Сегодня у нас православная Пасха, поэтому позволю себе пост о христианстве, которое нынче превратилось в один из столпов государственной идеологии, чьи представители благословляют абсолютно все, что предпринимают отцы нации ради возвращения национального суверенитета.

Еще любимый философ нашего президента Николай Бердяев, - своеобразный “православный анархист”, оппонировавший в своё время другому любимому философу президента Ильину, желавшему построить в России божественный тоталитаризм, - подсветил вопрос о взаимоотношении церкви и государства. Он отмечал, что христианство очень быстро утратило свой первоначальный эмансипаторский дух, склонив голову перед “языческим империализмом”, разменяв верность заповедям Христовым на преданность “живому богу”, - государству (империи) и его представителям. 

Тем самым породив лже-христианское учение “папоцезаризма” на Западе и, чуть позже, “цезарепапизма” на Востоке (в Византии, а затем и на Руси), в котором высшие государственные чины рассматривались как заместители Иисуса Христа на Земле, а методами поддержания “христианской веры” (т.е. лояльности государству) в массах стали фальсификации, ложь, запугивание и репрессии. Ничего общего с учением Христа этот компромисс язычества и церкви, презирающей народ и боготворящей любых державных иерархов, согласно Бердяеву не имел, порождая поэтому в низах атеизм или тягу к духовному обновлению, на которые сама церковь всегда отвечала самым агрессивным образом, обращаясь за помощью в подавлении еретиков к государственному аппарату.

Поучительно, что критикуемая Бердяевым капитуляция церкви перед “имперским язычеством” началась почти сразу же после институализации церкви собственно как иерархической организации.

В 303 году римский император Диоклетиан начал десятилетнее Великое гонение против распространившегося по империи христианства, потребовав соблюдения христианами римских языческих практик, сдачи религиозных книг, полного подчинения церкви государственной власти и признания политического авторитета империи. Нетрудно догадаться, что обросшая к тому времени жирком высшая церковная иерархия по преимуществу приняла новые правила игры, однако в Северной Африке “реальное христианство” столкнулось с мощным сопротивлением низов, державшихся экстремистских взглядов Иисуса Христа на государство, собственность и христианскую жизнь. 

Объявив официального епископа Карфагена Цецилиана предателем веры и избрав себе в епископы Доната Великого, североафриканские экстремисты поначалу безуспешно пытались найти понимание у светских властей (гонения к тому времени уже кончились) и даже у римского папы, но когда из этого ничего не вышло - вообще отвергли союз истинной церкви и мирского государства в принципе. Церковь, якобы, это дом Христов, а не служанка “Вавилона”, под которым, - в духе “Откровения Иоанна Богослова”, - первые христиане понимали трясущуюся в кризисе Римскую империю.

Неудивительно, что на этом фоне в конце 330-х гг. внутри донатистского движения возникла еще более радикальная фракция, получившая в истории название циркумцеллионов (лат. “сельских бродяг”) или агонистиков (гр.”готовых к борьбе”).

Эти воины Христа доставили крайне много проблем официальной церкви и имперской власти в Северной Африке потому что, в отличие от склонных к мученичеству за веру, но все-таки миролюбивых донатистов, агонистики взялись за искоренение мировой несправедливости вооруженным путем. Не только участвуя в многочисленных восстаниях против империи и атакуя официальную церковь “предателей веры”, но и разрушая латифундии, убивая крупных землевладельцев и ростовщиков, освобождая рабов и уничтожая долговые книги. Вся эта социальная практика обосновывалось учением Иисуса Христа.

Банды вооруженных палками агонистиков под руководством “вождей святых”, к которым примыкали в основном бедняки, беглые рабы и маргиналы самого разного расового и национального происхождения, вплоть до конца IV века скитались по Северной Африке в поисках мученической смерти в борьбе с социальными порядками, пока наконец “прогосударственное” церковное большинство при активном репрессивном

содействии имперской власти не нанесло донатистам окончательного поражения.

Т.о. борьба 313-415 гг. стала первым в истории примером беспощадной расправы “прогосударственных” христиан над их собственными собратьями, пытавшимися дистанцироваться от имперского влияния, которое, по их мнению, лишило церковь изначальной божественной святости. 

Что получилось из этой победы государства над Христом известно: гонимые стали гонителями, мученики стали мучителями, а растерявшая изначальный гуманизм христианская церковь, словно эстафетная палочка, переходила от одного политического вождя к другому, всякий раз убеждая паству в богоугодности властей, подавляя любое инакомыслие и крамолу, а когда становилось особенно тяжко - с амвонов неслись призывы постоять насмерть за очередного цезаря и его управляющую команду. 

Мало кому известно об том, что в начале 30-х годов в Германии наблюдался процесс массовой трансформации коммунистов в нацистов. Марксистский агитпроп и левая историография этот деликатный момент обделяют вниманием, однако явление это было столь масштабным, что в обывательской среде возникло даже полушутливое обозначение для переметнувшихся в ряды НСДАП коммунистов - “наци-бифштекс” (Rindersteak-Nazi), коричневые снаружи, красные внутри.

Рудольф Дильс, первый руководитель гестапо, подсчитал, что в берлинском отделении партийных штурмовых отрядов СА на момент 1934 года более 70% новобранцев составляли бывшие коммунисты. Если до середины 1933 года отбор в СА был достаточно строгим, то впоследствии, как указывал Дильс, в ряды штурмовиков переходили целые отделения “Союза красных фронтовиков”, боевой организации КПГ, ранее занимавшейся уличными атаками на нацистов и охраной коммунистических демонстраций.

Хотя цифры Дильса касаются только столичной секции и кажутся преувеличенными, его подчиненный Ганс Гизевиус в свою очередь подтверждал, что треть всего немецкого состава СА в 1933 году составляли выходцы из КПГ. Функционеры коммунистического “Боевого союза за красный спорт” (Rotsport) в своих отчетах писали о 20%, тогда как внутренняя служба безопасности самой СА называла цифру в 55% бывших коммунистов и социалистов среди всех новобранцев. В любом случае, многочисленные документальные свидетельства с обеих сторон подтверждают значительное присутствие коммунистов в нацистских Штурмовых отрядах в период 1932-35 гг. Причем в некоторых случаях такие бывшие члены КПГ занимали средние и даже руководящие посты, организуя подавление антинацистской же оппозиции.

Читать далее: https://telegra.ph/Krasnye-nacistykorichnevye-bolsheviki-05-08

Вчера Генассамблея ООН признала право Государства Палестина на членство в организации. По этому поводу наш постпред Небензя заявил, что сделан первый шаг в “справедливом решении палестинского вопроса”. Ура.

Как-то уже приводил примеры своеобразного взгляда на проблему палестино-израильского конфликта от Муаммара Каддафи и Абдуллы Оджалана, которые не верили в то, что создание палестинского nation-state способно разрешить проблему и обеспечить прочный мир в регионе.

А тут вот на сайте “Академии демократии современности”, занимающейся популяризацией концепции “демократического конфедерализма” Оджалана, в марте/апреле выложили 2 статьи (раз, два, обе на английском), посвященные конфликту за авторством старого соратника Оджалана, одного из основателей Рабочей Партии Курдистана, Джемиля Байыка; ныне сопредседателя Ассоциации Общин Курдистана, скрывающегося в горах иракского Кандиля и разыскиваемого как Турцией, так и Соединенными Штатами.

Если вкратце, то в обеих статьях Байык, продолжая идейную линию Оджалана, пишет о том, что в основе палестино-израильского конфликта лежит “этатистская ментальность” арабов и евреев (т.е. стремление к созданию национального государства) и в рамках этой ментальности, в рамках противопоставления “еврейского” и “арабского” этатистского национализма, решить палестино-израильскую проблему невозможно. 

Надо отдать должное этому старому партизану: в отличие от большинства радетелей за палестинское дело, которые видят источник проблемы в алии (репатриации евреев) как таковой, Байык пишет, что бегство евреев на Ближний Восток сначала от погромов и гонений в Восточной Европе, а затем и от нацистского истребления - это было правильно, хорошо и необходимо. Беда только в том, что вернувшиеся в Палестину евреи были проникнуты идеей “национального государства”, что в общем-то было логично, учитывая политические тренды начала 20 века, олицетворенные в 14 пунктах Вильсона. И этот национальный проект был обречен столкнуться с национальным проектом политически пробудившихся после Первой Мировой арабов. Тем более, что этому столкновению содействовали старые англо-французские колонисты, проводившие линию балансирования сил на Ближнем Востоке с целью сохранения влияния в регионе. 

В дальнейшем, этатистская ментальность довела оба лагеря до кровопролитного фанатизма, меж тем как великие державы во имя своих геополитических целей лишь подливали бензина в этот разгорающийся пожар. Впрочем, не только они, ибо Байык пишет, что и молодые арабские государства, рассматривавшие палестинское движение как инструмент защиты собственных стратегических интересов, своей “помощью” нанесли палестинскому делу огромный урон.

В итоге, “израильское государство построило свое существование на геноциде и уничтожении палестинского народа. Подход, основанный на арабском национализме, укрепил этот менталитет. Эти два национализма подпитывают друг друга”.

По ходу повествования дюжина ножей летит в ХАМАС (в общем и сам Оджалан в 2009 году называл ХАМАС “провокаторами”, не имеющими ничего общего с Исламом) как в проект “держав капиталистической современности”, который якобы изначально служил предотвращению распространения в арабском мире “социалистической парадигмы”. Поэтому, “ХАМАС не сможет сыграть никакой роли в освобождении палестинского народа даже в будущем”.

Байык естественно кидает мост между ситуацией в Палестине и ситуацией в Курдистане, где в 80-е годы, на основе курдских исламистских националистических групп при прямом участии Ирана и турецких спецслужб была образована “Курдская Хезболла”, которая уже в 90-х занялась убийствами симпатизантов РПК и других курдских “неверных”, проповедующих светский образ жизни. Все это происходило конечно же в полном согласии с турецкими госорганами, которым деятельность “Хезболлы” была выгодна с точки зрения подрыва влияния РПК в Курдистане.

А в 2002 году “Курдская Хезболла” преобразовалась в легальное “Движение угнетенных”, которое, в свою очередь, в 2012 трансформировалось в политическую “Партию свободное дело” (Hüda-Par); правоисламистскую структуру, являющуюся надежным оплотом “политического ислама” в Курдистане, всячески пресекающим развитие курдских “прогрессистских” движений и фактически выступающим опорой правящей партии Эрдогана в курдском обществе.

Т.о., по мнению Байыка, ХАМАС играют в Палестине сугубо негативную роль, и, учитывая связи ХАМАС с “братским” турецким режимом, можно смело расчитывать на продолжение мясорубки. Просто потому, что Турции как государству очень невыгодно ослабление межгосударственных противоречий на Ближнем Востоке, ибо тем самым Турция ослабляет собственные позиции. Дескать, Турция выигрывала от противоречий меж СССР и США во время Холодной войны, Турция выигрывала от интервенции США в Ирак, Турция выигрывала от серии гражданских войн, прокатившихся по региону в ходе Арабской весны, Турция выиграла от украинско-российского конфликта, Турция выигрывала от противоречий между Израилем и арабскими государствами, от бесконечной арабо-еврейской войны.

Байык пишет, что турецкое государство, само осуществляющее геноцид курдов, не заинтересовано в прекращении арабо-израильского конфликта, несмотря на лицемерные слезы насчет страданий палестинского народа. И это дескать было видно в последние годы, когда снижалось напряжение между Израилем и арабскими государствами. Турция обвиняла арабов в “предательстве палестинского дела”, потому что деэскалация на Ближнем Востоке подрывает позиции турецкого государства. Байык прямо об этом не говорит, но можно сделать логический вывод, что Турция таким образом была заинтересована и в неспровоцированном нападении ХАМАС 7 октября.

И хотя в Турции раздаются отдельные голоса по поводу фальшивой поддержки Эрдоганом палестинцев, это, по мнению Байыка, не меняет ситуацию. Якобы, вместо того, чтобы бегать по улицам и требовать от правительства еще бóльших ударов по Израилю ради благополучия палестинцев, турецкому обществу следовало бы спросить - почему мы бомбим Рожаву? Почему мы бомбим северный Ирак? Почему мы оккупируем и совершаем преступления в сирийском Идлибе? Ведь это то же самое, что делает Израиль в Газе. Если бы это было сказано, фальшивые маски упали бы и общество смогло бы оценить реальность. Но турецкое общество по-прежнему мыслит в рамках “этатистской ментальности”.

Учитывая так же, что в ближневосточный конфликт втянута не только Турция, но и целый ряд других государств, каждое из которых имеет собственные стратегические цели, противоположные целям других, а весь этот конфликт является лишь частью общемирового столкновения государств (ака Третьей Мировой войны всех против всех), надежд на долгосрочный мир в регионе просто нет. Государства будут продолжать сталкивать народы в бесконечной войне. И с этой реальностью нужно считаться.

Байык в заключении пишет, что невозможно решить проблемы Ближнего Востока с помощью государства и этатистско-национального менталитета. Решение заключается только в преодолении этой ментальности и развитии “демократической нации”; т.е. в развитии образа жизни и методов принятия решений, преодолевающих “монистическое понимание национального государства” (т.е. уравнения “государства” и “нации/народа”, сведения “интересов народа” к “интересам государства”). 

Понятное дело, в качестве примера строительства “демократической нации” Байык приводит Рожаву, призывая все народы Ближнего Востока (и, прежде всего, самих евреев) развивать демократическую борьбу против “этатистской ментальности” во имя братства народов и перспектив демократической свободной жизни.

Вот неплохая новость с Филиппин. Там Верховный суд признал “красные метки” угрозой жизни и безопасности граждан. Многолетние усилия политических активистов и Национального союза народных юристов (левоориентированная неправительственная правозащитная ассоциация), направленные на ликвидацию этой практики, вроде как увенчались некоторым успехом. 

Что за “красные метки” такие, спросит читатель?

Еще лет 5-6 назад россиянину это было бы трудно объяснить, но теперь это не составляет проблемы. Филиппинские “красные метки” - это аналог нашего статуса “инагента”, с некоторыми отличиями. Во-первых, последствия получения “красной метки” на Филиппинах (пока) несколько тяжелее для гражданина, чем в РФ. А во-вторых, если наше государство с помощью “инагентства” сражается с тлетворным влиянием запада, то Филиппины напротив, по старинке видят опасность для родины в деятельности проклятых коммунистов и их многочисленных приспешников из самых разных секторов общества. Которых надо выявлять и наказывать, пока они не довели страну до ручки.

Маркировать людей и заносить их в “черные списки” на Филиппинах начали еще в 70-х, после того, как прокитайская (тогда еще) Компартия и её военное крыло, - Новая народная армия, - инициировала вооруженную борьбу против правительства, которая собственно, с некоторыми перерывами продолжается и до сих пор. 

Естественно, что очень скоро маркирование людей как “пособников коммунистического терроризма” начало применяться вообще ко всем критикам государственной политики, независимо от того, является такой человек коммунистом или нет. Никаких юридических доказательств для этого не требуется: на усмотрение органов правопорядка человека просто вносят в “черные списки”, а затем, с помощью различных мер (фейковых слухов, СМИ, уличных плакатов, теперь соцсетей и т.д.) объявляют “сочувствующим террористам”. Часто это сопровождалось установлением полицейского наблюдения, угрозами, не менее часто (если человек не унимался и намеков не понимал) следовали аресты, обыски, нападения “неустановленных лиц” (ака возмущенных патриотов) или “бесследные исчезновения”. 

Во время военной диктатуры Фердинанда Маркоса-старшего государство раздавало “красные метки” направо и налево, выкашивая оппозицию буквально на корню. В 1986 после массовых волнений Маркос бежал на Гавайи и Филиппины вернулись к т.н. “демократическому правлению”. В этот период “красные метки” уже так массово не раздавали, но и отказываться от удобного инструмента подавления инакомыслия государство не собиралось. Тем более, что Новая народная армия оружия так и не сложила, так что повод для продолжения политики “защиты общества от коммунистических террористов” остался.

Под пресс попадали, понятное дело, не только “террористы и их пособники”, но и профсоюзные активисты, представители коренных народов и религиозных меньшинств, правозащитники, журналисты-правдорубы, короче говоря лица, мешающие развитию государства и крупного бизнеса, связанного с ним. 

Новую жизнь в политику раздачи “красных меток” вдохнул ставший в 2016 президентом Родриго Дутерте, которого многие у нас помнят в основном по экстравагантным выходкам в стиле Жириновского. Никаким потешным клоуном Дутерте естественно не был, а был довольно отмороженным и эффективным технократом-государственником, прославившимся еще на посту мэра города Давао, который он железными рукавами превратил в тоталитарный островок благополучия посреди общего филиппинского хаоса. Теперь вся страна должна была стать одним большим Давао.

Была провозглашена цель борьбы с наркомафией, коррупцией, коммунистическими и исламистскими повстанцами, мелкой преступностью в трущобах. Следуя принципу “цель оправдывает средства”, Дутерте открыто призывал правоохранительные органы к внесудебным казням “врагов государства и общества” и вообще к игнору всяких правовых норм и тому подобных дурацких прав человека. Все во имя порядка и прогресса.

В этом святом деле Дутерте очень помогли те самые “красные метки”, которые вновь, как и во времена диктатуры Маркоса, посыпались на людей как из рога изобилия. Тактика массового террора Дутерте естественно рождала беспокойство в самых различных слоях: начиная от правозащитников и юристов (этих негодяев не любят нигде), заканчивая всякими борцами за сохранение экологии против беспредельной добычи, профсоюзными органайзерами, защитниками прав племен, феминистками, радеющими за бедняков католиками, гуманистами бесхребетными и т.д. Многие из них были объявлены “членами коммунистических фронтов” и “врагами государства”, некоторые были арестованы, некоторые были убиты. Всего за этот период было зафиксировано 442 внесудебных казни и большинство из пострадавших предварительно получили “красные метки” (а в целом жертвами борьбы Дутерте против всего плохого стали более 12 тысяч человек).

Филиппинская “ежовщина” даже до абсурда доходила, когда в 2020 один мудрый генерал публично намекнул, что мэр Манилы (столицы страны), распорядившийся снять уличные баннеры, объявлявшие коммунистов и демократов персонами нон-грата в городе (стандартное “украшение” филиппинских городов при Дутерте), “сочувствует террористам”. Абсурдные обвинения высокопоставленного кретина, желавшего разоблачить “троцкистский коммунистический заговор в руководстве столицы” все-таки остались без последствий, но логику массового террора этот инцидент раскрывает хорошо: получившие громадные репрессивные полномочия филиппинские силовики видели “подрыв устоев государства” везде, где только можно.

Вообще, Дутерте несомненно понравился бы отечественным патриотам, тоскующим по “крепкой руке”: и “врагов родины” убивал беспощадно и открыто, и “национальный суверенитет” оберегал как зеницу ока (просто посылая на три буквы обеспокоенных нарушениями прав человека представителей ЕС и США), и внешнюю политику независимую проводил (сближаясь с Китаем, что вызывало недовольство ничтожных америкашек), и форсированную модернизацию устроил, и вороватый истеблишмент до смерти напугал…Самое главное, при всем своём одиозном имидже, простому филиппинцу Дутерте очень нравился: сильный “человек из народа”, “папа” (татай), скрутивший в бараний рог всех негодяев, пламенный патриот, защитник обездоленных. Один только был у него провал: не поддержал он Россию в украинском конфликте, обозвав даже нашего президента плохими словами. Марионетка американская, стало быть.

Короче, этот Дутерте, наворотив больших дел, в 2022 году неожиданно не стал выдвигать свою кандидатуру на новых президентских выборах, поддержав де-факто Фердинанда Маркоса-младшего (сына бывшего изгнанного диктатора), вице-президентом при котором стала доча Дутерте Сара. 

Несмотря на такую демократичную демократию, новый президент взялся смягчать режим своего предшественника, чем собственно и воспользовались многочисленные гражданские активисты, принявшиеся и напрямую и через структуры ООН забрасывать новую администрацию требованиями о прекращении антиконституционной и античеловеческой практики маркировки людей. 

И вот, Верховный суд Филиппин в прошлый четверг вынес решение о том, что “красные метки” действительно нарушают право на жизнь и безопасность тех, ктр имел несчастье их получить. Это конечно еще не значит, что государство откажется от маркировки “потенциально опасных” граждан, но какие-то барьеры государственному репрессивному беспределу таки будут выставлены. В борьбе обретешь ты право свое, как говорится.

Поступают сведения, что Франция бросает солдатиков в свою заморскую Новую Каледонию, где уж несколько дней бушуют антифранцузские погромы со стрельбой, как будто бы организованные местными сепаратистами.

Немалое удивление вызывает то, что протестующие против французского колониализма активно и давно юзают флаги Азербайджана. А французский министр внутренних дел Жеральд Дарманен напрямую обвиняет Баку в поощрении “сепаратизма” через развитие многочисленных программ взаимодействия между сторонниками независимости этой тихоокеанской колонии Франции и Азербайджанской республикой. Меж тем, как сообщают, по азербайджанским СМИ тоже разгоняют шумок про “справедливые требования канакского народа Новой Каледонии” и шлют ядовитые стрелы по адресу коварных и злых французских неоколониалистов.

Ничего удивительного тут нет. “Антиколониализм” и “антиимпериализм” становятся востребованным товаром в новом многополярном мире войны всех против всех, позволяющим укрепить свои позиции на международной арене тем или иным государствам, претендующим на свою долю геополитического господства, представляя самих себя борцами с “мировой несправедливостью”. По этому проверенному пути пошёл и Азербайджан, о стремлении которого стать еще одним “антиимпериалистическим (сугубо антифранцузским) полюсом” я уже писал.

Естественно, бакинских стратегов “антиколониализма”, доставших с антресолей старые советские учебники по агитпропу, не волнуют и никогда не волновали проблемы политического и экономического угнетения французами каких-то аборигенов на каких-то затерянных в океане островах. Единственное, что беспокоит Баку реально - это “проармянская” позиция французского истеблишмента, несущая угрозу стратегическим интересам Азербайджана на Кавказе. Поэтому, для подрыва влияния этих своих геополитических оппонентов, в ход были пущены проверенные временем “антиимпериалистические” лозунги, ассоциирующиеся в массовом сознании с героическим периодом второй половины 20 века, когда в странах Третьего мира кипела жаркая борьба политически пробудившихся народов за национальное и социальное освобождение. 

Приём грамотный, эффективный и для подъёма международного имиджа более чем подходящий. Вот мы какие, мол, радетели за свободу и независимость всех людей на свете. Мы, господа присяжные заседатели, должны помочь детям канакам. И мы, господа присяжные заседатели, им поможем. ©

По итогу, остаётся только радоваться тому, что к лагерю “антиимпериалистов”, поставивших перед собой задачу “создать один, два, много Вьетнамов”, присоединился еще один духовный наследник Че Гевары - Ильхам Гейдар-оглы Алиев. 

Вопрос только в том, насколько счастливым и справедливым будет этот долгожданный мир победившего антиимпериализма. 

На сайте Российского совета по международным делам выкатили статью профессора Факультета мировой политики МГУ Алексея Фененко под названием “Инерция пацифизма”.

Мягко сказать, полет мысли уважаемого профессора не может не впечатлить. Уверен, что аналитический взгляд А.Фененко найдет положительный отклик как у правых/ультраправых (это понятно), так и у левых патриотов, ищущих глубинную причину разрушения великого и могучего СССР. А.Фененко знает эту причину.

Прежде всего, наконец-то официальным лицом, а не каким-то политическим маргиналом, были сказаны очень нужные и очень своевременные, честные слова о том, что война - это нормальное и естественное состояние межгосударственных отношений. Все вот эти хрущевско-брежневские пугалки насчет всеобщего ядерного уничтожения и страха повторения трагедии Великой Отечественной Войны, по мнению профессора, сыграли с советским обществом злую шутку, разоружив его морально, породив целое поколение капитулянтов и “профессональных разоруженцев”, в результате чего советская сверхдержава утратила своё положение в рамках т.н. “Ялтинского мира”, а потом и развалилась вовсе.

Характерно, что профессор одобряет общественный дискурс раннего периода существования СССР, когда вся страна, невзирая на жертвы и лишения, в едином порыве готовилась к неизбежной и масштабной будущей войне, когда общество и производство были предельно милитаризованы, а советская военная наука переживала “золотой век”. Но по результатам Второй Мировой СССР перестал быть “левой оппозицией Версальскому миру”, превратившись в одного из основоположников нового мирового порядка - “Ялтинской системы”, - который гарантировал Советскому Союзу приоритетные места в международных отношениях. В результате чего раннебольшевистские призывы к тотальной войне против “буржуазного мира”, полноправной и влиятельной частью которого теперь стал СССР, потеряли изначальный смысл.

Т.о. СССР трагическим образом изменил агрессивно-наступательный курс, начав выстраивать свою внешнеполитическую доктрину уже не на идее “мировой революции”, а на нелепой концепции “борьбы за всеобщий мир”. 

Профессор полагает, что переломным моментом в этом процессе стало принятие 12 марта 1951 закона “О защите мира”, карающего за “пропаганду войны”, “подрыв дела мира” и “создание угрозы новой войны”. Всё дальнейшее развитие советского политического курса и советской гос.идеологии опиралось на это выведенное в качестве закона моральное осуждение всякой войны и всякой агрессивной государственной политики, на прогрессирующий гнилой пацифизм. Который сначала выражался на официальном уровне в укреплении системы международной безопасности, а уже при Хрущеве и затем при Брежневе принял характер как военного, так и морального разоружения советского общества и государства. На уровне массового сознания этот ущербный пацифизм выразился в наборе простых и понятных лозунгов, типа “Лишь бы не было войны”, “Миру - мир!”, “Никогда больше!”, в создании мифа о трагедии Великой Отечественной войны и победе “со слезами на глазах” ради того, чтобы положить конец всем войнам. 

Меж тем, ощущение собственной безопасности, карикатурное миролюбие и идеи “глобальной общности человечества”, по мнению автора, подточили советское общество, забывшее, что никакого “мирового пролетариата” нет и никогда не было, а есть только безостановочная борьба национальных государств, в которой пролетариат не является и никогда не являлся значимым субъектом. Запуганное ужасами войны (в том числе - возможностью ядерной войны) и оперирующее высокими моральными категориями, не имеющими ничего общего с реальностью, советское общество и государство оказались заложниками своих собственных страхов и иллюзий, в то время как западные партнеры мыслили предельно прагматично и отказываться от идеи закономерности и оправданности войн, как продолжения политики другими средствами, не собирались. В итоге, под многогранным натиском западного лагеря произошел логичный распад великого, но необоснованно миролюбивого советского государства.

В заключении профессор призывает отбросить прочь гнилой хрущевско-брежневско-горбачевский пацифизм, приняв новую реальность, в которой война и насилие являются вполне естественным, нормальным и эффективным средством решения межгосударственных проблем:

“...«Пацифистская инерция» брежневских и горбачевских времен пока мешает нам в полной мере воспринять переход к следующему туру борьбы великих держав. Возможно, в биполярном мире 1970-х гг. такое наивно-пацифистское мироощущение было закономерным — опосредованные конфликты шли где-то далеко на периферии, не затрагивая при этом чувства народа. Но в мире, где снова стали возможными военные конфликты средней и высокой интенсивности (включая обстрел российских населенных пунктов), такой пацифизм становится опасной иллюзией. Борьба великих держав продолжается, и 1945 или 1991 гг. были не точками, а многоточием.”

Ход мысли профессора не может не радовать своей искренностью и простотой. 

Запоминаем.

Советский гуманизм и миролюбие, в духе которого были воспитаны наши отцы, матушки, деды и бабули, оказался фальшивкой. Не нужно боятся никакой войны, даже тотальной. Нет никакого абстрактного человечества единой судьбы, желающего счастливой мирной жизни; есть только национальные государства, неустанно конкурирующие между собой ради захвата и удержания ресурсов, рынков, торговых путей, стратегических военных плацдармов. Насилие - вполне естественное и закономерное явление (полагаю, только за исключением тех случаев, когда рядовые граждане подвергают насилию представителей национального государства или деятелей из истеблишмента). Война - вечна, а мир - эфемерен, поэтому нужно сосредоточиться на войне, а не думать о мире. Это новая нормальность и к старому возврата нет и не будет.

А вот небольшой подгон в копилку знаний об антиимпериалистической тактике.

О судьбе бывших нацистов в советской оккупационной зоне Германии я уже писал: если вкратце, то никакой сплошной, тотальной и страшной денацификации Советы не проводили, часть бывших нацистов была интегрирована в партийно-государственно-хозяйственный аппарат, и даже немецкий национализм (очищенный от людоедских наслоений эпохи интербеллума и Третьего рейха) являлся составной частью государственной идеологии ГДР. Ныне сами же немецкие исследователи-социологи именно с идейно-культурным наследием ГДР связывают рост ультраправых настроений в Восточной Германии, ставших неким фактором стихийного низового сопротивления неолиберальным инициативам с Запада. Вот такой парадокс коммунистического прошлого, которое сегодня создаёт право-националистическое настоящее.

В западной оккупационной зоне дела шли примерно так же (т.е. денацификацию тоже быстро свернули), за тем исключением, что западные партнеры куда успешней, чем коммунисты наладили интеграцию бывших нацистов в общественно-экономическую жизнь.

Между тем, в ФРГ самым крупным политическим объединением граждан, оставшихся преданными ортодоксальному нацизму, стала Социалистическая Имперская Партия, образованная в 1949 году бывшим генерал-майором Вермахта Отто Эрнстом Ремером, именитым фанатиком, руководившим подавлением заговора против Гитлера в 1944 и оставшимся верным своему фюреру до последнего часа. 

Идеологическая платформа СИП, помимо традиционного антикоммунизма, включала в себя, как это ни покажется странным, еще более яростный антиамериканизм. Т.е. бывшие нацисты воспринимали политическое руководство ФРГ во главе с Аденауэром в качестве презренных американских марионеток, указывали на роль США в деле дискредитации Третьего рейха (в частности - в фальсификации Холокоста, который естественно отрицался), утверждали, что американцы губят великое наследие германской нации своей культурной экспансией, что американцы с помощью НАТО подчинили немцев собственным интересам, лишив их суверенитета и вообще, между двух зол (советским коммунизмом и американско-еврейским капитализмом) бывшие нацисты склонны были выбирать…все-таки советский коммунизм. Заявляя, устами Ремера, что, в случае гипотетического конфликта США и СССР “вместо того, чтобы подставлять под пули русских наших женщин и детей…мы покажем русским путь к Рейну”. 

И тут вот самое любопытное: несмотря на откровенно нацистское и ядерно-антисемитское содержание СИП, Советский Союз поддерживал этот политический проект. Исходя, естественно, из собственных стратегических, реально-политических интересов. Непосредственно сам Отто Эрнст Ремер в интервью журналисту Мартину А.Ли 1997 года рассказывал о визитах делегатов СИП в Панков (восточно-берлинский округ) для встреч с представителями советской администрации. Впоследствии, указания на регулярную тайную финансовую помощь со стороны МГБ и восточногерманской Штази Социалистической Имперской Партии были обнаружены как в вывезенных Митрохиным архивных записках КГБ, так и в рассекреченном в 2007 году комплексе внутренних документах ЦРУ (“Family Jewels”/Семейные ценности). Архивы Гаука, занимавшегося после объединения Германии исследованиями документов Штази, так же подтверждают факты финансирования западногерманских неонацистов восточными товарищами с целью поддержки правого движения, ослабляющего позиции Соединенных Штатов и НАТО в ФРГ.

Соответственно, СИП платила за советскую поддержку той же монетой: например, во время Корейской войны неонацистская партия, - точно так же как и КПГ, - активно выступала против вмешательство в конфликт войск ООН (фактически США). А в марте 1952 она же публично поддержала предложенный Сталиным план создания нейтральной и объединенной Германии, который вызвал крайне негативную реакцию как в США, так и в политических верхах ФРГ.

В том же духе неонацисты выступили и против ремилитаризации ФРГ в составе НАТО, утверждая, что этот процесс во-первых, должен происходить только после восстановления целостности и единства германского государства, а во-вторых, уж точно не под эгидой Североатлантического Альянса, который является лишь инструментом в руках Америки. Понятно, что немецкие неонацисты одобрительно отнеслись и к советской “борьбе с безродным космополитизмом” (она же - защита национальной идентичности), жертвами которой становились евреи и “преклоняющиеся перед Западом” интеллигентики.

Короче говоря, несмотря на нацистскую сущность, Социалистическая Имперская Партия и особенно её вождь Ремер рассматривали СССР как идейно чуждую, но вместе с тем потенциально союзную немецкому национализму державу, борющуюся с доминированием враждебного Германии англосаксонского Запада в глобальном масштабе.

Правда никаких конкретных форм этот тактический альянс так и не принял по причине того, что в октябре 1952 СИП стала первой партией ФРГ, которая была запрещена федеральным судом за реабилитацию нацизма (второй запрещенной в ФРГ партией стала КПГ в 1956). В дальнейшем, бывший вождь СИП Отто Эрнст Ремер, бежавший во франкистскую Испанию в 1951 из-за судебного преследования (в своих речах он называл участников антинацистского Сопротивления “предателями немецкого народа”, чего в ФРГ было делать нельзя), еще неоднократно будет возникать на горизонте международной политики, последовательно контактируя и с Гамалем Абделем Насером, и с Фиделем Кастро, и с беглыми нацистскими преступниками в Южной Америке, и с сирийскими торговцами оружием и с итальянскими неофашистами Франко Фреды и с немецкими неонацистами из Группы Хоффмана, замешанными в чреде терактов и убийств в 70-е годы. 

В общем и целом взаимодействие между СССР и послевоенными западногерманскими неонацистами слегка напоминает советскую политику в отношении литовских фашистов в межвоенную эпоху, когда в условиях ничтожного влияния просоветских коммунистов советское государство рассматривало в качестве инструмента защиты собственных геополитических интересов идейно абсолютно чуждые силы. 

Потому что Маркс и Энгельс это конечно хорошо пока ты никто и никакой ответственности не несёшь, но когда ты превращаешься в ядро государства, нет ничего лучше Бисмарка и Макиавелли с их прагматизмом, циничным отношением к постулированным идеям и приматом государственных интересов над всякого рода громкими абстракциями.

Продублирую пост, с которого началось ведение данного канала 2 года назад - текст про А.Б.Мозгового, годовщина гибели которого как раз приходится на 23 мая.

За эти прошедшие 2 года в отношении фигуры Мозгового принципиально ничего не изменилось. Разве что И.Стрелков, в порыве откровенности, раскрыл секрет полишинеля, заявив что Мозгового отправили в иной мир совсем не зловещие вражеские диверсанты, а какие-то другие люди. Скорей всего негодяй и двурушник Стрелков это все выдумал с целью дискредитации и разжигания, за что был справедливо наказан. С государством не шути.

Как думается, стихийно оформившиеся народнические/эгалитаристские воззрения Мозгового, отягощенные его политическими амбициями, не особо устраивали рулевых геополитического конфликта на Юго-Востоке Украины, поэтому Мозговой исчез. Причем исчез не только он сам как человек; исчезло, не получив развития все его, - пусть и незначительное, - политическое наследие, выраженное в интервью, прессухах, обращениях и постах в ВК. Которое довольно сильно отличалось (особенно на поздних этапах) от официального дискурса проектов ДНР/ЛНР с их принципиальным противопоставлением украинцев и русских, с педалированием темы фашизма, с курсом на построение крохотных, нежизнеспособных и малопривлекательных “народных республик”, быстро превратившихся в “серую зону” в худшем смысле.

Не совсем даже понятно, почему мемориальная страничка Мозгового в ВК до сих пор не снесена по доносам патриотов, ибо многие посты этого полевого командира сегодня выглядят непозволительной подрывной крамолой.

В любом случае, Мозговой, - при всей путанности постулированных идей, - выражал в наибольшей степени, как это принято говорить, прогрессивные, “народнические” черты движения украинского Юго-Востока, выставив вперед вопрос социального освобождения и доходя до призывов к объединению с формальным противником ради разрушения “олигархического строя”. Нынче помыслить о таком уже невозможно.

Вопрос о самоопределении наций создал много проблем в 20 веке и продолжает создавать проблемы в веке 21-ом.

Традиционно, право наций на самоопределение трактуется как право нации на собственное государство; т.е. государство = нация, а нация - это народ, обладающий государством. Никак иначе идею самоопределения не трактует никто. История становления этого постулата, сформулированного еще в 19 веке Джузеппе Мадзини (“Каждой нации - государство, но только одно государство для целой нации”), долгая и витиеватая, но главное то, что после окончания Первой мировой право народов на создание собственных суверенных государств в общем было принято в качестве аксиомы всем тогдашним “цивилизованным миром”. Освятив тем самым “деколонизацию” развалившихся империй (Австро-Венгерской, Германской, Российской и Османской) и дав толчок (во многом благодаря русскому большевизму) к началу антиколониальной борьбы народов Африки, Азии и Ближнего Востока.

Естественно, курс на самоопределение сразу же породил череду конфликтов на территориях смешанного расселения, где сталкивались между собой различные этатистские национальные проекты. Но ничего лучше придумано не было, поэтому после Второй Мировой, - истоки которой тоже уходят в реваншистские стремления немцев вернуть и расширить влияние государства всех “фольксдойче” за счет сопредельных стран, - принцип права наций на самоопределение был закреплен в Уставе ООН. Где он входил в неразрешимое противоречие с принципом территориальной целостности государства, дав в итоге юридическую коллизию, на которой в эпоху Холодной войны играли борющиеся сверхдержавы, а теперь, когда мир стал многополярен, играют вообще все кому ни лень, используя стремление к самоопределению тех или иных народов для геополитического давления на противников, провоцируя все новые и новые межнациональные и межгосударственные конфликты, конца и края которых не видно. Все это согласно международному праву происходит.

Между тем коммунисты делали вид, что они-то национальный вопрос решили и проблем тут особых нет. Основным критерием была революционная целесообразность: самоопределение наций Ленин связал с “интересами классовой борьбы пролетариата за социализм”. Иными словами, там, где национальная борьба подрывала колониальные и капиталистические державы, это считалось правильным и справедливым (даже при отсутствии демократической программы), коммунисты это поддерживали, а там, где национальный фактор бил уже по самому централизованному социалистическому проекту (в первую очередь, по СССР, а в будущем - по любому “прогрессивному государству”), национальное самоопределение рассматривалось как реакция, подрывающая единство пролетариата, коммунисты это осуждали. Но формально даже в Союзном договоре 1922 года было оставлено право на “самоопределение вплоть до отделения”, фактически же само по себе стремление к реализации данного права в условиях социализма рассматривалось как контрреволюция. 

Этот подход был куда более внятным, но и коммунисты постоянно сталкивались с национальной проблемой, которая все никак не уходила в прошлое, подрывая единство централизованного социалистического государства. Советские качели с переходом от коренизации к русификации и обратно, дополненные экспериментами по волюнтаристскому нарезанию границ, стали притчей во языцех, югославская федерация сталкивалась с теми же проблемами, эфиопский социализм почти сразу же вступил в кровопролитную борьбу с сепаратистами Эритреи и Тыграя (тоже социалистами), внутри афганского революционного правительства шла перманентная борьба между пуштунами и прочими народностями страны, даже в устойчивой Чехословацкой федерации автономный национализм словаков, выражающийся в требованиях пересмотра федеративного договора (с доминированием Чехии) имел широкую поддержку масс (в отличие от навязанного извне сепаратизма).

Короче говоря, ситуация с разрешением национального вопроса в многонациональных социалистических странах была далека от идеала и, как только государственный социализм с его добрым принципом пролетарского интернационализма пошел на дно, соцлагерь взорвался серией “подмороженных” межнациональных конфликтов, окончательно добивших идеалы дружбы народов. 

На современном этапе ситуация с национальным самоопределением выглядит вообще тупиковой. Принципы “пролетарского интернационализма” и гуманизма, которые и в 20 веке работали не очень хорошо, но хоть как-то стравливали межнациональное напряжение, нынче сданы в исторический утиль. Государства и народы с воодушевлением сталкиваются друг с другом в глобальном геополитическом побоище, просвета в этом процессе нет никакого. Схватки во всех углах земли видимо будут продолжаться еще долго, вызывая все большее одичание и ожесточение в низах, руками которых “сильные люди” делят планету. 

Посему, любопытно было ознакомиться с выступлением Махмута Шакара, адвоката Абдуллы Оджалана, который попытался в двух словах изложить новую концепцию самоопределения наций с точки зрения “демократического конфедерализма”. 

Во-первых, постулируется отказ от противостояния с доминирующим национальным государством: “суверенное национальное государство отказывается от политики отрицания и уничтожения, а угнетенная нация отказывается от идеи создания собственного национального государства”. Отказ от стремления к самоопределению в виде государства принципиален, т.к. по мнению Оджалана национальное государство не решает проблемы межнационального сосуществования, но лишь усугубляет её. Никому, кроме узких национальных элит, стремящихся превратиться в государственную бюрократию, национальное государство пользы не несет. 

Для демонстрации этого подхода Шакар использует опыт все той же Рожавы, которая, с одной стороны, является неподконтрольной Дамаску территорией, но с другой - принципиально не отвергала и не отвергает возможножности существования внутри Сирии (даже Сирии под управлением такого одиозного человека как Башар Асад) в качестве автономии. За что во время сирийской гражданки курды подвергались критике со стороны оппозиции. Отрадно, что на майском съезде Партии Баас из уст сирийского президента так же прозвучали слова о скором достижения компромисса с мятежным Северо-востоком страны.

Однако если доминирующее государство не принимает такую компромиссную форму сосуществования, угнетенная нация оставляет за собой право строительства “демократической автономии” собственными силами, не отрицая при этом возможностей для компромисса. Ключевым фактором этой стратегии Шакар называет самооборону, т.к. без способности защищать свою демократическую модель всякие благие пожелания остаются лишь пожеланиями.

Во-вторых, новая модель “демократического конфедерализма” предусматривает “демократическую трансформацию доминирующей нации”. Это значит, что титульная нация отказывается от “колониальной ментальности”, выраженной не только в военном подавлении, но и в экономической, культурной, политической унификации регионов, в создании подконтрольных центру структур внутри колонизируемого сообщества, в ползучей “ликвидации” национальных особенностей в угоду центральному руководству.

Все это должно происходить через изменение “центра”, его административного и государственного устройства, его культурной и военной политики с помощью демократической борьбы, широкого союза разных народностей (с участием представителей доминирующей нации), создающих на базе новых взаимоотношений пространство демократической автономии, которое со временем может исправить ущерб, нанесенный прошлым колониализмом.

В качестве иллюстрации Шакар приводит пример деятельности турецко-курдского Народно-демократического конгресса (HDK) и его многочисленных ответвлений, который на протяжении многих лет, невзирая на всевозможные преграды со стороны государства, борется за реализацию лозунга “Демократическая Турция - Свободный Курдистан”.

Ну и в-третьих, основываясь на антиколониальном и антикапиталистическом национализме, теория Оджалана вместе с тем противостоит модному теперь среди националистов “возврату в средневековье” - с религиозным мракобесием, сословиями, домостроем и окукливанием на почве собственного величия и уникальности. Скорее, Оджалан идет еще дальше вглубь веков, намереваясь вернуться к неолитической структуре общества на новом витке - с характерной для догосударственных времен прямой демократией, освобождением женщин, чистой экологией, культурно-этническим разнообразием и, в пределе - к международному конфедерализму наций и народов, своеобразному “новому интернационализму” (старый пролетарский потому что помер), который должен покончить с “капиталистической современностью”.

Ну и, понятное дело, в процессе самой борьбы за этот “демократический конфедерализм”, выковывается “новый человек”, лишенный пережитков феодализма, колониализма и капитализма, без чего эта новаторская система существовать не сможет.

Вот такая вот, - вкратце, - утопия, через которую апологеты борьбы РПК надеются выбить почву из-под ног современного национального государства, использующего национальные вопросы для развития геополитической борьбы друг с дружкой, которая постепенно принимает воистину устрашающий для человечества характер.

☝️В дополнении к вышесказанному можно добавить нижеследующее. Почему РПК/Оджалан скептически смотрит на государство.

Годы, проведенные в тюрьме за чтением книжек (в этом у него ограничений не было) и размышлениями о былом, привели Оджалана к выводу о том, что государство - это в принципе плохо и крушение социализма в общем и целом было предопределено тем, что был взят курс строительства “социалистического государства”.

Логика тут простая. Современное централизованное государство (nation state) возникло и развивалось одновременно с капитализмом, являясь отражением укрепления политической и экономической власти монополий, которые через государственную бюрократию выстраивают систему тотального подчинения общества целям самих этих монополий. Хотя Маркс и Энгельс настаивали, что старое буржуазное государство нужно сломать, поставив на его место новое государство диктатуры пролетариата (черты которого они сами ясно не представляли), взявшие власть большевики после некоторых метаний фактически восстановили модель nation state с самими собою во главе, объявив все это единственно верным путем к социализму. Между тем, социалистическое государство диктатуры пролетариата воспроизводило отношения между властью (госбюрократией) и народом, характерные для капиталистических авторитарных государств. Отсюда, дескать, и вытекают сравнения коммунизма и фашизма или измышления некоторых левых об том, что советская/югославская/китайская/etc партийно-хозяйственная бюрократия приобрела черты “нового класса”, господствующего над пролетариатом.

Соответственно, попытка построения социализма с помощью инструмента неразрывно связанного с капитализмом и воспроизводящим “этатистскую ментальность”, оказалась провальной. В итоге все “социалистические государства”, - некоторые даже с сохранением власти компартии, - легко и непринужденно перестроились на капиталистических началах, а бывшие партийно-хозяйственные товарищи зачастую даже сохранили свои места в госбюрократии.

Какие специфические черты присущи nation state по мнению Оджалана?

Это прежде всего политическая централизация и идеологическая унификация.

С началом эпохи буржуазных революций nation state агрессивно распространяло свою власть на все общественные слои, создавая все новые институты для защиты власти и идейной гегемонии. Основным инструментом этого стала безликая гражданская и военная бюрократия, возвысившаяся над обществом. Она обеспечивает бесперебойную работу системы, защищает основы производства товаров и создает условия для получения прибыли тем или иным экономическим субъектам.

Основная тенденция развития государства - монополизация управления абсолютно всеми социальными процессами. Чем полнее контроль над обществом - тем эффективнее функционирует nation state, вынужденное конкурировать, - как в военном, так и в экономическом плане, - с другими такими же nation states.

Разнообразие и плюрализм противоречат этому курсу на тотальность. По мысли Оджалана, государство “колонизирует” умы людей, присваивая все виды духовных и интеллектуальных идей с целью укрепления этатистской идеологической гегемонии. Конкретно это выражается в создании единой национальной культуры, идентичности, религии с целью полной гомогенизации общества и “привязывании” его к организационной системе государства. Часто эта “социальная инженерия” сопровождается геноцидом, принудительной ассимиляцией и подкупом (разложением с помощью финансовых стимулов) тех общественных структур, которые плохо поддаются бюрократическому контролю. В этом плане нет никаких различий между государствами, какими бы идеями они не прикрывались - религиозными, либеральными или социалистическими.

Феодальные империи прошлого ни в какое сравнение не идут с современным nation states по уровню централизации и идеологической монополизации, т.к. даже внутреннее управление великих империй использовало разные методы управления и самоуправления для разных своих частей, в которые входили самые разные структуры - начиная от религиозных республик, заканчивая племенными советами.

В современном nation state такое разнообразие невозможно в принципе. Это как бы доказывает, что жесткая централистская модель - это не то, что хочет общество, это то, чего хотят производящие монополии, частные или государственные.

Оджалан легко решает вопрос с фашизмом, т.к. по его мнению фашизм - это доведенная до логического предела тенденция государства к тотальности и полному порабощению общества через инструменты идеологического и бюрократического (корпоративистского) контроля. Любое государство стремится к фашизму и лишь сопротивление низов, связанное с традициями или политической культурой, создает препятствия для этого бюрократического тоталитаризма. Препятствия эти, тем не менее, благодаря развитию технологий общественного контроля, мало-помалу ликвидируются везде. 

Фашизм - это чистейшая форма национального государства и всякое государство, выстроенное на основах nation state, движется к фашизму. Поэтому не стоит говорить об исламских, либеральных или социалистических государствах: государство само по себе обладает внутренней логикой развития, направленной на подчинение народа, а общество, не обладающее инструментами самообороны от этого натиска, теряет свою идентичность, способность к демократическому развитию и принятию решений, становясь заложником социального инжиниринга государственной бюрократии, которая может использовать какой угодно флаг, но при этом выйти за пределы этатистской парадигмы она не способна. А значит, ни о каком “растворении” или исчезновении государства не может быть и речи. Может исчезнуть порабощенный народ, может быть изменена его идентичность и умереть самобытная культура, но государство остается неизменным.

Что касается идеологической унификации, то Оджалан выдвигает весьма оригинальную идею о квазирелигиозном характере nation state.

Якобы, разделение государства и религии в эпоху буржуазных революций носило искусственный, волюнтаристский характер, не подрывая старого религиозного восприятия власти. Посему, светское nation state сохранило все признаки священных религиозных атрибутов, заменивших старые нематериальные реликвии - нация, родина, флаг, гимн и т.д., - а само государство было возведено в ранг нового деперсонифицированного светского бога, стоящего над своими рабами и требующего от них жертв.

Это в общем перекликается с идеей Гегеля о том, что “государство - это шествие бога по земле”.

Соответственно, религией этого “живого бога” является национализм - иррациональная идея служения божественному национальному государству, укреплению его границ, структуры и идеологического базиса, пронизывающего все сферы человеческой жизни.

Что до “старой” религии, то она уже не играет своей традиционной организующей роли и единственной её миссией в нынешнем обществе является обслуживание интересов национального государства, т.е. поддержание идейной этатистской гегемонии и содействие контролю государства над обществом. Если какая-то религиозная мысль вступает в конфликт с этими задачами, такая мысль ликвидируется как “общественно опасная”.

Все то же самое относится ко всем прочим идейным доктринам, - либерализму, социализму, фашизму и т.д., - которые с разных сторон поддерживают “этатистскую парадигму”, воспевая идею о том, что государство - это профессиональный аппарат, который заботится (или должен заботится) о простых людях. Оджалан называет эту общую идею-фикс ложью, т.к. основной заботой государства является самовозрастание национального капитала, чего требует конкуренции на мировом рынке, а забота о людях осуществляется лишь в той мере, в какой это способствует самовозрастанию. Медицина, образование, пенсионное обеспечение не связаны с гуманизмом госбюрократии; это либо результат нажима народа, либо вынужденная мера, вытекающая из задач межгосударственной конкуренции.

И когда возникает необходимость участия в перераспределении влияния в капиталистическом мире, любое государство мгновенно забывает о гуманизме, легко прощаясь с тысячами или даже десятками тысяч своих граждан, обязанных отдать жизнь во имя своего родного nation state.

Вся эта унифицированная и централизованная система Оджалану не нравится; она якобы порочна, потому что превращает общество в управляемых, безликих и разобщенных рабов деперсонифицированного государства, спустившегося на землю бога. Можно создать “социалистическое государство”, но оно не приведет общество к социализму в том виде, в каком социализм воспринимался мечтателями из 19 века (т.е. самоуправляемой федерации производителей), т.к. культивирует в массах патернализм, беспомощность и зависимость от мистических, безликих и непонятных сил госбюрократии.

Вместе с тем, Оджалан признает анархизм с его идеями быстрой “отмены” государства абсолютной утопией. Предлагая, в противовес двигаться в направлении постепенной децентрализации, демократизации и конфедерализма, подрывая параллельно “этатистскую ментальность” и связанные с этой “ментальностью” идейные проявления (великодержавие, религиозная или национальная нетерпимость, шовинизм, “колониальное мышление”, сексизм, милитаризм, консьюмеризм и т.д.), разрушающие горизонтальные связи промеж людьми и создающие благоприятные условия для укрепления власти госаппарата. Воспринимающийся как бы априори враждебным народу, которым он управляет и гуманизация и демократизация которого может быть осуществлена только давлением снизу.

Про развитие венесуэльского “социализма 21 века” писал уже неоднократно (тэг #Венесуэла). Однако, как и всякий процесс, венесуэльский “социализм” имеет, - неожиданно, - и некоторые позитивные черты. Мало кто знает ©, но в стране все еще существует движение коммунаров, последнее дыхание романтического “мятежного чавизма”.

В 2010 году Уго Чавес, воодушевленный идеями преобразования Боливарианской республики в “коммунальное государство”, - некую общинную федерацию, - готовясь к будущим выборам обнародовал Ограниченный закон о коммунах, предполагая в течение 2013-19 гг. сформировать остов этого самого “нового государства” - с децентрализацией исполнительной власти и широким демократическим участием народа. Было создано специальное Министерство Коммун, которое в 2012-13 гг. зарегистрировало 3641 коммуну: 893 городских, 971 сельскую, 53 коренных (на основе общин коренных народов) и 1724 смешанных (пригородных).

Что такое “коммуна”? В случае Венесуэлы, это объединенные воедино 5-6 коммунальных советов (данную муниципальную систему самоуправления Чавес ввел еще в 2005), контролирующие совместно некие производственные единицы, функционирующие либо на кооперативных, либо на смешанных (государственно-кооперативных) началах. Сам Чавес уповал, что расширение сети коммун, ведающих не только экономическими субъектами, но и политическим воспитанием, постепенно трансформирует общество, по максимуму убрав из общественной жизни государственную бюрократию.

Благодаря широкой народной поддержке и наличию в обществе некоторых традиций общинности (особенно на селе и среди коренных народов) вся эта история в 12-13 гг. стартовала очень хорошо. Этому содействовала и политика государства, смотревшего сквозь пальцы на незаконные самозахваты латифундий селянами и часто выделявшее средства для преобразования ферм или небольших предприятий (в городах) в муниципальные кооперативы.

Параллельно некоторые особо передовые коммуны, - типа Эль-Майсаль или Коммуны имени Че Гевары, - соображая, что устойчивость движения коммунаров напрямую зависит от уровня политического развития своих членов и гражданского окружения, начали вводить специальные муниципальные программы обучения, подкрепляя, так сказать, коллективистскую идейную гегемонию. В других местах коллективистский дух поддерживался воссозданием погибающих под ударами капитализма традиционных форм бытия венесуэльского общества, типа “каяпы” (разовой коллективной работы на общее благо, типа субботника), “санкочо” (коллективной трапезы) или местных “фиест” (праздников с танцами и угощениями). Естественно, так не везде происходило; думаю, что во многих местах коммуны вообще носили формальный характер предприятий, пытавшихся сесть на государственную шею в плане бюджетных ассигнований, но тем не менее, курс коммун на дополнение экономической деятельности политическим обучением присутствовал кое-где.

Однако, смерть Чавеса, тяжелый политико-экономический кризис, в который страна начала погружаться в 2012 году и правовые коллизии закона о коммунах весьма плохо отразились на дальнейшем развитии движения. Например, не очень результативной была попытка государства в 2014 году выстроить “коммунальный блок”, т.е. свести имеющиеся коммуны в некую экономическую цепочку (т.к. по мысли Чавеса, только через преодоление изоляции коммун и создание некоей сети-федерации можно прийти к “коммунальному государству”).

Кроме того, сыграла негативную роль зависимость коммун не только от правовой, но и от финансовой поддержки государства, которое в условиях кризиса закономерно пошло на свертывание финансирования, перераспределяя средства в сторону подпитки крупных госпредприятий.

Падение цен на некоторые аграрные культуры и дефицит топлива, удобрений и семян очень сильно подорвали сельское движение коммунаров. Наконец, падение популярности мадуристского правительства отразилось и на падении интереса масс в целом ко всем аспектам “социализма 21 века”, который привел страну к катастрофе.