sacred violence

НЕБОЛЬШАЯ ТЕЛЕГА ПРО КРЕСТОНОСЦЕВ-МУЧЕНИКОВ

Тут вот какое дело. Известно, что в ходе Первого крестового похода павших в бою крестоносцев начинают называть «мучениками», и что возникает такая идея не сразу, а между 1095 и 1097 годами. До тех пор о христианских воинах так говорили только иногда, когда они погибали в боях с совсем уж язычниками. С другой стороны, некоторые медиевисты (навскидку – Жан Флори, на русском издана его книжка «Идеология меча») склонны считать такое словоупотребление чем-то революционным, что вроде раньше мученики были чисто жертвами, а теперь стали воинами. Главный аргумент здесь – очень отрицательное отношение первых христиан к военной службе. Ну, до IV века оно и правда было.

Оттокнувшись ногами от новой книжки Куманькова про войну (хорошая книжка), я полез в классический текст Бернара Клервосского «Похвала новому рыцарству», где он говорит что давай «дуй до горы» / хуячь язычников / стяжай жизнь вечную – в общем, один из самых известных панегириков крестовых походам и прочему. И там он, значит, говорит, что крестоносцы «неустанно ведут двоякую войну: против плоти и крови и против духовного воинства зла на небесах». В целом это блестящая формулировка самого принципа религиозного насилия с его символическим удвоением объекта и пространства-времени, но дело не в этом. Далее он пишет: «Что за слава возвращаться с победой из подобной битвы! Сколь блаженно погибнуть в ней, ставши мучеником! Радуйся, отважный воитель, если ты живешь и умираешь во Господе, но паче тем гордись и ликуй, если ты ко Господу идешь». В общем, Бернар Клервосский – он довольно отбитый, но вопрос в том, насколько он сам все это революционно придумал.

Пошел я потом, значит, в латинский оригинал – и сразу же нашел на сей счет мощнейшую подсказку. В русском переводе выражение «отважный воитель» звучит довольно бледно – типа как «усталый кассир», в общем, нестрого. А вот в оригинале это fortis athleta – очень формальное понятие, которое вы могли видеть уже даже тут, на канале: это титулование мучеников, которое сплошь и рядом встречается в текстах II-III веков. В «Мученичестве Карпа, Папила и Агатоники», например, говорится, что мученика Папила «подвесили и бичевали тремя парами, меняясь, и он не издал ни звука, но, как благородный атлет [fortis athleta], принял гнев противника». «Атлет» здесь – попросту, гладиатор, борец на арене. Само понятие при этом – точная калька с греческого γενναίος или μεγάλος άθλητης, а это выражение встречается и вовсе уже в каждом первом тексте, начиная с послания Игнатия Антиохийского к Поликарпу. Классичнее этого вообще некуда.

Какой из этого вывод? Такой, что Бернар Клервосский не просто писал руками, потому что они у него были – «дай, дескать, напишу, что они отважные воители», а совершенно сознательно, аккуратно и с полным на то основанием обращался к словарю более ранней традиции, в которой мученик тоже – борец и воин. Правда, апостол Павел уточняет, что христиане борются не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесных, а Бернар говорит, что таки на обоих фронтах, но ничего «революционного» в его концепции все-таки, как кажется, нет.

www.tgoop.com/sacredviolence/209

1.7K viewsSep 5, 2019 at 08:19

НЕБОЛЬШАЯ ТЕЛЕГА ПРО КРЕСТОНОСЦЕВ-МУЧЕНИКОВ

Тут вот какое дело. Известно, что в ходе Первого крестового похода павших в бою крестоносцев начинают называть «мучениками», и что возникает такая идея не сразу, а между 1095 и 1097 годами. До тех пор о христианских воинах так говорили только иногда, когда они погибали в боях с совсем уж язычниками. С другой стороны, некоторые медиевисты (навскидку – Жан Флори, на русском издана его книжка «Идеология меча») склонны считать такое словоупотребление чем-то революционным, что вроде раньше мученики были чисто жертвами, а теперь стали воинами. Главный аргумент здесь – очень отрицательное отношение первых христиан к военной службе. Ну, до IV века оно и правда было.

Оттокнувшись ногами от новой книжки Куманькова про войну (хорошая книжка), я полез в классический текст Бернара Клервосского «Похвала новому рыцарству», где он говорит что давай «дуй до горы» / хуячь язычников / стяжай жизнь вечную – в общем, один из самых известных панегириков крестовых походам и прочему. И там он, значит, говорит, что крестоносцы «неустанно ведут двоякую войну: против плоти и крови и против духовного воинства зла на небесах». В целом это блестящая формулировка самого принципа религиозного насилия с его символическим удвоением объекта и пространства-времени, но дело не в этом. Далее он пишет: «Что за слава возвращаться с победой из подобной битвы! Сколь блаженно погибнуть в ней, ставши мучеником! Радуйся, отважный воитель, если ты живешь и умираешь во Господе, но паче тем гордись и ликуй, если ты ко Господу идешь». В общем, Бернар Клервосский – он довольно отбитый, но вопрос в том, насколько он сам все это революционно придумал.

Пошел я потом, значит, в латинский оригинал – и сразу же нашел на сей счет мощнейшую подсказку. В русском переводе выражение «отважный воитель» звучит довольно бледно – типа как «усталый кассир», в общем, нестрого. А вот в оригинале это fortis athleta – очень формальное понятие, которое вы могли видеть уже даже тут, на канале: это титулование мучеников, которое сплошь и рядом встречается в текстах II-III веков. В «Мученичестве Карпа, Папила и Агатоники», например, говорится, что мученика Папила «подвесили и бичевали тремя парами, меняясь, и он не издал ни звука, но, как благородный атлет [fortis athleta], принял гнев противника». «Атлет» здесь – попросту, гладиатор, борец на арене. Само понятие при этом – точная калька с греческого γενναίος или μεγάλος άθλητης, а это выражение встречается и вовсе уже в каждом первом тексте, начиная с послания Игнатия Антиохийского к Поликарпу. Классичнее этого вообще некуда.

Какой из этого вывод? Такой, что Бернар Клервосский не просто писал руками, потому что они у него были – «дай, дескать, напишу, что они отважные воители», а совершенно сознательно, аккуратно и с полным на то основанием обращался к словарю более ранней традиции, в которой мученик тоже – борец и воин. Правда, апостол Павел уточняет, что христиане борются не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесных, а Бернар говорит, что таки на обоих фронтах, но ничего «революционного» в его концепции все-таки, как кажется, нет.

BY sacred violence