Сборник ранних рассказов Владимира Сорокина посвящен, как он сам формулирует, ударникам труда и отличникам коленопреклонения перед режимом. Амбивалентное мышление советской эпохи здесь применяется в качестве начинки для гротескного, иронично-уродливого мира, где диктаторы растут на горшках в подоконниках, пятилетний план выполняют даже мертвецы, а дедовский ватник, пропахший потом и тухлятиной, поглощает целую семью. Герои сборника кичатся умением одним прикосновением ко лбу человека отличить врага народа от служителя режима и подсчитывают поседевшие волосы в шевелюре вождя к каждому новому подпленуму.
«Заплыв» очень нарядный и — в противовес более позднему Сорокинскому творчеству — скупой на ультранасилие. Не то чтобы автору когда-то не хватало пороха в пороховницах: бессменному голосу аудиоверсий, Ивану Литвинову, и здесь приходится мужественно тянуть «кормил его спеееермооой», но скорее в качестве исключения. Физиологичность, зашкаливающая жестокость и фирменная эпилептоидная агрессия в «Заплыве» редуцированы в пользу абсурдных юмористических зарисовок.
«Так в неведении и напряжении миновало полтора месяца. Соседей продолжали арестовывать и предупреждать. Вскоре вышел указ о запрещении самоубийств. Самоубийства прекратились…»
Этот Сорокин, как и любой другой Сорокин, во что его ни заверни, интересен в первую очередь филологически. «Заплыв» — чудесное поле для исследования канцеляризмов и психопатологий режимного языка. В рассказах сборника поселилось чудовищное, но бытовое, сумасшедшее, но одобренное официально; закреплённое сначала в уме, потом в букваре.
«Через месяц новый Вождь выступил с обращением к народу, где упомянул «бывшего у Руля, но выбывшего по причине необходимых, но достаточных причин»
«Обрратите внимание… не такой уж старый… уметь разобраться… ты, Фаина, лишена политической прозорливости… необходимо понять… немного износился… нужно учитывать… не всегда верно… уважение к реликвиям… что было – то было, не спорю, но… подкладка совсем новая… положение вещей… каждый на его месте… никому не мешает… может ещё пригодиться… не надо с бухты-барахты… складывалась десятилетиями… узаконено… себя, себя винить надо, а не…»
Что речь верхов, что сонный ком слов, покидающий разваливающуюся от времени гортань деда старой закалки выполняют одинаковую функцию — нести облегчение. Все персонажи здесь поглощены обсессивным оправдыванием, бесплодным объяснятельством, иногда — самоуничижением, лишь бы привести жизнь к знаменателю терпимости или — хотя бы — понятности.
Неудивительно, что ближе к финалу рассказы деконструируются. Здесь Сорокин изобретает новый язык, подходящий для горячих споров на планерке литгазеты, интуитивно понятный только на уровне буквосочетаний и интонаций. Без лишних усилий и все предыдущие истории могут быть сокращены до вкрадчивого бормотания или угрожающего рыка — вся эта какофония и составляет изнанку «Заплыва». Даже каннибализм, который вменяли Хаски за куда более скромные, чем у Сорокина, выражения, здесь носил бы инсультный характер для цензора, если бы его не «заболтали» голоса, нестройно пытающиеся попасть в вокабуляр повестки.
Сборник ранних рассказов Владимира Сорокина посвящен, как он сам формулирует, ударникам труда и отличникам коленопреклонения перед режимом. Амбивалентное мышление советской эпохи здесь применяется в качестве начинки для гротескного, иронично-уродливого мира, где диктаторы растут на горшках в подоконниках, пятилетний план выполняют даже мертвецы, а дедовский ватник, пропахший потом и тухлятиной, поглощает целую семью. Герои сборника кичатся умением одним прикосновением ко лбу человека отличить врага народа от служителя режима и подсчитывают поседевшие волосы в шевелюре вождя к каждому новому подпленуму.
«Заплыв» очень нарядный и — в противовес более позднему Сорокинскому творчеству — скупой на ультранасилие. Не то чтобы автору когда-то не хватало пороха в пороховницах: бессменному голосу аудиоверсий, Ивану Литвинову, и здесь приходится мужественно тянуть «кормил его спеееермооой», но скорее в качестве исключения. Физиологичность, зашкаливающая жестокость и фирменная эпилептоидная агрессия в «Заплыве» редуцированы в пользу абсурдных юмористических зарисовок.
«Так в неведении и напряжении миновало полтора месяца. Соседей продолжали арестовывать и предупреждать. Вскоре вышел указ о запрещении самоубийств. Самоубийства прекратились…»
Этот Сорокин, как и любой другой Сорокин, во что его ни заверни, интересен в первую очередь филологически. «Заплыв» — чудесное поле для исследования канцеляризмов и психопатологий режимного языка. В рассказах сборника поселилось чудовищное, но бытовое, сумасшедшее, но одобренное официально; закреплённое сначала в уме, потом в букваре.
«Через месяц новый Вождь выступил с обращением к народу, где упомянул «бывшего у Руля, но выбывшего по причине необходимых, но достаточных причин»
«Обрратите внимание… не такой уж старый… уметь разобраться… ты, Фаина, лишена политической прозорливости… необходимо понять… немного износился… нужно учитывать… не всегда верно… уважение к реликвиям… что было – то было, не спорю, но… подкладка совсем новая… положение вещей… каждый на его месте… никому не мешает… может ещё пригодиться… не надо с бухты-барахты… складывалась десятилетиями… узаконено… себя, себя винить надо, а не…»
Что речь верхов, что сонный ком слов, покидающий разваливающуюся от времени гортань деда старой закалки выполняют одинаковую функцию — нести облегчение. Все персонажи здесь поглощены обсессивным оправдыванием, бесплодным объяснятельством, иногда — самоуничижением, лишь бы привести жизнь к знаменателю терпимости или — хотя бы — понятности.
Неудивительно, что ближе к финалу рассказы деконструируются. Здесь Сорокин изобретает новый язык, подходящий для горячих споров на планерке литгазеты, интуитивно понятный только на уровне буквосочетаний и интонаций. Без лишних усилий и все предыдущие истории могут быть сокращены до вкрадчивого бормотания или угрожающего рыка — вся эта какофония и составляет изнанку «Заплыва». Даже каннибализм, который вменяли Хаски за куда более скромные, чем у Сорокина, выражения, здесь носил бы инсультный характер для цензора, если бы его не «заболтали» голоса, нестройно пытающиеся попасть в вокабуляр повестки.
A Telegram channel is used for various purposes, from sharing helpful content to implementing a business strategy. In addition, you can use your channel to build and improve your company image, boost your sales, make profits, enhance customer loyalty, and more. Among the requests, the Brazilian electoral Court wanted to know if they could obtain data on the origins of malicious content posted on the platform. According to the TSE, this would enable the authorities to track false content and identify the user responsible for publishing it in the first place. With the administration mulling over limiting access to doxxing groups, a prominent Telegram doxxing group apparently went on a "revenge spree." The administrator of a telegram group, "Suck Channel," was sentenced to six years and six months in prison for seven counts of incitement yesterday.
from us
