​​Зал затих. Все молча уставились в затылок Анны Карины. После десятой минуты сцены начинаешь ощущать себя то ли парикмахером, отмечая как её волосы игриво прикрывают уши или этот легкий завиток на висках, то ли зрителем в Лувре, смотрящим на своеобразную Джоконду.

Годар хоть и не написал её, но как влюбленный в "творение" гид на своём языке страстно отмечает все нюансы и приковывает твоё внимание к деталям. Камера любуется её подчерком, смакует линии букв, которые она выводит, снимает её плачущей и танцующей. Однако это всё лишь вырисовывает её фактуру, а героиня будто так и остаётся обезличенной.

Смотря на Мону Лизу, у меня под кожей остаётся ощущение её взгляда. Такое, что она смотрит не именно на меня, а просто смотрит. Смотрит постоянно, даже в ночном и пустом зале музея. Также и с Анной, только она ограничена не рамой картины, а краями киноплёнки. Её взгляд, то ли в поиске, то ли вообще бессознательный, направленный во вне с плоскости экрана иногда дискомфортно ломает четвертую стену. Чётко представляю себе, как и сейчас в пустом закрытом кинозале, её светлый плоский овал лица размывает черноту пространства вокруг, а дым от её сигареты обрезается верхним краем экрана.