Около театра шел бой, и я попал в перекрестный огонь, мне пришлось спасаться в каком-то не то ящике, не то собачьей конуре. Разгоряченный, я не замечал, что улицы пусты и шум боя затихает. Добежав до огромного здания Губисполкома, я нашел его покинутым: Разбросанная мебель, масса порванной в клочки бумаги.
Бросился к подвалам Чека. Кругом трупы, кровь и стоны! Всех заключенных большевики пристрелили, некоторые из них еще живы.
Как сумасшедший я выскочил из этого ада и бросился бежать к Сумской.
У ворот каменного особняка стояла пара часовых-кубанцев в бурках. Обрадованный, я подбежал к ним и торопливо спросил, где их командир. Они указали на дом. Вот, думаю, орлы наши кубанцы уже захватили эту часть города и устроились в богатом особняке. По широкой лестнице я вбежал на террасу, у дверей меня встретил огромного роста кубанец, очевидно офицер, в бурке. На мой вопрос, он ли командир, отвечает утвердительно. Торопясь, объясняю ему, что в квартале отсюда, в здании Губисполкома, большевики перебили всех заключенных, многие из них еще живы, но истекают кровью, нужно немедленно послать доктора и санитаров, некоторых еще можно спасти.
Кубанец ничего не отвечает и смотрит на меня подозрительно. Я в одежде мастерового, на фуражке у меня клочок белой бумаги.
— А кто вы такой?
— Я корниловец, разведчик штаба главнокомандующего.
Вижу, что кубанец чем-то озабочен и оглядывается в комнату, откуда он вышел. Невольно и я, следуя его взгляду, смотрю в комнату. С яркого солнечного дня я смотрю в темную комнату и неясно вижу большой длинный стол и сидящих за ним военных; некоторые из них встают.
Кубанец смотрит на меня и громко спрашивает:
— Вы знаете, кто я?
— Нет, — отвечаю и думаю: «Видимо, один из новоиспеченных кубанских генералов, и сейчас здесь происходит какое-то важное заседание».
Снова он спрашивает:
— А вы знаете, кто я? — и с этими словами раздвигает полы бурки, и на груди его алеет красная звезда. — Я командир советского Южного Стрелкового полка!..
Если бы подо мной разверзлась земля, я был бы менее поражен. В течение следующих нескольких секунд у меня в голове промелькнуло столько мыслей, что единственный раз в жизни я был готов умереть от стыда за себя. Как глупо попался! И в последнюю минуту!
Как я не сообразил, почему кубанцы в бурках в летний жаркий день? Погон-то я не видел! Считая, что бой на Павловской площади кончен, я решил, что город уже взят добровольцами. Я чувствую себя ошалелым.
Кубанец вталкивает меня в дом. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я вижу красных командиров, поднимающихся с мест, отстегивающих кобуры и направляющихся ко мне.
Сознание, что мне осталось жить несколько минут, не мешало мне наблюдать за каждым движением моих врагов, инстинктивно я прижался спиной к стене, страшась удара сзади. Мысли работали ускоренно я уже пришел в себя и только рассчитывал, как я смогу ударить ногой в место ниже живота моего убийцу.
Вижу, что нашлись другие командиры, которые удерживают особенно ретивых, держат их за руки и не дают им возможности тут же прикончить меня. Ага, думаю, очевидно, они хотят меня допросить, а потом выведут во двор.
Кубанец что-то говорит, в комнате среди военных происходит еще большее смятение. Так же как и я, кубанец наблюдает за происходящим в комнате, подходит ко мне ближе; мне стоило большого усилия не ударить его, но он не проявляет никакого намерения убить меня.
Убедившись, что казнь на время отсрочена, я опять сосредоточиваю свое внимание на кубанце.
— Так вы говорите, что вы корниловец, а знаете ли вы, что вас ожидает?
— А знаете ли вы, что вас ожидает? — с отчаянием кричу я. — Павловская площадь взята добровольцами, «Товарищ Артем» разбит, вот лента с матроса! Город окружен добровольцами, отсюда живыми вы не уйдете! Что вы здесь делаете?
— Мой полк в засаде, десять пулеметов расставлены по улице на крышах, за заборами; они только ждут сигнала от меня!
Мне стало противно жить! На секунду я задумался... Конец... Кубанец, видимо, забавляется моим отчаянием, смотрит на своих, кивает головой и, показывая на себя, снова вопрошает:
Около театра шел бой, и я попал в перекрестный огонь, мне пришлось спасаться в каком-то не то ящике, не то собачьей конуре. Разгоряченный, я не замечал, что улицы пусты и шум боя затихает. Добежав до огромного здания Губисполкома, я нашел его покинутым: Разбросанная мебель, масса порванной в клочки бумаги.
Бросился к подвалам Чека. Кругом трупы, кровь и стоны! Всех заключенных большевики пристрелили, некоторые из них еще живы.
Как сумасшедший я выскочил из этого ада и бросился бежать к Сумской.
У ворот каменного особняка стояла пара часовых-кубанцев в бурках. Обрадованный, я подбежал к ним и торопливо спросил, где их командир. Они указали на дом. Вот, думаю, орлы наши кубанцы уже захватили эту часть города и устроились в богатом особняке. По широкой лестнице я вбежал на террасу, у дверей меня встретил огромного роста кубанец, очевидно офицер, в бурке. На мой вопрос, он ли командир, отвечает утвердительно. Торопясь, объясняю ему, что в квартале отсюда, в здании Губисполкома, большевики перебили всех заключенных, многие из них еще живы, но истекают кровью, нужно немедленно послать доктора и санитаров, некоторых еще можно спасти.
Кубанец ничего не отвечает и смотрит на меня подозрительно. Я в одежде мастерового, на фуражке у меня клочок белой бумаги.
— А кто вы такой?
— Я корниловец, разведчик штаба главнокомандующего.
Вижу, что кубанец чем-то озабочен и оглядывается в комнату, откуда он вышел. Невольно и я, следуя его взгляду, смотрю в комнату. С яркого солнечного дня я смотрю в темную комнату и неясно вижу большой длинный стол и сидящих за ним военных; некоторые из них встают.
Кубанец смотрит на меня и громко спрашивает:
— Вы знаете, кто я?
— Нет, — отвечаю и думаю: «Видимо, один из новоиспеченных кубанских генералов, и сейчас здесь происходит какое-то важное заседание».
Снова он спрашивает:
— А вы знаете, кто я? — и с этими словами раздвигает полы бурки, и на груди его алеет красная звезда. — Я командир советского Южного Стрелкового полка!..
Если бы подо мной разверзлась земля, я был бы менее поражен. В течение следующих нескольких секунд у меня в голове промелькнуло столько мыслей, что единственный раз в жизни я был готов умереть от стыда за себя. Как глупо попался! И в последнюю минуту!
Как я не сообразил, почему кубанцы в бурках в летний жаркий день? Погон-то я не видел! Считая, что бой на Павловской площади кончен, я решил, что город уже взят добровольцами. Я чувствую себя ошалелым.
Кубанец вталкивает меня в дом. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я вижу красных командиров, поднимающихся с мест, отстегивающих кобуры и направляющихся ко мне.
Сознание, что мне осталось жить несколько минут, не мешало мне наблюдать за каждым движением моих врагов, инстинктивно я прижался спиной к стене, страшась удара сзади. Мысли работали ускоренно я уже пришел в себя и только рассчитывал, как я смогу ударить ногой в место ниже живота моего убийцу.
Вижу, что нашлись другие командиры, которые удерживают особенно ретивых, держат их за руки и не дают им возможности тут же прикончить меня. Ага, думаю, очевидно, они хотят меня допросить, а потом выведут во двор.
Кубанец что-то говорит, в комнате среди военных происходит еще большее смятение. Так же как и я, кубанец наблюдает за происходящим в комнате, подходит ко мне ближе; мне стоило большого усилия не ударить его, но он не проявляет никакого намерения убить меня.
Убедившись, что казнь на время отсрочена, я опять сосредоточиваю свое внимание на кубанце.
— Так вы говорите, что вы корниловец, а знаете ли вы, что вас ожидает?
— А знаете ли вы, что вас ожидает? — с отчаянием кричу я. — Павловская площадь взята добровольцами, «Товарищ Артем» разбит, вот лента с матроса! Город окружен добровольцами, отсюда живыми вы не уйдете! Что вы здесь делаете?
— Мой полк в засаде, десять пулеметов расставлены по улице на крышах, за заборами; они только ждут сигнала от меня!
Мне стало противно жить! На секунду я задумался... Конец... Кубанец, видимо, забавляется моим отчаянием, смотрит на своих, кивает головой и, показывая на себя, снова вопрошает:
SUCK Channel Telegram The channel also called on people to turn out for illegal assemblies and listed the things that participants should bring along with them, showing prior planning was in the works for riots. The messages also incited people to hurl toxic gas bombs at police and MTR stations, he added. With the sharp downturn in the crypto market, yelling has become a coping mechanism for many crypto traders. This screaming therapy became popular after the surge of Goblintown Ethereum NFTs at the end of May or early June. Here, holders made incoherent groaning sounds in late-night Twitter spaces. They also role-played as urine-loving Goblin creatures. There have been several contributions to the group with members posting voice notes of screaming, yelling, groaning, and wailing in different rhythms and pitches. Calling out the “degenerate” community or the crypto obsessives that engage in high-risk trading, Co-founder of NFT renting protocol Rentable World emiliano.eth shared this group on his Twitter. He wrote: “hey degen, are you stressed? Just let it out all out. Voice only tg channel for screaming”. Telegram channels fall into two types:
from us
