#нонфикшн

Дерек и Полин Тремейн. Как раскрыть убийство. Истории из практики ведущих судмедэкспертов Великобритании / пер. с англ. Александры Усачевой. — М.: МИФ, 2021. — 320 с.

Раз уж прочитала и делала какие-то заметки для клуба, расскажу кратко об этой книге. Она написана двумя авторами, женатой парой. Дерек Тремейн считается одним из ведущих специалистов Великобритании в области криминалистики и 3D-моделирования тел. Участвовал в расследовании громких преступлений, например, в деле «рочдейлского потрошителя», которое попало в документальный детективного сериал ВВС2 Trail of Guilt (2002). Разработал новые методы анализа гистологических образцов и основал первую в Великобритании Национальную базу данных телесных повреждений (SOAC) для представления материалов в суде при слушании дел об убийстве. Полин в прошлом была медицинским работником и секретарем команды в больнице Гая, а сейчас — графический дизайнер в области судебно-медицинской экспертизы. В начале карьеры они были ключевыми сотрудниками отделения судебной медицины больницы Гая в Лондоне, где и начался их совместный путь. Коллеги много лет занимались расследованием самых широко освещаемых трагедий своего времени, работали на местах массовых катастроф (спасибо за справку клубу «ЧО!», всё это я честно скопировала у них).

Для меня как читателя книга попала в клещи «ожидание vs реальность»: название манило тем, что можно будет увидеть криминальные расследования глазами реально работающих патологоанатомов. На деле большая часть текста отведена воспоминаниям героев о работе и жизни, о том, как они познакомились и стали семьей, много эпизодов о каких-то забавных случаях на службе, не всегда связанных с делами и следствием. Авторов двое, и текст делится таким образом: «рассказывает Дерек» или «рассказывает Полин». Часть Полин намного слабее (к счастью, ее эпизодов намного меньше). Эти тексты и написаны хуже, и посвящены в большей степени ценным только для самой Полин воспоминаниям (эпизод со случайно задравшемся при начальстве платье, описанный во всех подробностях, конечно, впечатлил, но что он делает в книге о том, как раскрыть убийства?). Думаю, если часть Полин полностью убрать, книга ничего бы не потеряла — а цельность бы приобрела.

Потому что главы, написанные Дереком, совершенно другие. Это человек, глубоко погруженный в профессию и любящий свое дело. Все, о чем он пишет (опарыши? да! голова в ведре с кислотой? конечно!), в итоге невероятно интересно. Химия процессов, реальные случаи, когда следы, травмы и повреждения на теле жертвы помогли раскрыть дело или выяснить, что никакого дела и не было, создание картотеки ранений и повреждений для того, чтобы присяжные видели раны, но не на фотографиях реальных трупов, что может травмировать как их, так и родственников погибших и пострадавших… Все эти темы Дерек раскрывает максимально подробно, и даже читателю, весьма далекому от темы, все более-менее понятно. Дар рассказать о специфической работе с кучей нюансов и терминов неспециалисту так, чтобы было понятно и интересно, — Дерек обладает им в полной мере.

Общее впечатление: из-за сочетания несочетаемых тем книга слегка разваливается, не выглядит цельной. Но отдельные главы и эпизоды впечатляют достаточно, чтобы не пожалеть о потраченном времени. И, наверное, прочитать что-то еще по теме: соклубники, например, рекомендуют книгу Ричарда Шеперда «Неестественные причины» (кстати, он автор предисловия к книге Тремейнов).

Собрала все «полноразмерные» рецензии, опубликованные в блоге в этом году, в один файл. Кто присоединился позже, можете глянуть, что пропустили. И просто оценить, какая я ленивая ж-а молодец.

Заметно, что с сентября в жизни начался 🌪, и стало не до длинных основательных текстов. Надеюсь, новый год будет полегче (эй, там, полегче, слышь!)

Сама себе пожелала бы в будущем году читать больше поэзии, закрыть побольше пробелов в классике нашей и зарубежной, больше читать теории по литведу, критике и анализу текстов. Брать меньше книг на рецензии, они сбивают собственные планы по чтению.

Не знаю, выйду ли еще в эфир в уходящем, поэтому, дорогие мои книголюбы, поздравляю вас с наступающим!

Желаю в любой непонятной ситуации читать хорошие книги. Они утешат, отвлекут, развлекут, рассмешат, заставят погрустить, когда надо, и вообще в них весь наш огромный причудливый дурацкий волшебный чудесный мир.

#художка

Дмитрий Данилов. Саша, привет! — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022. — 256 с.

Современная отечественная проза, привет. В последние годы боюсь тебя, как приговоренный герой Сережа, Сергей Петрович, боялся пулемета по прозвищу Саша. Впрочем, приходит смирение, и вот я говорю тебе, современная российская проза: «Привет», как Сережа, дойдя до точки, начал здороваться с Сашей. Все это шутка, конечно. В отличие от Саши, литература меня не убьет (но сделает сильнее). (То, как меня расстраивает наш «премиальный сегмент», я оставлю пока за скобками, из этого массива мной прочитано немного, но почти все прочитанное см. пункт первый).

Данилов рассказывает о современных России и Москве, вполне узнаваемых, но с нюансом: «в стране введён режим Общей Гуманизации, в рамках которого возвращена смертная казнь… по преступлениям в сфере морали и по экономическим преступлениям». Главный герой, преподаватель, переспавший со студенткой младше двадцати одного года (то есть по новому закону несовершеннолетней), приговорен к высшей мере. Его заселяют в Комбинат — что-то вроде гостиницы со всеми удобствами, питанием и красивым парком. А еще с коридором, по которому надо каждый день проходить под дулом пулемета Саши, запрограммированного расстрелять приговоренного в неизвестный, любой рандомный день. Сергей живет в таких условиях почти целый год, но день казни так и не наступает. Суть книги в страданиях самого Сергея, его жены Светы, мамы, а также в разговорах Сергея с приходящими к нему людьми: охранниками, психологом, представителями четырех мировых религий, волонтеркой Дашей и т.д.

Сначала меня бесили дыры в этом искусственном конструкте, возникало много вопросов и к странному устройству «мира», и к психологии героев. Все выглядело очень картонным, надуманным, нарисованным: эдакий «Догвилль», но унылый, без огонька и Николь Кидман. Потом я поняла, что так и задумано: второстепенные герои нужны для «обслуживания» Сергея, высвечивания его тяжелого эмоционального состояния, поэтому их психологическая разработка до степени, в которой они по-настоящему ожили бы на страницах, вроде как не нужна. Сергей тут пребывает в солипсизме, если хотите. Все вокруг существует, пока он это воспринимает. Но это вскрыло новую проблему: мне как читателю вообще ни разу не жалко этого героя. Можно сочувствовать, что он получил наказание, не соотносимое с проступком, можно сопереживать, что он никак не может дождаться исполнения приговора и оказывается в положении, когда ожидание хуже смерти. Можно переживать вместе с его женой, которая вообще не понимает, как себя вести: муж не мертв, но и не присутствует больше в ее жизни. В нормальной ситуации она могла бы простить его за измену и дать второй шанс или просто выгнать и развестись, а тут вообще черт знает что. Но Сергей так себя любит и так сам себе сочувствует, все диалоги выстраивает вокруг себя любимого, что читательское сочувствие здесь оказывается как будто лишним. (А Сергей — дети, заткните уши, — выглядит полным мудаком).

Сергей как, по сути, единственный герой, вообще вызывает массу вопросов. У Кафки в «Процессе», например, герой не сделал абсолютно ничего и, не понимая своей вины, просто пытается преодолеть бюрократическую машину, а Сергей все-таки накосячил: роман со студенткой почти вдвое моложе (ее чувства, кстати, вообще непонятны, а вдруг она правда жертва, как у Асташовой в «Вероятно, дьявол», ситуация-то неоднозначная), измена жене. Смерть за такое, конечно, перебор, но герой не абсолютно невинен, а ведет себя так, словно вообще никогда ничего плохого не делал. Лицемерие, однако.

Еще одна проблема кроется в абсурдистском стиле, он мешает проникнуться ситуацией, героем, возмутиться странным законом. Автор как бы сам все обстебывает до обесценивания. С одной стороны, это классно написано: диалоги живые, разговорные, с матерком, описания наоборот контрастно сценарные, с усиливающими эффект повторами, с уместным канцеляритом. Стилистически изящно сделанная повесть. Но стиль никак не помогает подключиться к героям и их проблемам.
↓

Идея повести (показать человека в ожидании неизбежной, но откладываемой смерти) вполне очевидно позаимствована из «1984» Оруэлла:

«Когда-нибудь они решат его расстрелять. Неизвестно, когда это случится, но за несколько секунд, наверное, угадать можно. Стреляют сзади, когда идешь по коридору. Десяти секунд хватит. За это время внутренний мир может перевернуться. И тогда, внезапно, не сказав ни слова, не сбившись с шага, не изменившись в лице, внезапно он сбросит маскировку — и грянут батареи его ненависти! Ненависть наполнит его словно исполинское ревущее пламя. И почти в тот же миг — выстрел! — слишком поздно или слишком рано. Они разнесут ему мозг раньше, чем выправят. Еретическая мысль, ненаказанная, нераскаянная, станет недосягаемой для них навеки. Они прострелят дыру в своем идеале. Умереть, ненавидя их, — это и есть свобода».

Даже кафель, который у Данилова расстреливает пулемет Саша, есть и у Оруэлла:

«Он шагал по вымощенному кафелем коридору с ощущением, как будто на него светит солнце, а сзади следовал вооруженный охранник. Долгожданная пуля входила в его мозг» (Оруэлл).

«В это время Саша начинает стрелять по пустой Красной зоне, кроша кафельный пол в пыль, он стреляет по пустому месту, и кафельная плитка пола разлетается во все стороны» (Данилов).

Но Данилов до Оруэлла никак не дотягивает: ни детализацией и простроенностью созданной им реальности, ни психологизмом, ни силой повествования. Сергей ни разу не Уинстон: он не пытается сопротивляться ни внешне, ни внутренне, даже его побеги из «тюрьмы» выглядят детским садом, за ними ничего не стоит. Он только пьет, жалуется и ноет в соцсетях. Так стоило ли огород городить?
Ω

Сегодня празднуется День российской печати.

Кажется, что в журналистику я пришла случайно: училась-то на истфаке, работала вообще где попало: в патентной фирме, в музее им. Андрея Рублева, в одной из первых российских интернет-библиотек… Но оглядываясь, понимаю, что это было неизбежно. Оба родителя журналисты и редакторы, с детства впитаны буквы, читать научилась года в четыре, мама уверяет, что не имела к этому отношения, я как-то сама. Недавно нашла и оцифровала свое первое интервью, взятое у одноклассниц и учителей после окончания музыкалки.

Так что после истфака и интернет-библиотеки я официально устроилась «пишущим редактором», а в прессе начали появляться мои первые неуклюжие статьи.

Но самое прекрасное произошло, когда я пришла в газету «Книжное обозрение» (сейчас в комментах вылезет наш тогдашний ответсек Воронина и скажет, что она предупреждала😁) Да, Оля предупреждала, что там плохо и мало платят, но в тот момент я могла себе позволить такую жизнь. Так я определилась с направлением, которому верна по сей день — книжная журналистика. Денег по-прежнему нет, но по-другому я уже не могу🥹

С праздником всех причастных!

#художка #новинка

Марина Чуфистова. Йалка. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — 256 с. — (Азбука. Голоса).

Благодарна моему мастеру в Литературном институте за то, что научил не очаровываться гладким, бодрым, легким слогом. Такой язык берет тебя под ручку и ведет через текст, не давая вдуматься, остановиться, увидеть нестыковки. Нормально попадаться в такие ловушки. Рада, что научилась из них выбираться.

«Йалка» Марины Чуфистовой — небольшой по объему роман об альтернативной России, в которой помимо людей живет еще один вид разумных существ, нуоли: их тела покрыты шерстью, а вместо лица провал, что-то вроде черной бездны. Поэтому они вынуждены носить специальные маски, которые можно заказать на Госуслугах (тут даже в пересказе заметен легкий сарказм, обратите внимание: на нем, по сути, держится весь текст). Главный герой Йалка — нуоли, мечтающий стать стендап-комиком, но работающий в офисе копирайтером. Он сбежал из родного Архангельска в Ростов-на-Дону (город, в котором живет писательница), ему лет двадцать пять, и он проходит через трудности психологического взросления, отягченные тем, что он не такой как все.

Роман написан от первого лица, то есть это субъективный взгляд Йалки на происходящее с ним. Это первая ловушка. Йалка циничен, у него хорошее чувство юмора (почему-то отказывающее ему при попытках написать шутки для стендапа, на редкость унылые), кажется, что он адекватно все воспринимает. Сверхзадача текста проста и прямолинейна: показать, как тяжело живется человеку (окей, существу), сильно отличающемуся от большинства. И вроде бы автор с этой задачей справляется. Так кажется, потому что именно голос Йалки звучит в голове читателя:

— Мам, если ты хочешь что-то сказать, говори прямо.
— Тебе жениться пора. И Элина в самый раз.
В какой еще раз? Это что, пара джинсов? Подошли — бери! И не важно, что они тебе не так уж и нравятся.

Но присмотревшись не к словам, а к делам, выясняется, что к Йалке все вокруг относятся на редкость неплохо: всегда готовы помочь с жильем, работой, пустить переночевать в трудную минуту. А «страдания» от непохожести сводятся к тому, что кто-то неудачно пошутил, не то сказал, не так посмотрел. Да меня в школе за очки больше чморили, чем Йалку за то, что он не человек. Люди в массе своей бестактны, часто равнодушны к бедам даже ближних, не то что дальних, поэтому готовность друзей и даже случайных знакомых Йалки всегда быть на подхвате наоборот кажется нереальной — повезло ему вообще-то. Единственное, что вызывает подлинное сочувствие, — обязанность носить маску, полностью закрывающую лицо (можно вспомнить ковид и как раздражали даже те полумаски). Но и тут выясняется, что маска защищает окружающих не только от жутковатого вида бездны вместо лица, но и от телепатических способностей нуоли, которые маска приглушает. То есть это не чисто эстетический каприз, а защита людей от случайного (или целенаправленного) проникновения в их мысли. Если нуоли не рад маске и хочет жить без нее — добро пожаловать в своеобразные резервации. Кто-то может сказать, что это не выбор, но откуда взялись такие правила, по крайней мере понятно.

В ситуациях, которые доводят Йалку до истерики, когда он бежит купаться в холодной реке зимой или выбрасывает маску (максимально безответственный поступок, как паспорт выбросить или телефон), при ближайшем рассмотрении он сам и оказывается виноват. Высокая чувствительность, нежелание разговаривать с людьми, объясняясь словами через рот (или что там у нуоли вместо рта), закрытость, недоверие к людям приводят к конфликтам и неловким моментам, из которых герой не способен выйти достойно. Ему проще сбежать, а потом расхлебывать последствия, упиваясь своими несчастьями.
↓

Окружающие Йалку люди выставлены, как правило, в негативном свете, причем в пассивно-агрессивной манере, органичной для саркастичного стиля книги. Яркий пример — Натали, в которую влюблен герой. Он описывает, как сильно переживает, как мечтает быть рядом с ней, какой красивой ее считает, как бьется сердце и тд, одновременно иронизируя над ее ценностями: она верит в «карту желаний», в прошлые жизни и прочую эзотерику:

«Натали так старательно перелистывала журналы, что на висках заблестели капельки пота. Моя жизнь в тонких бледных руках этой женщины. Сейчас она наклеит фотографию счастливой семьи, бегущей по мокрому песку вдоль океана, в нижний правый угол (это обязательно!), и моя жизнь круто изменится. Я стану загорелым блондином с белыми зубами и перееду к Тихому океану».

Таким же образом он описывает родителей, знакомых, коллег, всех окружающих, кроме разве что лучшего друга Толика. Идеальный Йалка в мире неидеальных людей. Которые тем не менее находят желание и ресурсы бескорыстно помогать ему. Совершает он и откровенно плохие поступки, за которые даже себя не винит. Вообще он смотрит на себя как будто со стороны, смиряется с любыми обстоятельствами, плывет по течению и только бесконечно все это обесценивает с помощью шуточек, которые шутит сам с собой. Автор книги безусловно любит своего главного героя, и услужливо преподносит ему все, чего он хочет, — а хочет он страдать и болезненно ощущать собственную уникальность.

Такой вот неположительный отзыв на книгу, которую я прочитала быстро и с удовольствием. Почему так получилось? Потому что написано хорошо, гладко, бойко — это вторая ловушка. И пока текст держит, некогда задуматься. А задумываться после прочтения любого текста необходимо, иначе он может обмануть почище мошенника, вымогающего деньги.
Ω

Дорогие, я пропала, потому что готовлюсь к нашему книжному клубу. Подсунули толстенькую книжку, читаную когда-то очень давно (но некоторые моменты помню едва ли не дословно). В субботу соберемся, обсудим ее и фильм, а я потом расскажу, как прошло.
Stay tuned.

#новинка #нонфикшн #эссеистика

Рёко Секигути. Голос в темноте / пер. с фр. Алексея Шестакова. — М: Ад Маргинем Пресс, 2024. — 96 с.

Как у большинства, у меня были две бабушки. Одна жила с нами, я видела ее каждый день. Другая — в другом городе, и мы виделись пару раз в году. Эту вторую бабушку я очень любила и всегда по ней скучала. Чтобы легче было переносить разлуку, еще в детстве завела привычку мысленно воспроизводить ее голос, невероятно красивый и мелодичный. Мысленно слушала песни в ее исполнении или просто то, как она произносит мое имя — с узнаваемыми интонациями.

Небольшое эссе Рёко Секигути посвящено именно этому явлению — голосу, оставшемуся от человека. Голосу, оставшемуся без человека. В записи или в памяти, или звучащему в радиопередаче, выпущенной в эфир, когда человека уже нет в живых.

Я люблю Рёко за магическое свойство взять что-то очень простое, совершенно обычное — еду, например, — и выстроить вокруг этого явления целую философию, найти смыслы там, где и в голову не придет искать. Обратив внимание на то, что в современном мире голос как бы искусственно отделили от тела (голосовых связок, рта) и выпустили в мир как самостоятельную сущность (в записи, в телефонном разговоре, когда мы слышим только голос и не видим говорящего), она идет дальше и размышляет о том, что происходит с голосом после того, как человека уже нет на свете. Вспоминает, как сохраняла оставленные на автоответчике сообщения от дедушки, который звонил ей во Францию из Японии — некоторые приходилось удалять, чтобы освободить память устройства. А когда дедушка умер и она захотела переслушать хотя бы те сообщения, которые сохранились, оказалось, что всё стерто. Видимо, она сама в какой-то момент удалила их.

По стилю это ее эссе напомнило работы Вальтера Беньямина, может, даже не стилем, а способом размышления. И, как всегда, это очень поэтичный текст.

Несколько цитат:

Люди боятся износа. Они боятся, что «износится», сотрется их грусть о любимом существе. Уж лучше мучиться тоской и «исчезновением», чем возвращаться в мир забвения и всеобщего отсутствия. Один мой друг хранит аудиокассету с записью голоса своего отца, но слушает ее очень редко, чтобы голос не «стерся». Другие хранят рецепты, записанные когда-то их бабушками, но почти по ним не готовят, опасаясь, как бы бабушкины блюда, в их памяти потрясающие, не перешли в разряд обыкновенных. Или боясь того, что результат не воскресит вкус прошлого. И дело не в мастерстве — дело во времени, прошедшем после смерти той, что готовила эти блюда, во времени, свершившем свое дело и изменившем вкус живых, тоже «поизносившихся».

Есть что-то опустошительное в окончательном уходе человека: мы остаемся «опустошенными». Это не игра ума: когда кого-то больше нет, мы обнаруживаем в себе целую территорию, целое огромное пространство, брошенное в руинах и запустении. Нужно уйти оттуда, найти место, где находится нужный нам человек, но у него больше нет никакого места, и единственное, что нам остается, это его следы: вещи, фотографии… Или его голос, который всегда в настоящем — но только вот в единственно возможном для него отныне настоящем этого опустошенного мира.

Изнашивается не только исчезновение. Любой другой опыт — тоже. Поездка в какую-нибудь страну, впервые отведанное блюдо теряют свежесть и силу с каждым повторением — по мере того, как слой прошлого становится толще в сравнении с текущим опытом. Из этого состоит вся жизнь: наше бытие поглощается своим собственным прошлым, отчего и появляется страх «износа». В мире, где всё на всех парах мчится в прошлое, голос — возможно, единственный наш продукт, чудесным образом способный оставаться в том странном месте, где он находится.

В какой-то момент Вакабаяси сказал: «Предположим, мне осталось работать лет десять…» Все принялись его перебивать, пораженные столь нереалистичной оценкой: ему было каких-то шестьдесят с небольшим, и он не жаловался на здоровье. Мне кажется, Вакабаяси — с его острым чувством времени — имел в виду, что нужно осознавать неизбежность предела. Он умер через пять лет, в шестьдесят семь.