В 1969 году овдовевшая Миюки Исикава дала интервью журналу "Сюкан Синчо". Она заявила журналисту, что "всегда считала себя невиновной". Отбыв наказание, женщина устроилась на работу в магазин косметики, а позднее открыла агентство недвижимости.

- Оказалось, что недвижимость - это очень прибыльный бизнес. Жаль, что я не пришла в него раньше. Сейчас я зарабатываю достаточно, чтобы построить себе большую гробницу, - смеясь, заявила Миюки. Источник

Каждый вечер Лизель выходила на крыльцо, вытирала дверь и смотрела на небо. Обычно небо было как помои – холодное и густое, скользкое и серое, – но время от времени несколько звезд набирались духу показаться и посветить, пусть и несколько минут. В такие вечера Лизель задерживалась подольше и ждала.
– Привет, звезды.
Ожидание.
Крика из кухни.
Или пока звезды опять не пойдут ко дну, в хляби немецкого неба.

Когда Ганс Хуберман в тот вечер зажег свет в маленькой черствой умывальне, Лизель обратила внимание на странные глаза своего приемного отца. Они были сделаны из доброты и серебра. Будто бы мягкого серебра, расплавленного. Увидев эти глаза, Лизель сразу поняла, что Ганс Хуберман многого стоит.

Каждую ночь Лизель снились страшные сны.
<…>
И в этом видении радости было немного, и обычно крики девочки стихали не сразу.
Пожалуй, единственное благо страшных снов было в том, что в комнату Лизель тогда приходил Ганс Хуберман, новый Папа – с утешением и любовью.
Он приходил каждую ночь и сидел с нею. Первые раз-другой просто приходил – другой человек, истреблявший ее одиночество. Через несколько ночей он прошептал:
– Ш-ш, я тут, все хорошо.
Через три недели он обнял ее. Доверие росло быстро, и причиной была прежде всего грубая сила нежности этого человека, его здешность. С самого начала девочка знала, что он придет с полукрика и не покинет ее.

«Моргнешь, и годы опадают словно листья.
Аделин уже шестнадцать. Все говорят о ней как о летнем цветке, который нужно сорвать и поставить в вазу. Будто ее предназначение – расцвести, а затем сгнить. Взять хоть Изабель: все ее мечты – о семье, а не о свободе. Похоже, она довольна недолгим цветением и последующим увяданием.
Вот уж нет. Аделин лучше станет деревом, как Эстель. Если нужно пустить корни, она предпочла бы остаться среди дикой природы, не дать себя срубить. Жить в одиночестве, расти под открытым небом, чем пойти на дрова, что согреют чужой очаг.»

«Аделин, Аделин, Аделин…
Слова ударяются о ее тело, барабанят по коже дождем.
Чуть позже Аделин, вздрогнув, просыпается. Весь мир точно залит черными чернилами, ливень – внезапный и очень сильный – насквозь промочил ей платье.
Аделин вскакивает и, подобрав юбки, мчится через поле к ближайшей роще. Дома она любила слушать, как дождь стучит по окнам. Лежала без сна и представляла, как умывается мир. Но здесь нет ни кровати, ни крыши над головой. От ливня Аделин замерзла. Она изо всех сил отжимает подол и забивается в корни дерева, дрожа под пологом листвы.

Я – Аделин Ларю, – твердит она себе. – Отец научил меня мечтать, мать – быть хорошей женой, а Эстель – разговаривать с богами»

— Осмелюсь со своей стороны добавить, что принцесса Клеменция еще авантажнее в натуре, чем на портрете, — сказал Бувилль.