Узнал из достоверных источников, что по крайней мере в одном суворовском училище кадетам запрещают читать иностранную литературу. Любую. Даже классику. Не то, чтобы за это наказывают, просто, если увидят, отбирают книгу.

Даже будто бы неинтересно говорить, что так называемая русская классика выросла на закваске европейской, Пушкин передирал Ричардсона и Мериме, Достоевский вдохновлялся "Графом Монте-Кристо" как романом о сопротивлении обстоятельствам, а без Бальзака и Диккенса не было бы Толстого.

Тут скорее интересны вот эти практики надзора и контроля за потреблением контента. Ведь очевидно, что прямой запрет подростку делает из предмета запрета тот самый самый сладкий запретный плод, к которому интерес только обостряется. Именно поэтому, например, в СССР из-за запрета на все иностранное люди фанатели не только по Битлз или Фрэнку Заппе, но и по каким-то абсолютно посредственным вещам, вроде Джо Дассена или итальянской эстраде. А кинопосредственная "Эмманюэль" была засмотрена советскими интеллигентами и номенклатурой до дыр.

Поэтому, конечно, и здесь эффект будет ровно тот же: как мне рассказали, дети уже вовсю тайком читают "Повелителя мух" и "1984" и даже устраивают обсуждение прочитанного. Такой вот ККК, кадетский книжный клуб.

Такие дела.

Увидел недавно новость про то, что, дескать, психологи доказали, что плакать на работе – это нормально и даже полезно. И здесь, конечно, никак нельзя не вспомнить Люк Болтански и его "Новый дух капитализма", в котором он рассказывает, как капитализм очень виртуозно и хитроумно умеет себя оправдывать, подстраиваться, использовать критику себя как способ самооправдания.

Что мы здесь видим? Основная стратегия здесь— поддержание статус-кво. Сначала нас заставляют плакать на работе из-за всех этих невыполнимых условий, погружают в тиранию продуктивности и кипиаев. А затем утешает, говоря, что это нормально, ну поплачь, легче станет. Тем самым с логики системы снимается вся ответственность и происходит перевод проблемы: твои страдания - это твое дело, твои проблемы и, главное - это нормально.

Собственно, про это же пишет и Делез в "Обществе контроля": власть осуществляется не через прямые запреты, а через нормализацию и стандартизацию. Вот и получается, что психологи в очередной раз льют воду на мельницу вот этого вот современного бархатного капитализма, когда предлагают системную проблему предлагают решить индивидуальным действием. Можно еще комнаты для слез отдельные в офисах завести, не все же в туалетах плакать.

Такие дела.

Есть такая забавная книга: это обзор исследования предпочтений британских и американских писателей (Стивен Кинг, Энн Патчетт, Джонатан Франзен, Джойс Кэрол Оутс и другие). Они ранжировали самые лучшие книги и самых лучших писателей, и внезапно в топ 10 лучших писателей аж 4 – это русскоговорящие авторы: Толстой, Набоков (обогнавший Достоевского, который тоже входит в топ) и Антон Палыч Чехов.

Что меня заинтересовало в этой ярмарке тщеславия – их лист лучших книг XIX века: да, англоязычные авторы предсказуемо ставят Льва “Наше Все” Толстого на первое место, признавая его безоговорочную победу. Но, при этом, главной и лучшей его книгой они называют не “Войну и мир”, а “Анну Каренину”. И это интересная разница с нашим восприятием толстовского наследия, потому что по российскому канону, конечно “ВиМ” – это просто главная книга русской литературы. Почему же так?

Мне кажется, что тут все дело в том, как складывается официальный культурный канон, которые предзадает оптику восприятия любого произведения. Для дорогих россиян очень важно “величие”: великие испытания, великие победы, великие люди, великий эпос, продолжите сами. И, конечно, в вопросах “величия” “ВиМ” – эталонный текст (как говорил Толстой, жанр “Войны и мира” – это просто книга. Если вы понимаете, о чем он). Кроме того, один из главных богов любого российского руководства – это “славные страницы истории”, и, конечно Лев Николаевич – один из главных творцов мифа об Отечественной войне 1812 года.

“Анна Каренина” же – это индивидуальная драма в больших социальных обстоятельствах. Она вся о моральных дилеммах и вопросах человеческих отношений. И для западного индивидуалистического восприятия мира и презумпции ценности человеческой личности “Анна Каренина”, конечно, главнее: там есть внутренний мир, психологические перипетии, интимные аспекты жизни, вопросы личной свободы, конфликт между традицией и модерном, протофеминистские ценности и роль женщины в устоявшемся общественном устройстве. Словом, “Анна Каренина” как раз подпадает вот в их сложившийся канон о том, что важно. Причем, интересно, что психологизм Достоевского в их глазах проигрывает психологизму Толстого, и, возможно, именно потому, что Толстой не отрицает социальное, а показывает этот напряженный конфликт в динамике.

Впрочем, “Война и мир” все равно берет почетную бронзу в этом списке: все же войнушку и интриги в богатых домах эти товарищи тоже любят. Но разница интересная, многое говорит и о "них", и о "нас", и об "отмене русской культуры".

А вот и топ лучших книг XIX века по версии Стивена Кинга сотоварищи:

1. Лев Толстой «Анна Каренина»
2. Гюстав Флобер «Мадам Бовари»
3. Лев Толстой «Война и мир»
4. Марк Твен «Приключения Гекльберри Финна»
5. Рассказы Антона Чехова
6. Джордж Элиот «Миддлмарч»
7. Герман Мелвилл «Моби Дик»
8. Чарльз Диккенс «Большие надежды»
9. Федор Достоевский «Преступление и наказание»
10. Джейн Остин «Эмма»

Как говорится, список для чтения на лето.

Такие дела.

Мы зарелизили свежий выпуск нашего нишевого подкаста "Древнерусская тоска”, в котором обсудили ностальгию, квадробберов, которые не дают покоя российским законодателям, теорию поколений.

И когда мы заговорили о ностальгии, у меня родилась мысль, которую я бы хотел развить тут. Катализатором послужила новость о том, что в России сделают очередной римейк советского кинонаследия: в этот раз привычному уже деградачу подвергнут “Бриллиантовую руку”. Я не Евген Баженов и не буду трясти им вслед серпом и молотом, проклиная за очередное осквернение советского наследия. Дело тут в другом.

На поверхности лежит мысль, что все эти многочисленные римейки, а также ностальгические сериалы о советских годах самого разного периода (сейчас вот в моду вошла эпоха застоя, по понятным причинам), это просто эксплуатация модного культурного паттерна, вызванная бледной немочью и творческим бессилием современных авторов от масскульта. Но это было бы слишком просто.

Гораздо интереснее рассматривать это как каннибализацию этого наследия. Ну вот как примерно сейчас происходит с российским авиапарком, где приходится разбирать старые самолеты на запчасти, чтобы отремонтировать оставшиеся на ходу. В работе антрополога Вивейруша ду Кастру “Каннибальские метафизики” он показывает, что каннибализм - это, прежде всего, способ познания, познания того, есть ли тело у того, кого он съел. Западный христианский мир шел от ровно обратной парадигмы: тело есть у всех, а вот душа - это вопрос. Поэтому в христианской парадигме с существами без души можно творить что угодно.

Для традиционных же племен душа – она есть у всего: горы, дерева, птицы. А вот есть ли тело - это вопрос. И ответ на этот вопрос получается логичным способом. И вот если у этого тела хорошая душа, то можно через процесс поедания его слиться душами. Поэтому ритуальное поедание своего врага обретает тот смысл, который Высоцкий остроумно описал в своей песенке “Почему аборигены съели Кука”: “а тот, кто съест его без соли и без лука, тот сильном, добрым, смелым станет, вроде Кука”. И поэтому хорошего врага надо непременно съесть.

И здесь мы получаем интересное следствие. Советское прошлое для нынешнего времени еще и враг, конкурент, которого было бы неплохо съесть, получить его силу, смелость, доброту, но без тех неудобных для современности моментов, которые в результате переварятся и уйдут тоже известно куда. Вот и пережевывают советскую символику, фильмы, сюжеты книг, эстетику, поэтику, благо, этой еды еще хвататет. Проблема в том, что она все равно конечна, и в итоге откуда-то придется брать что-то новое.

Такие дела.

Сейчас попытки интегрировать религиозную составляющую куда угодно вызывают лишь кислое "ну вот опять", а ведь совсем недавно, всего то в 2016-ом люди удивлялись тому, что на МКС решили забросить кусочек мощей Серафима Саровского. А теперь там и иконы, и каких только атрибутов культа нет.

С другой стороны, тогда я придумал ответ на резонный вопрос - а зачем мощи христианского святого в космосе? В наш век мэшапов это просто может послужить тем самым мостом для теологического и технологического, по этому поводу можно даже сделать фильм в стиле сай-фай с вампиром в роли антагониста.

Вот смотрите. Летит какой-нибудь боевой крейсер, напичканный старшиптруперами, вооруженными по самые уши, к какой-нибудь далекой планете. Войнушка, космические торпеды, силовые поля, звуки взрывов в космосе. И вдруг на корабле появляется вампир. Не этот вот модный красавчик из "Сумерек", а такой вот классический, в костюме, с плащом с высоким воротником с красной изнанкой. Он начинает адово пить кровь этих вот старшиптруперов как бесплатную. Лучи его не берут, сквозь силовые поля проходит, нежить же. Святой воды уже 4 века как нет, распятий тоже, даже осинового кола не выстругаешь - все из какого-нибудь субмолекулярного пластика. Чеснок на кухне только гранулированный и искусственный. Даже солнечного света нет, откуда ему взяться, они в другой галактике. Полный попадос, короче.

И тут какой-то молодой солдатишка обнаруживает в корабельном музее экспонат - мощи святого Серафима Саровского c МКС, первый святой в космосе, made in Holy Russia, perestroyka, Gagarin, vodka comrade! Он, значит, эти мощи вкармливает вампиру, тот рассыпается в труху, счастье, радость, победа, оборонка принимает заказ на копирование и распечатку на 3D-принтерах образцов мощей для противовампирской обороны.

The end.

В очередной раз услышал от одного там светоча русского либертарианства в полемике про домашнее насилие аргумент "зато женщины чаще применяют психологическое насилие, а потом мужчины совершают суецыд!!111одинодин". Даже если отбросить такой простой момент как сравнение количества жертв физического домашнего насилия и жертв суицида именно по этой причине (а не по причине того, что у нас в стране запрещены определенные виды обезболивающих средств, что мужчины не верят в депрессию и т.д.), то все равно в этом аргументе видна логическая пробоина величиной с Австралию.

Разделение морального насилия и физического - это химера. Мы не можем разделить физическое и психологическое насилие, мы же не буратинки деревянные, которых строгают, а они морально-психологического влияния не испытывают. Физиология и психика у человека находятся в тесной и неразрывной связке.

Да и те, кто совершает физическое насилие, тоже не деревянные солдаты Урфина Джюса, они сопровождают свои действия словами. Если к человеку применялось физическое насилие, там психологическое и моральное идет в комплекте по умолчанию, именно поэтому жертвам физического насилия оказывается не только медицинская помощь, но и психологическая.

Поэтому противопоставление физического и психологического насилия - это совершенно ложное "или/или", а консервативным силам нужно все же лучше стараться над аргументацией.

Такие дела.

https://www.tgoop.com/susp_minds/122 Мой пост недавний - буквально про это.

Уже изрядное количество людей успело высказаться, что де зумеры эти на рынке труда – беда сплошная. Работать не хотят, ноют, требуют какого-то к себе отношения, чего-то на птичьем своем языке говорят про "Токсичность", "Обесценивание" и "Выгорание". И никто, никто не говорит про Ориентированность на Результат, KPI и OKR. При этом еще и зарплату требуют! Что это такое! Мы в их годы ух! То ли дело раньше: редьку ели с квасом и пердели громким басом (пардон за философскую терминологию киников).

Вот, например, надысь читал, что во всем этом, конечно, виноваты культурные марксисты, которые научили молодежь, что надо все отнять и поделить, что работать не надо, а надо перераспределять. Беда, просто беда пришла в нашу иракскую деревушку. Люди научились себя ценить с молодости (кто ж вам-то мешал, бумеры). Как же так, никто не хочет работать за харч и ночлег. Так алё, на улице 21 век, как бы ни старался профсоюз Политических Дедов Всего Мира этот фарш провернуть назад.

Странным образом, многие поклонники рыночка, который все порешает, в упор не видят, что то, про что они ноют - это просто следствие того, что их рыночек решает. Просто, как обычно, когда это коснулось непосредственно тебя, решение перестает нравиться. Ну да, перестало хватать бедных и голодных детишек из деревни, которые в город идут за любой работой.

Если уж мы про капитализме рассматриваем людей как «человеческий капитал» или «трудовой ресурс», то чего удивляться, что закон спроса и предложения и тут работает? Денег в мире много, а «трудовых ресурсов» мало. А квалифицированных – и того меньше. И глупо ожидать, что что-то, что из-за гримасы рынка стало стоить сильно дороже, не хочет опять становиться дешевле просто потому, что нам так хочется. Так что да, придется переплачивать за время, за мотивацию, за квалификацию, инвестировать деньги в этот рискованный ресурс.

Это ж как с нефтью: продаете сырую – прибыли приносит мало, надо брать объемом, продаете уже хоть немного переработанную - уже сильно прибыльнее, а уж если умеете из нее делать пластмассу или там парфюмерию – норма прибыли заоблачная. Просто это надо уметь делать.

Ну или изобретайте роботов, они будут за машинное масло работать.

Впрочем, ничего этого можно и не делать, ведь всегда есть опция покряхтеть, что молодежь не та, мы-то в их годы огого, это и я люблю.

Такие дела.

Поговорим о социальном в кино. Сейчас принято сравнивать фильм “Брат”, ставшим культовым в России, с “Рэмбо: первая кровь”, который, вообще-то, не менее культовый, в том числе и в России. Сходство очевидное, на первый взгляд: ветераны, вернулись с неправедной войны, не могут найти себе места, их тут никто не ждет, бла-бла, они убивают направо и налево. Однако, как говорится в старом пошлом анекдоте, есть нюанс и большая разница.

И разница в том, куда возвращаются эти ветераны. Если мы потревожим мощи классика социальной мысли Эмиля Дюркгейма и вспомним его термин “моральная плотность”, то Данила Багров и Джон Рэмбо возвращаются в места с радикально разной моральной плотностью.

В фильме "Рэмбо" городок, в который он вошел – тесно интегрированное сообщество с сильными внутренними связями и социальными нормами. На это наслаивается религиозность маленького американского городка и буквально почти родственные связи друг с другом: крестили детей, муж сестры и тд. И мы видим, как эта моральная плотность дает сильное чувство коллективизма и взаимную поддержку среди местных и представителей власти. Шериф и его подчинённые стремятся защитить город от всего, что нарушает привычный уклад, в том числе от непредсказуемого и "незваного" Рэмбо. В этой системе каждый понимает свои роли и обязанности, что выражается в скоординированной попытке контролировать поведение Рэмбо и поддерживать стабильность.

Конфликт возникает именно из-за того, что Рэмбо, как ветеран, не вписывается в эту плотную моральную структуру общества. Высокая моральная плотность становится для него барьером, через который он не может проникнуть. Сообщество не оставляет места для таких, как он, и это превращает его в чужака.

В "Брате" же Данила возвращается с войны в абсолютно дезинтегрированное общество начала 90-ых. Там, где в США моральным “уплотнителем” выступают местные сообщества, религия, родственные связи, в России это было государство, которое развалилось в 1991 году и образовало моральный вакуум. Он оказывается в мире, где социальные нормы и правила больше не имеют прежней силы. Люди разобщены, каждый пытается выжить в новых условиях. Данила вступает в контакт с множеством людей, но эти связи поверхностны и функциональны: они существуют до тех пор, пока полезны. Он ищет единственную доступную ему точку моральной сборки: брата. Но в итоге и там его ждет некоторое разочарование.

Данила сам по себе — символ этого разобщенного общества. Он действует в одиночку и лишь временно взаимодействует с другими людьми, не испытывая глубоких обязательств. Общество вокруг него — это смесь криминальных групп, случайных знакомых и людей, пытающихся приспособиться к новым экономическим условиям. И там, где Рэмбо постоянно встречает сопротивление, Данила Багров, наоборот, несется, влекомый течением жизни без направления. Рэмбо в этом обществе не может стать никем, а Данила в том – может стать кем угодно. Но в итоге никем и не становится и несется по жизни дальше, в Москву, где вся сила.

Намек, я думаю, понятен. Недостаточно диагностировать психологические надломы, ПТСР и прочие штуки, которые, безусловно, существуют. Важно понимать, что это все существует не в вакууме. Ну или в вакууме, что тоже само по себе некоторая среда.

Такие дела.

Интересным образом мы живем во время, когда и в личных, и в государственных стратегиях господствует один и тот же тренд: преувеличенное внимание к своим границам. Психологи наперебой рассказывают нам о том, как важно отстаивать "личные границы", а политологи говорят о возвращении ценности суверенитета как государственной политики. Но с личным границами, как и суверенитетом, есть серьезная проблема – очень уж мало довольных тем, как эти границы прочерчены. И если начать слишком активно об этих границах начать думать, любые действия в свою сторону начинают интерпретироваться как нарушение этих самых границ. И защита этих границ происходит крайне агрессивно, с некоторой претензией на идеализированное общение. Получается, что собственные границы буквально "нигде не заканчиваются".

Ну и собственно, в рамках государства можно реализовывать эту же стратегию. Какое-нибудь особенно обидчивое государство (без конкретики, зачем нам она в мире идеальных типов?) гипертрофирует своё чувство значимости, самодостаточности и уникальности, чрезмерно подчёркивая важность суверенитета и независимости.

А дальше оно будет требовать от других уважения к своему статусу как к уникальной сущности и агрессивно реагировать на любую критику или внешнее вмешательство, рассматривая это как нарушение своей идентичности и границ.

В психологии такая крайняя степень зацикленности на себе называется "нарциссизм". Человек настолько увлекается обороной своих личных границ, что перестает пропускать в себя любую обратную связь, особенно негативную (которая часто и является главным нашим учителем, помогает больше не совершать подобных ошибок).

Вообще я против смешения психологических и политологических терминов, но кажется, что напрашивается неприятная параллель, которая ничем хорошим не заканчивается.

Такие дела.

То, что мы видим в действиях политиков, пытающихся запретить все, как мракобесие, довольно хорошо интепретируется логикой капитализма и капитала. Как бы ни старались сторонники "рыночка, который все порешает" объяснить, что свободный рынок - это условие, в котором монополия невозможна, на практике в отсуствие ограничений капитал стремится к монополизации.

Пьер Бурдье в своей работе "Социология и культура" вводит понятие "культурный капитал". Это такая совокупность знаний, умений, навыков, образования и вкусов, которые человек использует, чтобы выделиться в обществе и получить доступ к ресурсам и признанию. Это не деньги, но, как и финансовый капитал, культурный капитал помогает «продвигаться» в жизни. Проще говоря, культурный капитал – это то, что вы, дорогие читатели этого маленького канала, «знаете и умеете», и что помогает вам казаться умнее, лучше, или быть «своим» среди тех, кто имеет высокий социальный статус. И даже если у вас напрямую нет денег или власти, умение говорить на правильном языке правильные вещи делает вас своим среди тех, кто наверху.

В условиях современного общества культурный капитал молодёжи становится более востребованным, чем тот, что накапливают взрослые, особенно в области цифровых технологий и коммуникации. И в результате мы имеем явный конфликт габитусов, сформированных комплексов знаний разных поколений. Про это писала, кстати, еще Маргарет Мид в 50-ые годы прошлого века, называя это префигуративной культурой. Бурдье продолжил эту мысль через призму капиталов.

И по сути мы видим, что старшее поколение просто пытается хоть как-то сохранить свой обесценивающийся культурный капитал, оно пытается его навязать в качестве безальтернативного. Это буквально луддизм: надо разрушить новые сложные станки, потому что мы не можем в них разобраться. Чтобы мы были носителями того знания, которое неактуально для современности в целом, но в рамках отдельного сообщества можно свести задачу к типовой. Такая вот конкуренция без ограничений. Туалетной бумаги нам не надо, пока лопух растет.


Такие дела.

Написал гостевой пост для дружественного канала о просвещении и обучении Лайфлонг муки.

На пожизненном обучении

Концепция «непрерывного обучения» преподносится как безусловная ценность. Нужно постоянно проходить курсы и оттачивать навыки. Вроде ничего плохого в этом нет: учиться полезно, знания — сила. Но в этой бочке меда есть ложка дегтя, причем не одна.

Фуко писал, что современный человек живет как «предприниматель самого себя». Нужно наращивать знания и увеличивать социальный капитал, будто пытаешься убедить инвесторов вложиться в проект. Даже отдых превращается в инструмент повышения продуктивности.

Когда lifelong learning становится обязательством, человек начинает ощущать не только давление со стороны рынка, но и внутренний стресс. К чему приводит такая эксплуатация себя? К хроническому утомлению и выгоранию (об этом, например, пишет философ Бьел Чун Хан в книге The Burnout Society).

Обязанность учиться подкрепляется страхом оказаться «неактуальным» или неконкурентоспособным, хотя неактуальными и неконкурентоспособными часто оказываются именно те знания, которые продали на очередном курсе. Рынок меняется быстрее, чем успевают обновиться навыки: социологи называют это сверхкороткой модой. Помните, как люди открывали курсы, как делать правильное «био» в сервисе Clubhouse? Где теперь все эти люди и курсы?

Получается, что общество свалило ответственность за образование на человека, заставляя инвестировать деньги и время в то, что, скорее всего, не окупится никогда. К тому же, такой подход подрывает значимость системного, бесплатного и доступного образования: школ и университетов. Именно там мы формируем наш главный актив: социальные связи. Пока вы бежите за очередной ачивкой или дипломом, вы не общаетесь с друзьями и родными, которые и есть настоящая ценность.

Такие дела.

Мы все попали в ловушку современности. Дело в том, что современность – это продукт производства. Ее нужно постоянно изготавливать и применять в разные направления нашей жизни: современная литература, современное искусство, современная медицина, современная педагогика, продолжите сами. У этого производства есть свои аппараты: биеннале, фестивали, научные конференции, саммиты, выставки, и несть этому числа.

Современность, с одной стороны, порождает глобализацию и, с другой, нуждается в ней. Она работает как глобальная матрица, по которой измеряется «прогрессивность» обществ и культур. Современные государства и институты фактически конкурируют за право быть признанными «современными» — в этом статусе заложены сами основы их культурного и технологического влияния. Питер Осборн, например, пишет, что современность сегодня — это уже не просто привилегия передовых стран, но практически условие их существования и политической стабильности.

Но что же производят эти страны в рамках этой машинерии? Они производят современные нормы: стандарты искусства, медицины, технологий и науки. Такие страны и наднациональные институты буквально создают иерархию, в которой одни становятся «центрами современности», а другие — её «периферией». Об этом еще Макс Вебер писал, когда различал "столичность" и "провинцию": столица производит культурные нормы, а провинция их только потребляет.

А как же те, кому не удается интегрироваться в этот процесс? Эти структуры сразу начинают восприниматься как архаичные, застывшие в прошлом. К примеру, страны, которые не участвуют в глобальных биеннале, фестивалях кино, конференциях по искусственному интеллекту или не представляют новейшие технологии, начинают маргинализироваться в общественном сознании как недостаточно «развитые». Но это касается не только стран: в этой же оптике критикуются, например, университеты, которые "опаздывают, не поспевая за стремительно меняющимся миром", или церковь. В результате это создает условия для культурного и политического неравенства, при котором доступ к «современности» превращается в капитал, необходимый для влияния и признания.

Здесь и кроется эта ловушка современности. Как говорил, увы, недавно ушедший от нас Бруно Латур, современность – это не столько прорыв в будущее, сколько перманентный разрыв с прошлым. Причем, все устроено так, что разрыв этот никогда не бывает окончательным. Это своего рода парадокс: мы непрерывно стремимся к «новому», при этом таща за собой старые смыслы, ценности и даже проблемы, замаскированные под прогрессивные идеи. Современность оказывается иллюзией, где под видом развития и инноваций часто скрывается воспроизводство старых систем, догм и неравенства, замаскированных под «нейтральный» прогресс.

Такие дела.

На злобу, так сказать, дня.

Впервые дилемма "пушки и масло" (или "guns and butter") вошла в экономический дискурс, когда понадобилось описать распределение ресурсов в экономике между расходами на гражданскую и военную части бюджета при условии, что количество ресурсов одно и то же. В таком виде ее оформил британский экономист Лионель Роббинс в 1932 году в своей работе "Essay on the Nature and Significance of Economic Science".

Теоретически это иллюстрируется с помощью производственных возможностей, где график показывает максимальное количество военной и гражданской продукции, которое может быть произведено при фиксированных ресурсах. Перемещение вдоль этой границы показывает компромиссы между военными и потребительскими расходами, а любое увеличение одного требует уменьшения другого.

И тут интересно, что экономисты часто рассматривают свою науку, как науку о человеческом поведении в довольно общем виде. Однако в базе у них лежит теория рационального субъекта: экономисты предполагают, что при наличии всей нужной информации человек никогда не будет действовать себе во вред и убыток.

Вот и Роббинс рассматривал экономику как науку о выборе в условиях дефицита. И в своей статье он предлагал исследовать распределение ресурсов через призму конфликта между военными нуждами (возможность обеспечить национальную оборону) и гражданскими потребностями (улучшение благосостояния). Идея пришлась как нельзя более кстати, потому что потом начались Вторая мировая и Холодная войны.

Проблема только в том, что выбор в дилемме "пушки и масло" никакой не рациональный. Он ценностный, и большинство попыток обосновать с рациональной стороны выбор при ближайшем рассмотрении оказывается идеологией, спекуляцией или лоббистскими действиями тех или иных групп.

Но неизменным остается одно – как только вы сделали выбор в чью-то пользу, второго всегда будет меньше. Ну или вам придется как-то расширять ресурсную базу, искать новые источники бюджетных доходов, а для этого нужны новые технологии, образованные люди, рынки сбыта. И тут опять, получается, что это все появляется или при помощи пушек, или при помощи масла (завоевать или купить).

Все в итоге упирается в ценности, а там уже ищутся идеологические оправдания, как в старом советском анекдоте:

В годы застоя из магазинов совершенно пропало сливочное масло. Леонид Ильич Брежнев созвал ученых и велел найти хороший заменитель масла. Через год приходит и спрашивает: "Ну что? Нашли?" Ученые бодро в ответ: "Нашли, Леонид Ильич!" Брежнев: "Ну и что же?"
"А вот же навоз, Леонид Ильич, его у нас много". Брежнев с сомнением спрашивает: "И что, навоз может заменить сливочное масло?" На что ученые говорят: "Ну как, на вкус пока не очень, но мажется на хлеб уже очень хорошо!"

Такие дела.

Немного затронем тему названия нашего богоспасаемого канала. Я уже писал как-то, что, странным образом, на конспирологические теории и антинаучную хрень вроде мумиё и заряженной воды были особенно падки представители советско-постсоветской интеллигенции вроде советских инженеров и офицеров. Ну как были - до сих пор ведь остаются. Можно, конечно, поиронизировать над "лучшем в мире советское образованием", но если серьезно, в нем зияла огромная брешь. Эта брешь - гуманитарные представления о мире, знание того, откуда в мире берется такое явление как смысл.

В качестве гуманитарных знаний о мире этой технической интеллигенции давали ужасно примитивную модель марксизма, диамат-марксизм-ленинизм. В своем упрощенном понимании марксизма дедушки с кафедр, которые эту галиматью преподавали, внушали будущей технократической элите, что за всеми явными действиями кроются чьи-то интересы. А так как базисно-надстроечной системе экономический базис важнее всего, эти интересы - материальные.

И чем глобальнее действие, тем больший интерес затронут, больший капитал в действии. Кроме того, у истории есть смысл, и этот смысл - в прогрессе, переходе от более худшей формации к лучшей. Вывод: миром правит закулисная группа людей с большим количеством денег, она старается противостоять прогрессу и портить жизнь хорошим людям и странам, чтобы сохранить статус кво.

С другой стороны, этим же инженерам внушалась весьма вульгарно понимаемая "системная теория", выродившаяся, например, в ТРИЗ. То есть инженеры-военные были уверены, что существует некоторая возможность создать эффективно работающую и дающую сильный предсказательный эффект систему управления социальными процессами на основах вот этого вот инженерного-механического подхода, основанного на "естественно-научном знании".

Правда, социальные ученые 70-ых в США и Европе, даже те, кто были марксистами, уже вовсю разоблачили "вульгарный физикализм", но в СССР социально-гуманитарные ученые были, в основном, оторваны не то, что от современной науки, а даже от первоисточников своей - прочитать Маркса в оригинале было проблемой. Поэтому, например, появлялись натурально сектантские инженерные представления, как "кружок методологов".

Итак, с одной стороны, мы имеем в гуманитарной части картины мира подозрительность в отношении мотивов происходящего с перекосом в выгоду каких-то тайных секретных групп, обладающих влиянием и капиталом, прямо вытекающую из примитивного понимания Маркса. С другой стороны, это накладывается на инженерную убежденность того, что нет ничего случайного, всем можно управлять, если придумать эффективную, рациональную систему.

Именно поэтому человек, усвоивший такую картину мира, ничего предосудительного в объяснении такого глобального исторического события, как, например, революция 1917 года, противостоянием Ротшильдов и Рокфеллеров, не увидит. Теоретически, рациональная вероятность этого есть. Есть тайные группы лиц с финансовыми интересами, есть скрытые мотивы, есть вера в то, что все это было возможно распланировать, делегировать и срежиссировать, а подкупленные люди будут исполнять этот "хитрый план" от и до, как деревянные солдаты Урфина Джюса.

Собственно, наследие этой инженерно-естественной модели мы видим в том, что теперь некоторые, уйдя от инженерии физически-механической, ушли в биоинженерию, и объясняют социальные процессы не "действием-противодействием", а набором генов или отростком на мозгу. То есть неподлинность мотивов меняется на неподлинность мира и себя самого, выраженная в теме научно-популярной лекции "Наш мозг нас обманывает". Раньше вот Ротшильд обманывал, а теперь мозг. Выявили нового заговорщика, ату его.

Такие дела.

Возродил традицию лонгридов.

Я недавно был на дне рождения, где несколько восторженных астрологов пытались понять, что же в их суждениях неправильно, почему их концепция не работает в качестве надежного знания. Не хочу выступать как разрушитель мифов Александр Панчин, но ведь и правда уже статистически доказано, что подкидывать монетку достовернее, чем верить подобного рода прогнозам.

Молодой человек там сказал: "Все понятно, вы просто человек цифр". Ну да, такое вот простое объяснение. Не успел из мамки вылезти, как давай цифрами сыпать. Интересно вот, если этому молодому человеку начальник скажет, что зарплата у него в этом месяце будет меньше, потому что для его знака неблагоприятный месяц в финансовом отношении, как быстро он станет человеком цифр.

Но это так, ворчание. Сам же я сформулировал, что у меня не так с этими системами объяснений. Это не знание, это – интеллектуально безответственное суждение о мире. И потому для меня нет проблем с эзотерическими личными убеждениями. Есть проблемы, что на основании этих интеллектуально безответственных суждений производятся многие действия, которые очень сильно влияют на окружающий мир и людей вокруг.

Что я под этим понимаю? Читайте в моем развернутом эссе.

По мотивам вчерашнего поста вдруг снова всплыло мнение о том, "ачетакова", чтобы через астрологию и таро доить доверчивых дурачков, которые во все это верят, поле чудес в стране дураков, "покуда есть на свете дураки, обманом жить нам, стало быть, с руки".

Вообще можно сказать, что любой аргумент "ачетакова" – это аргумент мудака, но это было бы неакадемично, хотя и верно с точки зрения моральной философии. Но даже если мы моральную философию на время отставим в сторону и посмотрим на ситуацию с рациональной стороны, то легко увидеть, почему такое поведение – это разбрасывание камней в стеклянном доме.

На чем спекулирует жулик? На там, что люди в какой-то нужной ему отрасли ужасные профаны, они не знают, как себя вести, они не владеют информацией и не знают законов. Ну дураки какие-то просто. Но проблема в том, что современный мир очень сложен, а наши когнитивные ресурсы ограничены. Первым про это начал писать еще Альфред Шюц, создатель феноменологической социологии. По Шюцу, наше повседневное знание — это, по сути, "компетентность в релевантном", ограниченная нашими задачами и потребностями. Мы никогда не владеем полным знанием даже о важных вещах и доверяем типичным знаниям и ожиданиям, а не научному пониманию или систематическому анализу.

Таким образом, мы все дурачки во всем, что напрямую не касается нашего жизненного мира. И этим, безусловно, можно воспользоваться. Но тогда мы скатываемся с ситуацию войны всех против всех. Когда ты будешь ждать обмана от каждого встреченного тобой человека, ты будешь тратить много ресурсов на силовое прикрытие своих действий, направленных на обеспечение транзакций. В ранней России 90-ых люди в заложники брали представителей других компаний на период, пока не пройдет оплата, а потом как-то начали договоры заключать, 100-процентную предоплату давать.

Так вот ситуация "ачетакова", взятая как кантовский категорический императив, нас снова толкает в ситуацию взятия заложников в качестве гарантий. И тут мы уже вступаем на поляну экономики, где буквально ворох нобелевских премий получен за описание институтов и практик построения доверия в обществе как фактора снижения транзакционных издержек. Об этом пишет Даглас Норт в книге "Институты, институциональные изменения и экономические результаты". Об этом пишет Кеннет Эрроу в книге "Gifts and Exchanges". Об этом пишут Роберт Патнем и Дэвид с говорящей фамилией Риск. Об этом в расширительном политико-экономическом системном понимании пишет Никлас Луман в работе "Доверие и власть".

В этой несчастной стране, в которой я живу, чудовищно низкий уровень обобщенного доверия, то есть того доверия, которое основывается на восприятие любого другого незнакомого человека. Есть исследование, которое показывает, что если бы в России уровень доверия был как в Швеции, уровень производительности повысился бы на 68 процентов. Потому что недоверие – это страх долгих инвестиций, это двойные металлические двери, огромное количество охранников (что-то порядка 300 000 человек в России - это охранники), огромные траты на юристов и пересогласование документов, огромные траты на теневые способы прикрытия, это шестиметровые заборы и решетки на окнах.

Некоторые могут возразить – ну вот же доверие, даже излишнее доверие всем этим астрологам и тарологам. Но здесь проблема в том, что все эти эзотерики верят не людям, а "высшим силам", "древним знаниям", "персту судьбы". А хочется, чтобы люди доверяли не звездам, барабашке, картонкам с рисуночками, а друг другу. Даже вот наука говорит, что так жить лучше.

Такие дела.

Без сомнения, один из самых интересных философов аналитической традиции Ричард Рорти в своей книге "Случайность, ирония, солидарность" предлагал эту формулу как решение многих глобальных проблем, в том числе и проблему религиозных и идеологических конфликтов. Ну правда, если принять, что наша религиозная, национальная и культурная принадлежность – это результат огромного количества случайных совпадений, начиная с места рождения, можно начать к очень многому относиться иронически. А это, в свою очередь, дает пространство для доброжелательного принятия: потому что ирония относится, в первую очередь, к себе.

Увы, эта формула, такая соблазнительная, сейчас больше не работает. Ирония Рорти была альтернативой серьезности модерна, его больших нарративов: христианства, коммунизма, национального мифа. Но сейчас ирония выступает как альтернатива вот этой вот осциллирующей серьезности метамодерна. И получается, что каждый раз эта ирония направлена на конкретное высказывание конкретного человека. И она сразу же воспринимается как атака на личность говорящего, нарушение личных границ, обесценивание, токсичность, неэкологичность и все остальные модные нынче термины (про это я писал тут ранее неоднократно). Когда ты критикуешь фильм, который посмотрел твой друг – ты критикуешь не фильм, а своего друга, его вкус. Когда ты говоришь, что не любишь блюдо, которое любит твой знакомый, ты критикуешь не блюдо, а своего знакомого.

Все эти прекрасные античные риторические ухищрения "критикуй аргументы, а не человека" не работают, потому что сейчас человек это и есть его аргументы. В отсутствие метанарративов он собрал свой собственный микронарратив, а потому критика слов – это уже критика личности. Например, в разговорах с психологами и психотерапевтами, особенно, почему-то, от гештальтистов, я не раз слышал, что если я критикую психологию за некоторую слабость психологической оптики в некоторых вопросах, на самом деле я критикую конкретных психологов, которые инвестировали в это время, душу, свои чаяния и ожидания.

Вот тут мы и подходим к разгадке. У Рорти там перед стадией "иронии" есть стадия "случайности". Если ты оторвался от метанарративов, занимаешься становлением своего субъекта, формируешь свое Я, ужас в том, чтобы признать, что то, что является твоим нарративом, является той самой случайностью. Потому что ну как же так, не может быть так, что это было просто так.

Современному помешанному на своем Я человеку невыносимо думать, что его уникальная личность сформировалась примерно как вот куча курток гостей на диване во время хорошей пьянки: гости приходили в случайном порядке, бросали куртки одну на другую, потом кто-то вынимал куртку, чтобы выйти покурить, и набрасывал ее наверх, и так далее. Получился ли какой-то порядок, структура? Да, безусловно. Уникальный он? Безусловно. Но очевидно, что в такой структуре мало что предопределено вот этим самым диваном. Разве что размером и способностью выдержать достаточно большое количество курток.

Тут и проходит линия разрыва: очень хочется отделиться от больших нарративов, но свой личный у тебя собирается так, что тебя это не очень-то и радует. Признавать этого не хочется, потому что признать это значит признать случайность своего Я.

Такие дела.

Современная Россия странным образом сочетает в себе дистиллированный неолиберализм и такую же густопсовую иррациональную мистическую духовность. Я тут прочитал о еще одном интересном применении ИИ. Оказывается, наши отечественные мошенники неплохо так расширяют границы цифрового мира, уводя их в потусторонний мир при помощи нейросетей: теперь эти жулики звонят голосами умерших родственников и выманивают деньги за “контакты с умершими”. Ну что, Александр Панчин, допродлялся, домечтался о бессмертии?

Впрочем, пока обессмертить получается только голоса, а не тела, но тем не менее, что это, как ни шаг к мечте великого русского философа-космиста Николая Федорова? Помните, он там всех умерших хотел воскресить, чтобы приготовить их к великой встрече, когда настанет второе пришествие. Получается, что Россия идет к этой мечте своим особым путем, таким вот своеобразным способом. Так что люди все-таки услышат наши глупые, смешные голоса.

Кстати, интересен еще психоаналитический момент, ведь мошенники буквально через голос идут к нашему бессознательному. Если вспоминать Лакана, голос часто символизирует собой нечто, что выходит за пределы физического тела и даже сознания человека, особенно когда он “отделен” от какой-то видимой фигуры. У голоса странным образом есть связь с Реальным — областью, не поддающейся символизации.

В таких случаях голос может ощущаться как нечто чуждое, пугающее, что подрывает субъективное восприятие и вызывает чувство тревоги, которую невозможно объяснить: это и эксплуатируют фильмы ужасов, когда, например, ребенок вдруг начинает говорить взрослым голосом. И поэтому воздействие голоса умершего родственника действительно может иметь почти гипнотический эффект.

Так что перед нами такой вот новый русский космизм, очень близкий к народу: пока мировые корпорации обещают загружать наше сознание в облако, отечественные альтруисты, даром что не всегда законно, продлевают связь с умершими. Тут даже можно найти странный альтруизм, ведь эти люди воскрешают голоса не своих родственников, а чужих. Доступ к воскрешенным, правда, требует CVV и кода из СМС.

Такие дела.

Сегодня у этого маленького канала более или менее профессиональный праздник. В честь него желаю всем причастным свежих концептов, глубоких идей, нетривиального анализа, будоражащих интерпретаций и многие лета, потому что обычно философы живут долго (если им, конечно, не заставят выпить яд или не вынудят совершит роскомнадзор где-нибудь в дешевой французской гостинице при помощи морфина или в убогой советской квартирке при помощи ножа для книжных переплетов). Впрочем, Платон говорил, что философия – это упражнение в смерти, так что что бы там нас ни ждало, до этого мы как следует поупражняемся.

Такие дела.