, Россия-матушка,
своих поэтов предавала.
Чтобы потом, спустя столетие,
литературоведам смелым
твоё бесценное наследие
искать по чердакам и мейлам.
2006
Кто спился, кто ушел в фотографы
из Богом званых, настоящих…
А эти - раздают автографы
или маячат в телеящиках.
Лови, народ, смешок затасканный,
глотай их песенки плейбойские.
Ах, где те мальчики алтайские,
ах, где те девочки тамбовские?!
Судьба их целовала в макушку,
а после - вылез кто попало…
Но ты всегда, Россия-матушка,
своих поэтов предавала.
Чтобы потом, спустя столетие,
литературоведам смелым
твоё бесценное наследие
искать по чердакам и мейлам.
2006
Равиль БУХАРАЕВ (1951-2012)
* * *
И я забью на прошлое,
На время золотое,
Плохое ли, хорошее,
Но всё одно святое;
На лепшее, на горшее –
На всё стезя Господня:
И я забью на прошлое,
Но только не сегодня...
Прощай, сиянье летнее!
Прими благодаренье
За это – распоследнее –
Моё стихотворенье.
И смотрят, как распятые,
Но всё одно живые,
Мои семидесятые
На ваши нулевые.
* * *
И я забью на прошлое,
На время золотое,
Плохое ли, хорошее,
Но всё одно святое;
На лепшее, на горшее –
На всё стезя Господня:
И я забью на прошлое,
Но только не сегодня...
Прощай, сиянье летнее!
Прими благодаренье
За это – распоследнее –
Моё стихотворенье.
И смотрят, как распятые,
Но всё одно живые,
Мои семидесятые
На ваши нулевые.
Юнна МОРИЦ
***
Нагие ветви за окном туманным,
сугробы отливают синевой,
столетие кончается романом
Берлина сытого с голодною Москвой,
нам подают, как нищим под забором,
Европа нас боится, как
чумы, -
трещат её границы под напором
российских беженцев,
которых тьмы и тьмы.
От нашей мощи кровью моросило.
Владыки необъятных площадей -
мы самая дешевая рабсила,
и в ней - богатство деловых людей.
Все войны выиграли, всех завоевали,
теперь, с такой же яростью молясь,
мы будем деньги делать на привале
между резней и вдавленностью в грязь.
…Не высыпай из пепельниц окурки,
я научилась ими рисовать
наш дым отечества и разные фигурки
в нём тающие, чтоб существовать.
1991
***
Нагие ветви за окном туманным,
сугробы отливают синевой,
столетие кончается романом
Берлина сытого с голодною Москвой,
нам подают, как нищим под забором,
Европа нас боится, как
чумы, -
трещат её границы под напором
российских беженцев,
которых тьмы и тьмы.
От нашей мощи кровью моросило.
Владыки необъятных площадей -
мы самая дешевая рабсила,
и в ней - богатство деловых людей.
Все войны выиграли, всех завоевали,
теперь, с такой же яростью молясь,
мы будем деньги делать на привале
между резней и вдавленностью в грязь.
…Не высыпай из пепельниц окурки,
я научилась ими рисовать
наш дым отечества и разные фигурки
в нём тающие, чтоб существовать.
1991
Сегодня в тг канале увидела итоги одного из анонимных опросов. ☝️
Интересно бы провести нечто аналогичное среди писательской аудитории сегодняшнего дня. Среди тех, кто прежде всего пишет прозу, то есть помимо дарования, не лишен аналитического ума и исторического взгляда.
С поэтами все несколько иначе, ибо подлинный поэт, считаю я, это тончайший (не изученный!) орган Вселенной и высочайший оргАн своего времени.
Собрала еще несколько поэтических откликов на события «святых» девяностых и «жирных» нулевых. Это чтобы яснее увидеть, что далеко не все из состоявшихся в профессии тотчас ринулись встраиваться «в…» или пристраиваться «к…»
Даже среди шестидесятников, даже среди прошедших Колыму и среди самых твердых «борцов с режимом» - в те поры появились стихи совсем другого звучания, чем 10-15ю годами ранее.
То есть, политические настрои перестройки вдруг сменили регистр при замене того, о чем мечтали - тем, что получилось.
Интересно бы провести нечто аналогичное среди писательской аудитории сегодняшнего дня. Среди тех, кто прежде всего пишет прозу, то есть помимо дарования, не лишен аналитического ума и исторического взгляда.
С поэтами все несколько иначе, ибо подлинный поэт, считаю я, это тончайший (не изученный!) орган Вселенной и высочайший оргАн своего времени.
Собрала еще несколько поэтических откликов на события «святых» девяностых и «жирных» нулевых. Это чтобы яснее увидеть, что далеко не все из состоявшихся в профессии тотчас ринулись встраиваться «в…» или пристраиваться «к…»
Даже среди шестидесятников, даже среди прошедших Колыму и среди самых твердых «борцов с режимом» - в те поры появились стихи совсем другого звучания, чем 10-15ю годами ранее.
То есть, политические настрои перестройки вдруг сменили регистр при замене того, о чем мечтали - тем, что получилось.
Владимир КОРНИЛОВ (1928-2002)
ПЕРЕМЕНЫ
Считали, все дело в строе,
И переменили строй,
И стали беднее втрое
И злее, само собой.
Считали: все дело в цели,
И хоть изменили цель,
Она, как была доселе
За тридевять земель.
Считали все дело в средствах,
Когда же дошли до средств,
Прибавилось повсеместно
Мошенничества и зверств.
Меняли шило на мыло
И собственность на права,
А необходимо было
Себя поменять сперва.
1999
P.S. Анна Андреевна Ахматова, ценившая прямоту и бескомпромиссность Владимира Корнилова сказала о нем так: «Он берет все в лоб, обычно это худо, а ему удается»
ПЕРЕМЕНЫ
Считали, все дело в строе,
И переменили строй,
И стали беднее втрое
И злее, само собой.
Считали: все дело в цели,
И хоть изменили цель,
Она, как была доселе
За тридевять земель.
Считали все дело в средствах,
Когда же дошли до средств,
Прибавилось повсеместно
Мошенничества и зверств.
Меняли шило на мыло
И собственность на права,
А необходимо было
Себя поменять сперва.
1999
P.S. Анна Андреевна Ахматова, ценившая прямоту и бескомпромиссность Владимира Корнилова сказала о нем так: «Он берет все в лоб, обычно это худо, а ему удается»
Анатолий ЖИГУЛИН (1930-2000)
***
Нищий в вагоне, как в годы войны.
Стон в переходах метро.
Милая Родина! Вновь мы больны.
Вновь оскудело добро.
Ветер поземкой кружит во дворах.
Горестно дышит Москва.
Деньги опять превращаются в прах,
Словно сухая листва.
Песнь о «Варяге» мы пьяно поем.
Слезы на лицах блестят.
А Севастополь без боя сдаем.
Прадеды нас не простят.
1992
***
Нищий в вагоне, как в годы войны.
Стон в переходах метро.
Милая Родина! Вновь мы больны.
Вновь оскудело добро.
Ветер поземкой кружит во дворах.
Горестно дышит Москва.
Деньги опять превращаются в прах,
Словно сухая листва.
Песнь о «Варяге» мы пьяно поем.
Слезы на лицах блестят.
А Севастополь без боя сдаем.
Прадеды нас не простят.
1992
Александр ЕРЕМЕНКО (1950- 2021)
***
Е. Гайдару
Люблю инфляцию.
Но странною любовью!
Не победит её рассудок мой
Ни слава, купленная кровью,
ни полный гордого презрения покой,
ни темной старины заветные предания
не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Проселочным путем люблю
скакать в телеге
и, взором медленным пронзая ночи тень,
глядеть по сторонам, вздыхая о ночлеге,
дрожащие огни печальных деревень.
С горы идет крестьянский комсомол
и под гармонику, наяривая рьяно,
орет агитки Бедного Демьяна,
веселым криком оглашая дол…
Вот так страна!
Какого ж я рожна
орал в своих стихах, что я с народом дружен…
Моя поэзия здесь больше не нужна.
Да я и сам здесь никому не нужен.
1997
***
Е. Гайдару
Люблю инфляцию.
Но странною любовью!
Не победит её рассудок мой
Ни слава, купленная кровью,
ни полный гордого презрения покой,
ни темной старины заветные предания
не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Проселочным путем люблю
скакать в телеге
и, взором медленным пронзая ночи тень,
глядеть по сторонам, вздыхая о ночлеге,
дрожащие огни печальных деревень.
С горы идет крестьянский комсомол
и под гармонику, наяривая рьяно,
орет агитки Бедного Демьяна,
веселым криком оглашая дол…
Вот так страна!
Какого ж я рожна
орал в своих стихах, что я с народом дружен…
Моя поэзия здесь больше не нужна.
Да я и сам здесь никому не нужен.
1997
Евгений БЛАЖЕЕВСКИЙ
***
Лагерей и питомников дети,
В обворованной сбродом стране
Мы должны на голодной диете
Пребывать и ходить по струне.
Это нам, появившимся сдуру,
Говорят: «Поднатудься, стерпи…»
Чтоб квадратную номенклатуру
В паланкине носить по степи.
А за это в окрестностях Рая
Обещают богатую рожь…
Я с котомкой стою у сарая
И словами меня не проймешь!
1992 (?)
***
Лагерей и питомников дети,
В обворованной сбродом стране
Мы должны на голодной диете
Пребывать и ходить по струне.
Это нам, появившимся сдуру,
Говорят: «Поднатудься, стерпи…»
Чтоб квадратную номенклатуру
В паланкине носить по степи.
А за это в окрестностях Рая
Обещают богатую рожь…
Я с котомкой стою у сарая
И словами меня не проймешь!
1992 (?)