конечно, я немного провоцирую, потому что у нас долгожданная полемика с левым консерватором — это стихотворение родом из чёрной меланхолии, в которой я находилась несколько лет назад. сейчас мне нравится другая чернота — чернота ларюэлевского одного, например (более чем аутичного, кстати — как пишет моя любимая философиня из твиттера anna kw, нужно просто изобрести такую теорию подковы, в которой аутизм и истерия окажутся одной точкой)

позитивной программы у меня, действительно, до сих пор нет. точнее, я не верю в способность философии эту позитивную программу выработать, но верю (i want to believe) в «реальное движение»: политическое, научное, любовное, художественное (недели неалена небадью и на нашем канале??). обвинения, которые левый консерватор достаточно справедливо принимает на свой счёт, относились, думаю, в первую очередь как раз к бадью, жижеку и прочим подобным фигурам, а мы с левым консерватором и левым диалектиком там уже за компанию. к Антону я вообще с большим уважением и солидарностью отношусь — не в последнюю очередь потому что он, кажется, не предлагает строить хорошую империю и переоценивать наследие колониализма

что же касается главного врага, то им безусловно является не нигилизм (к которому я себя совсем не отношу), а философия. но на нашем канале врагов не преодолевают и не уничтожают, ими соблазняются, чтобы в конечном счёте соблазнить их

про исследования абсолюта написала, а вот вам ещё, раз уж пошло такое дело, каналы про философию, её врагов, двойников и чужаков, которые я читаю:

— заводной карнап, его спиноффы (1, 1) и roguelike theory

— игрушки для кошки моей подружки Кати Вахрамеевой, размышления феноменального кота Екатерины Захаркив и шхуна Ганжа

— революция в грёзах и киберготика метароссии: мы можем немного ускориться? а может быть лучше замедлиться?

— Виктор Аронович про судью Шребера и индастриал, а лаканисты про своё (вот, вот, вот, вот и вот)

— социальные исследования sans merde; исследования войны avec Nancy; исследования религии и насилия Алексея Зыгмонта; исследования Беньямина на рынке дейтинга Игоря Чубарова

— теология: тёмная, либертарная, твоя

солидарность возможна не потому что мы похожи и можем друг друга понять, преодолеть границы между собой и другим при помощи воображаемой эмпатии или символического опосредования. пытаясь таким образом понять другого, мы исходим из того, что понимаем хотя бы себя, но это провальное дело, потому что себя-то мы как раз и не можем понять — в смысле рефлексивного овладения собой...

поэтому если какая-то солидарность и возможна, то та, которая в качестве основания имеет одно и то же слепое пятно, которое есть (если к нему вообще применимо это слово) и в нас, и в других, и вообще в каждой точке. слепое не потому, что ускользающее или недоступное, но потому что именно оно-то и смотрит... бог не видит меня тем же самым слепым глазом, которым я не вижу его. я прекрасно знаю то, чего я не могу понять, и я знаю, что ты тоже это знаешь. одиночество:общее, как говорит хорхе алеман. наша-чужая анархия единиц, которые не являются ни целым, ни множеством, — и даже двоицей они являются только в том смысле, в котором их сложение никогда не происходит

Философ на суде поэта (2): Эмили Дикинсон на шаг впереди

Так как с поэзией я редко нахожу общий язык, каждый случай, когда встреча все-таки случается, побуждает думать, что дело не только в стихах. Билингва карманного формата, изданная «Симпозиумом» в 1997 году, долгое время пребывала в удаленной части библиотеки, поэтому я на какое-то время забыл о книге. Но пара мелочей – навязчивое воспоминание об одном тексте Дикинсон, которое всплыло этой осенью, и постоянно звучащая в голове песня любимой группы, – привели к тому, что черная книжечка теперь под рукой. Как полагается настоящей поэзии, она играет роль камня в ботинке, который натирает, но источник зуда не обнаруживается. По ходу чтения возникла пара фантазий о диалоге Дикинсон с философами, где она ждет – поспеют ли они за ней.

Боль. Мне до сих пор ни разу не попадалась у философов адекватная попытка придать понятийный вес опыту мигрени. Сколько умов в нее погружены, но на выходе – опустошение или набор клише из клинических описаний. Краткий, но емкий образ встретился однажды у Людвига Больцмана: «тяга к философствованию – будто тошнота при мигрени: хочется извергнуть то, чего нет». Здесь хорошо поймано, что средоточие этого опыта – дыра: попытка локализовать боль при мигрени – обманка, палец попадает не в точку боли, а куда-то проваливает. В одном стихотворении Дикинсон, где прямо мигрень не упоминается, описывается нечто подобное, но к этому добавляется физиологически точное понимание темпорального парадокса боли: у нее нет прошлого, она избегает памяти, но при этом ей доступен опыт будущего. Такое будущее – парадокс ожидания без ожидания: воспоминание о боли пустое, но именно эта пустота и страшит своей неизбежностью.

Pain has an element of blank; // It cannot recollect // When it began, or if there were // A day when it was not.
It has no future but itself, // Its infinite realms contain // Its Past, enlightened to perceive //New periods of pain.
Боль – это как беспамятство, // Почти как забытье – //Не помнит дня, когда пришла, // Что было до неё.
Вселенная себе сама: // Прошедшего ей нет, // А есть лишь будущее – // Боль, что ей вослед грядет. (Пер. С. Степанова)

Голос/звук. Стихотворение Дикинсон о мозге (и вообще серия её текстов о мышлении), вероятно, вдохновляли многих – от Бергсона до Делёза. Но кроме опыта мысли здесь есть и иной мотив: финальная строка стиха разом подводит черту под работами Агамбена о голосе-как-жесте (или вернее это росчерк пера, который задает контур этим трудам). Речь идет о поиске голоса, который был бы свободен от наростов смыслов. Хороший иллюстрацией здесь будет жест Чаплина в финале “Modern Times”, значение которого я недавно пытался прояснить. Какой может быть песнь мысли, которая рождает звук, свободный от значений, заигрывающий со слогами и вместе с тем удерживающий тонкое различие между божественным и мышлением?

The brain is wider than the Sky, // For, put them side by side, // The one the other will contain // With ease, and you beside.
The brain is deeper than the sea, // For, hold them, blue to blue, //The one the other will absorb, // As sponges, buckets do.
The brain is just the weight of God, // For, lift them, pound to pound, // And they will differ, if they do, // As Syllable from Sound.

Младен Долар в эссе «Одно делится на два» замечает, что в латинском языке (и много где ещё) есть два слова для другого, два способа дать пару Одному. Есть другой (alius), который идёт после первого и перед третьим, чётвертым и так далее — это другой бесконечного числового ряда. И есть другой (alter) как другой из двух — другой, у которого не может быть ещё одного другого; другой, являющийся минимально и окончательно другим по отношению к самому гомогенному числовому ряду, начинающемуся с единицы. Долар, конечно, связывает этого второго другого (двойка, которую не сосчитать) с бессознательным и с различием полов — неслучайно, кстати, в древнегреческом роль alter, другого из двух, выполняет слово ἕτερος.

Психоанализ предлагает нам не ходить далеко и обнаружить, что самое важное и интересное может быть не в отдалении бесконечности, а на самом первом шаге, где Одно отличается от Другого.

Но похожий этимологический жест можно было бы предпринять и с самим Одним — то есть ещё ближе, ещё до начала. Русский язык здесь особенно удобен, у нас принято переводить древнегреческое философское Одно (τὸ ἕν) удивительным словом «Единое», — ведь, как подсказывает нам имя нашей правящей партии, Единое — это не просто Одно, Единое — это ещё и Объединённое, то есть Целое, то есть Всё. Ἓν καὶ πᾶν, «одно и всё», как говорили сами греки. Единое содержит всё: единица заключает в себе весь числовой ряд.

Но ведь и одно на самом деле бывает разным. В русском есть «единое» и «одно», а в древнегреческом помимо ἕν есть ещё и μόνον (отсюда «монада») — которое значит «одно» в смысле единственное, одинокое, заброшенное. Такое одно точно не является всем. Это миноритарное одно (праиндоевропейский корень в μόνον и в minor один и тот же — тот же самый, который в русском «меньше»); Одно, которое существует отдельно от Всего, не составляет Всего — короче говоря, оно предшествует множественности числа точно так же, как ей предшествует alter/ἕτερος. Если есть неподсчётная двоица бессознательного, то есть и его единица.

а вот цитата из ранней работы Ларюэля Le principe de Minorité, который кажется как раз про такое Одно, которое не Всё (не-всё?):

Можем ли мы определить части прежде Целого и независимо от Целого? различия прежде их повторения и независимо от Идеи, Логоса, Бытия? меньшинства прежде Государства и независимо от Государства? сущие прежде Бытия и независимо от Бытия? можем ли мы помыслить события прежде их исторического свершения, субъекты прежде объектов и лишёнными объективности? время без темпоральности? сингулярности или множественности прежде всякого всеобщего и независимо от всеобщего?

невозможно держать всю свою жизнь в памяти, она всегда существует как аббревиатура. годы свёрнуты, времена вложены друг в друга, помеченные ярлычками. я помню, что в таком-то году было то-то (мы писали курсовые, у тебя были светлые волосы, цвела сирень и т. д.) и живу с этим знанием, пока оно вдруг не оказывается разорвано внезапным воспоминанием, которое совершенно не вписывается в аббревиатуру. ведь у меня же ещё был тогда этот друг! и мы так много времени проводили вместе, были там-то и там-то... о чём мы говорили так долго, как я могла его забыть, где он сейчас? со временем таких прорывов забытого будет всё больше, потому что прошлое растёт, а вместимость памяти не поспевает. приходится постоянно обновлять свои аббревиатуры, дополнять и оптимизировать системы индексирования, — неизбежно теряя то, что выпадает с другого края, и запутываясь всё больше

страшно представить состояние памяти бога (также известного как природа). она ведь должна содержать в себе весь космос, все пространства и времена в качестве абсолютного прошлого, случившегося раз и навсегда, случающегося не переставая. в такой коллосальной аббревиатуре давно потерялся даже намёк на какую-либо систематичность. может быть, именно это обстоятельство объясняет невыносимый, абсурдный факт одновременного сосуществования поэм гомера, муравьиных львов, млечного пути и первого снега. бог думает, что 8 октября 2023 года такой-то приснился такому-то, и такой-то был по этому поводу рад. а потом вдруг вспоминает, что, оказывается, в этот же день тела нескольких десятков людей разорвало на части бомбами. как совместить эти воспоминания, в какую последовательность их вписать? может быть, он давно перестал задаваться этим вопросом и просто позволил бесконечной памяти перехлёстывать через края самой себя во всех направлениях сразу. неужели и нам ничего больше не осталось? хочется верить, что и богу можно утереть нос

я раньше была уверена, что нет ничего более верного, чем 11 тезис о фейербахе — «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». может быть, это и правда так. проблему я сейчас вижу в том, как философы (и я в их числе) любят думать, что вторая часть этого тезиса тоже относится к ним, и пытаются придумать, каким образом статья о войне в peer-reviewed журнале может буквально способствовать прекращению войны. отсюда ведь есть два варианта развития событий: либо мания величия, либо (что чаще) отчаяние и меланхолия: я должна изменить мир своим интеллектуальным усилием, но у меня никак не получается. сколько бы я не думала и не писала об ужасах современности и/или бытия, как беспощадно бы не вскрывала их подноготную, какие бы изящные концептуальные конструкции не выстраивала, ужасов почему-то меньше не становится. конечно, не становится, потому что философия это (по большей части) не симпатическая магия! но ведь нас призвали менять мир... как же быть

а так, что если дело состоит в том, чтобы изменить мир, то это, очевидно, уже не дело философа (что было продемонстрировано в истории марксизма), даже если философ и не-философ сосуществуют в теле одного человека. думаю, последнее, что можно вынести из 11 тезиса — это призыв менять мир философией. так что меланхолия философа — это следствие невозможно огромного куска пирога, который он отчаянно пытается проглотить. думаю, нам всем пойдёт на пользу, если мы оставим философии объяснение и созерцание (θεωρία), а действовать будем иначе. ведь даже в рамках эмпирической деятельности по профессии «философ» можно действовать иначе: соорганизовываться с людьми, которых видишь в стенах академии, кормить и направлять души друг друга, использовать имеющиеся ресурсы для того, чтобы жизнь становилась более живой. и теория вполне может этому помогать — даже если эта помощь заключается в том, чтобы просто быть точкой соприкосновения и источником движения для большого количества уникальных судеб, каждая из которых вполне может заниматься и практикой

пол и сексуальность, мне кажется, до сих пор остаются главной политической проблемой и потенциальным слабым звеном в мировой цепи угнетения. это связано с тем, как секс рассекает лагеря, государственные границы и стабильные коллективные идентичности. нельзя сказать, что женщины палестины и женщины израиля (или, скажем, квиры украины и квиры россии) являются монолитным классом, который одинаково угнетён по обе стороны от границы. очевидно, что одни получают выгоду от насилия над другими. и всё-таки это разделение присутствует внутри каждой из сторон, внутри каждого класса, оно пересекает и рассекает каждую тотальность (поэтому очень важно подрывать фемо- и гомонационализм, который пытается сделать вид, что женщины и квиры находятся только по одну сторону государственной границы, или что они не страдают, когда вы бомбите их дома ради их спасения). преломляясь всюду по-своему, эта линия рассечения в каком-то смысле остаётся одной и той же. и это одно и то же, имеющее непосредственное отношение к реальному наших физических тел, рождения, любви и смерти, чувства и повседневного труда, является, на мой взгляд, той точкой опоры, усилие в которой может перевернуть (и переворачивает) землю

Мишель Фуко. Тело.

Тело. Непостижимое, одновременно проницаемое и непроницаемое, открытое и закрытое: утопичное. Оно совсем на виду: мне хорошо известно, что значит быть разглядываемым кем-то другим с головы до ног, быть пойманным исподтишка, ощущать, как за мной наблюдают из-за плеча, заставая меня врасплох, когда я этого не жду. В конце концов мне знакома нагота. Однако, оставаясь столь видимым, тело находится где-то вдалеке, отмеченное невидимостью, от которой я никогда не смогу избавиться. Затылок, я могу потрогать его пальцами, да, прямо вот здесь, но увидеть — никогда. Я могу ощутить спину, растянувшись на матрасе, но я смогу настигнуть её лишь хитростью: в зеркале. Не менее удивительно и моё плечо, чьи движения и положения хорошо мне знакомы. Тем не менее, я не могу увидеть его, не приняв странную позу, будто устрашаясь. Тело будто фантом, который появляется только в виде зеркального миража, и даже там — лишь частично. Я правда нуждаюсь в джинах и феях, смерти и душе, чтобы быть одновременно видимым и невидимым? Это тело, оно воздушно и прозрачно, почти невесомо. Что-угодно более вещно, чем моё тело, ведь оно бегает, двигается, живет и желает, без сопротивления проникаясь любимыми моими намерениями. Так будет продолжаться покуда я не заболею, мой живот не станет впалым, а лёгкие и горло не забьются паклей, покуда на моих зубах не появятся трещины. В этот момент я утрачу мою легкость и невесомость, стану вещью, фантастической архитектурой, превратившейся в руины.

после разговора с м. снова думаю об этом. не верю философам, которые критикуют миноритарность с позиции универсализма и разума — в том числе потому что их разум нередко вдруг начинает пасовать перед необходимостью вынести суждение, кто на самом деле угнетён. действительно, ультраконсерваторы в сша искренне верят, что их угнетает заговор демократов в правительстве и школах, а российские политики используют антиколониальную риторику для оправдания войны с украиной. это проблема. непонятно только, почему вывод из этого — это простое указание на схожесть их дискурса с дискурсом "меньшинств" и скептицизм по отношению к реальному положению дел. разве не задача разума — разобраться, как дела обстоят на самом деле? развести руками и сказать, что мы просто воздерживаемся от выводов, когда кто-то апеллирует к угнетению, или что мы отвергаем эти апелляции tout court на основании "дискурс-анализа" — это, по-моему, достаточно ленивое решение, в котором больше желания не замараться погружением в детали и сохранить позу нейтральности, чем реального универсализма

моё пока что главное в жизни открытие заключается в том, что нет никакой «той стороны»: у моих учителей нет знания, прямо-таки качественно превосходящего моё; у членов моей церкви не было «крещения святым духом», по поводу отсутствия которого у себя я так переживала в юности (а если даже и было, то суть дела не в нём); у людей, с которыми я строю отношения и пытаюсь понять, чего они от меня хотят, не больше представления об этом и уверенности в этом, чем могло бы быть у меня самой по поводу своих собственных желаний (то есть, если быть честной, не очень много). горы это горы, реки это реки. мир непроницаем, но и я сама как часть этого мира в той же степени непроницаема — не только для этого мира, но и для самой себя. а раз никто и ничто не может дотянуться до «той стороны» другого или самого себя, непроницаемая чернота оказывается повсюду, и потому не так уж отличается от ясного и прозрачного воздуха

душа и тело

Исцеление - это требование [как артикулированное в адрес Другого послание], за которым стоит голос [как объект а, то есть субстанция говорящего бытия/наслаждения по ту сторону отношений с Другим желания/закона/смысла/языка] страдающего, страдающего душой и телом [душа здесь рассматривается Лаканом как субстанциональное/бытийствующее измерение говорящего существа, неразрывно связанное с телом]. Удивительно то, что он-таки получает ответ и что испокон веку медицина попадала в точку, находя именно то слово, которое было нужно [удивление Лакана связано 1) с тем, что медицина не имеет дело с душой, изолируя тело как биологический механизм, отрывая тело человека от его говорящего одушевлённого бытия; 2) в итоге медицина таки попадает в точку поскольку отвечает именно словом].
Как это было возможно до обнаружения бессознательного? Чтобы делать свою работу, практика в просвещении не нуждается – вот вывод, который отсюда напрашивается [любая практика может оказаться состоятельной при обращении к бессознательному, то есть к душе и телу говорящего существа посредством слова].

Лакан Ж. Телевидение (1973)

все люди сложные и противоречивые. можно сказать о расколотом субъекте, можно это сформулировать иначе, но так или иначе, каждая жизнь — это больше, чем сумма своих предпосылок и условий, она в них не вписывается, а когда сами предпосылки и условия состоят из таких же ни во что не вписывающихся, очевидно, без конфликтов, травм и невыносимостей не обойтись. всё это очень важно и интересно, и фундаментально непреодолимо. проблема в том, что конфликты и травмы между особенными людьми не только выражаются в форме повторения в их собственных жизнях, но, что страшнее, стереотипно повторяются в разных жизнях. например, часто мужчины свои фрустрации и боль выражают в том, что насилуют женщин. скорее всего, иногда за этими действиями стоит травма и невыносимость того или иного свойства, и каждый насильник решает совершить насилие по какой-то своей причине и в индивидуальном порядке, — но мы понимаем, что эти индивидуальные решения чем-то направляются, чем-то обуславливаются. мужчинам и женщинам больно и плохо по тысяче разных причин, но насилие имеет весьма определённую направленность. и вот в этой стереотипизации личных историй я вижу сцепление политики и души. я думаю, нам надо стремиться к такому обществу, где травмы, драмы, боль, конфликты и симптомы станут действительно сингулярными, необусловленными этой дурацкой штукой, которая называется власть. это моя политическая утопия — уникальный симптом в каждый дом

Правила борьбы с опасностью, создаваемой объектами животного мира на аэродромах гражданской авиации

авиадиспетчеры
пожаловались на обязанность
следить за птицами

как утверждают
слежка за птицами противоречит требованиям других
действующих авиаправил

в них дается
исчерпывающий перечень
задач обслуживания воздушного движения
и наблюдение за птицами в него не входит

в случае когда диспетчер не увидел птицу

любое столкновение судна с птицей
будет квалифицироваться как ошибка
ко всей ответственности за
последствия столкновения

в случае когда диспетчер не увидел птицу

или птицы не было на момент разрешения взлета
но птица взлетела
перед самолетом
во время его разбега по взлетной полосе

секунда

стоять и чувствовать как эта вот секунда
в самой себе прощается с другими
и атомы простого кислорода
как рифы разбиваются о нас

на небо унося с собой случайно
что было сказано вчерашней ночью
и сколько ангелов присело на матрас

в огромных sneakers как у ника кейва
но шутка над трагедией встаёт
и чья-то жизнь в ладони чьей-то тает
(уже октябрь, скоро будет снег)

моя любовь выходит покурить
и видит в темноте другого мира
другие звёзды и предельно тихо
как бы издалека но насовсем
секунда отзывается секунде

я знаю что умру не от болезни
и может быть я вовсе не умру
но всё это уже совсем не важно