Главное не леница
На днях в который раз проходил мимо другого польского плаката — авторства художника Яна Леницы, 1976 года. Лист, который я купил двадцать лет назад на окраине Варшавы в подземном переходе за сущие groszy, и который сам по себе с наибольшей наглядностью объясняет чудо графического дизайна.
В нем нет сдвигов модульной сетки, наборного шрифта и многих вещей, к которым мы привыкли; в нём нет собственно рациональной коммуникации; он не призывает приходить в какое-то место в определённое время, в нем есть одно слово, и оно же картинка, и оно же сюжет: cyrk, цирк по-польски.
(В скобках замечу, что для какой подрывной цели полиграфические комбинаты социалистической Польши печатали огромными тиражами этот и ему подобные — постулирующие одно только слово, слово «цирк» — плакаты — нам ещё только предстоит выяснить; возможно, шпалерная завеска унылых заборов где-нибудь в Гданьске многократно повторённым словом «цирк» гораздо больше говорило людям на улице об окружавшей их реальности, чем того хотелось министерским заказчикам плаката)
Каждая буква тут — персонаж; сюжетный ход, почти запрещенный во «взрослом» графическом дизайне, но который очевиден всякому (обычно пока ещё некрупному) человеку, только начинающему учить алфавит: ведь каждая буква на кого-то похожа!
Целеустремленный клоун C кусает за пятку флегматичного усатого атлета-великана Y, на большом пальце которого, в свою очередь, балансирует изящная гимнастка R, поддерживающая малютку-жонглёра K — взаимодействие букв, не слишком очевидное для серьёзной современности, но совершенно логичное и развернутое во времени и пространстве темноты. Своего рода школьная пропись, в которой буквы обычно тоже соединены, но формально, у Леницы превращается в живое и смешное «литературное» взаимодействие.
Заодно плакат Леницы содержит внутри себя как будто бы весь романтический миф о цирке, утвердившийся в XX веке, от фильма Чарли Чаплина — через фотографии (не знаю, допустим!) Сары Мун — к альбомам Тома Уэйтса и чему угодно ещё (кроме разве что клоуна ОНО).
И это тот род мастерства, которому я пытаюсь научиться всякий раз, проходя мимо него. Плакат беден инструментом, это не совсем не кино и даже не книжка. Кино и книги имеют временное измерение, плакат почти что нет, он живет со зрителем с десяток секунд. Можно было бы умиляться тому, как живо и наивно-детски выглядит эта вещь; но Леница не действует как ребёнок или как художник, который с лёгкой руки Пикассо «всё забыл и рисует как ребёнок»; он действует как хитроумный режиссёр, который изобрёл средство упихать целую киноленту в один единственный кадр.
На днях в который раз проходил мимо другого польского плаката — авторства художника Яна Леницы, 1976 года. Лист, который я купил двадцать лет назад на окраине Варшавы в подземном переходе за сущие groszy, и который сам по себе с наибольшей наглядностью объясняет чудо графического дизайна.
В нем нет сдвигов модульной сетки, наборного шрифта и многих вещей, к которым мы привыкли; в нём нет собственно рациональной коммуникации; он не призывает приходить в какое-то место в определённое время, в нем есть одно слово, и оно же картинка, и оно же сюжет: cyrk, цирк по-польски.
(В скобках замечу, что для какой подрывной цели полиграфические комбинаты социалистической Польши печатали огромными тиражами этот и ему подобные — постулирующие одно только слово, слово «цирк» — плакаты — нам ещё только предстоит выяснить; возможно, шпалерная завеска унылых заборов где-нибудь в Гданьске многократно повторённым словом «цирк» гораздо больше говорило людям на улице об окружавшей их реальности, чем того хотелось министерским заказчикам плаката)
Каждая буква тут — персонаж; сюжетный ход, почти запрещенный во «взрослом» графическом дизайне, но который очевиден всякому (обычно пока ещё некрупному) человеку, только начинающему учить алфавит: ведь каждая буква на кого-то похожа!
Целеустремленный клоун C кусает за пятку флегматичного усатого атлета-великана Y, на большом пальце которого, в свою очередь, балансирует изящная гимнастка R, поддерживающая малютку-жонглёра K — взаимодействие букв, не слишком очевидное для серьёзной современности, но совершенно логичное и развернутое во времени и пространстве темноты. Своего рода школьная пропись, в которой буквы обычно тоже соединены, но формально, у Леницы превращается в живое и смешное «литературное» взаимодействие.
Заодно плакат Леницы содержит внутри себя как будто бы весь романтический миф о цирке, утвердившийся в XX веке, от фильма Чарли Чаплина — через фотографии (не знаю, допустим!) Сары Мун — к альбомам Тома Уэйтса и чему угодно ещё (кроме разве что клоуна ОНО).
И это тот род мастерства, которому я пытаюсь научиться всякий раз, проходя мимо него. Плакат беден инструментом, это не совсем не кино и даже не книжка. Кино и книги имеют временное измерение, плакат почти что нет, он живет со зрителем с десяток секунд. Можно было бы умиляться тому, как живо и наивно-детски выглядит эта вещь; но Леница не действует как ребёнок или как художник, который с лёгкой руки Пикассо «всё забыл и рисует как ребёнок»; он действует как хитроумный режиссёр, который изобрёл средство упихать целую киноленту в один единственный кадр.
tgoop.com/snegotronreturns/177
Create:
Last Update:
Last Update:
Главное не леница
На днях в который раз проходил мимо другого польского плаката — авторства художника Яна Леницы, 1976 года. Лист, который я купил двадцать лет назад на окраине Варшавы в подземном переходе за сущие groszy, и который сам по себе с наибольшей наглядностью объясняет чудо графического дизайна.
В нем нет сдвигов модульной сетки, наборного шрифта и многих вещей, к которым мы привыкли; в нём нет собственно рациональной коммуникации; он не призывает приходить в какое-то место в определённое время, в нем есть одно слово, и оно же картинка, и оно же сюжет: cyrk, цирк по-польски.
(В скобках замечу, что для какой подрывной цели полиграфические комбинаты социалистической Польши печатали огромными тиражами этот и ему подобные — постулирующие одно только слово, слово «цирк» — плакаты — нам ещё только предстоит выяснить; возможно, шпалерная завеска унылых заборов где-нибудь в Гданьске многократно повторённым словом «цирк» гораздо больше говорило людям на улице об окружавшей их реальности, чем того хотелось министерским заказчикам плаката)
Каждая буква тут — персонаж; сюжетный ход, почти запрещенный во «взрослом» графическом дизайне, но который очевиден всякому (обычно пока ещё некрупному) человеку, только начинающему учить алфавит: ведь каждая буква на кого-то похожа!
Целеустремленный клоун C кусает за пятку флегматичного усатого атлета-великана Y, на большом пальце которого, в свою очередь, балансирует изящная гимнастка R, поддерживающая малютку-жонглёра K — взаимодействие букв, не слишком очевидное для серьёзной современности, но совершенно логичное и развернутое во времени и пространстве темноты. Своего рода школьная пропись, в которой буквы обычно тоже соединены, но формально, у Леницы превращается в живое и смешное «литературное» взаимодействие.
Заодно плакат Леницы содержит внутри себя как будто бы весь романтический миф о цирке, утвердившийся в XX веке, от фильма Чарли Чаплина — через фотографии (не знаю, допустим!) Сары Мун — к альбомам Тома Уэйтса и чему угодно ещё (кроме разве что клоуна ОНО).
И это тот род мастерства, которому я пытаюсь научиться всякий раз, проходя мимо него. Плакат беден инструментом, это не совсем не кино и даже не книжка. Кино и книги имеют временное измерение, плакат почти что нет, он живет со зрителем с десяток секунд. Можно было бы умиляться тому, как живо и наивно-детски выглядит эта вещь; но Леница не действует как ребёнок или как художник, который с лёгкой руки Пикассо «всё забыл и рисует как ребёнок»; он действует как хитроумный режиссёр, который изобрёл средство упихать целую киноленту в один единственный кадр.
На днях в который раз проходил мимо другого польского плаката — авторства художника Яна Леницы, 1976 года. Лист, который я купил двадцать лет назад на окраине Варшавы в подземном переходе за сущие groszy, и который сам по себе с наибольшей наглядностью объясняет чудо графического дизайна.
В нем нет сдвигов модульной сетки, наборного шрифта и многих вещей, к которым мы привыкли; в нём нет собственно рациональной коммуникации; он не призывает приходить в какое-то место в определённое время, в нем есть одно слово, и оно же картинка, и оно же сюжет: cyrk, цирк по-польски.
(В скобках замечу, что для какой подрывной цели полиграфические комбинаты социалистической Польши печатали огромными тиражами этот и ему подобные — постулирующие одно только слово, слово «цирк» — плакаты — нам ещё только предстоит выяснить; возможно, шпалерная завеска унылых заборов где-нибудь в Гданьске многократно повторённым словом «цирк» гораздо больше говорило людям на улице об окружавшей их реальности, чем того хотелось министерским заказчикам плаката)
Каждая буква тут — персонаж; сюжетный ход, почти запрещенный во «взрослом» графическом дизайне, но который очевиден всякому (обычно пока ещё некрупному) человеку, только начинающему учить алфавит: ведь каждая буква на кого-то похожа!
Целеустремленный клоун C кусает за пятку флегматичного усатого атлета-великана Y, на большом пальце которого, в свою очередь, балансирует изящная гимнастка R, поддерживающая малютку-жонглёра K — взаимодействие букв, не слишком очевидное для серьёзной современности, но совершенно логичное и развернутое во времени и пространстве темноты. Своего рода школьная пропись, в которой буквы обычно тоже соединены, но формально, у Леницы превращается в живое и смешное «литературное» взаимодействие.
Заодно плакат Леницы содержит внутри себя как будто бы весь романтический миф о цирке, утвердившийся в XX веке, от фильма Чарли Чаплина — через фотографии (не знаю, допустим!) Сары Мун — к альбомам Тома Уэйтса и чему угодно ещё (кроме разве что клоуна ОНО).
И это тот род мастерства, которому я пытаюсь научиться всякий раз, проходя мимо него. Плакат беден инструментом, это не совсем не кино и даже не книжка. Кино и книги имеют временное измерение, плакат почти что нет, он живет со зрителем с десяток секунд. Можно было бы умиляться тому, как живо и наивно-детски выглядит эта вещь; но Леница не действует как ребёнок или как художник, который с лёгкой руки Пикассо «всё забыл и рисует как ребёнок»; он действует как хитроумный режиссёр, который изобрёл средство упихать целую киноленту в один единственный кадр.
BY liberté, visualité, identité
Share with your friend now:
tgoop.com/snegotronreturns/177