от перепадов атмосферного давления болит голова. перепады давления вызываются перемещением воздушных масс: это климат. когда болит голова, меняется траектория движения в течение дня: можно остаться дома, отменить встречу, уйти раньше, зайти в аптеку, лечь спать. траектория движения зависит от воздушных масс. между движениями воздушных масс, отменой встречи и визитом в аптеку есть связь, которую несложно зафиксировать в математических терминах. эти вещи — это такая же часть климатического процесса, как циклоны и ураганы.
климат меняется: происходит то, что в школе называли глобальным потеплением. глобальное потепление вызвано человеческой деятельностью. оно проявляется, в числе прочего, в изменении привычного движения воздушных масс. погода ведёт себя непредсказуемо, учащается аномальная жара, неожиданно приходят ураганы. резкая смена погоды вызывает головную боль. головная боль меняет траекторию движения, которая чаще проходит через аптеку.
за изменение климата ответственен капитализм. производство, движимое стремлением к увеличению прибыли, не может позаботиться о климате. капиталистическое производство охватывает всю планету. потоки капитала пересекают перемещения воздушных масс. в том числе физически: самолёты, корабли, поезда и автомобили курсируют по поверхности земли и над ней, обеспечивая работу рынка, перемещая товары, исторгая продукты своей жизни, загрязняющие атмосферу. среди товаров, которые они везут, есть медикаменты, продающиеся в аптеках.
глобальное потепление вызывает перепады давления, головная боль учащается. ежедневная траектория движения меняется. визиты в аптеку становятся чаще, таблетки от головной боли становятся востребованнее. потоки капитала концентрируются в фармацевтическом бизнесе. таблетки от головной боли производятся и продаются больше. грузовые перевозки требуются чаще. самолёты, корабли, поезда и автомобили выбрасывают продукты своей жизни в атмосферу, пересекая поверхность земли во всех направлениях. атмосфера загрязняется, потепление ускоряется.
климат меняется: происходит то, что в школе называли глобальным потеплением. глобальное потепление вызвано человеческой деятельностью. оно проявляется, в числе прочего, в изменении привычного движения воздушных масс. погода ведёт себя непредсказуемо, учащается аномальная жара, неожиданно приходят ураганы. резкая смена погоды вызывает головную боль. головная боль меняет траекторию движения, которая чаще проходит через аптеку.
за изменение климата ответственен капитализм. производство, движимое стремлением к увеличению прибыли, не может позаботиться о климате. капиталистическое производство охватывает всю планету. потоки капитала пересекают перемещения воздушных масс. в том числе физически: самолёты, корабли, поезда и автомобили курсируют по поверхности земли и над ней, обеспечивая работу рынка, перемещая товары, исторгая продукты своей жизни, загрязняющие атмосферу. среди товаров, которые они везут, есть медикаменты, продающиеся в аптеках.
глобальное потепление вызывает перепады давления, головная боль учащается. ежедневная траектория движения меняется. визиты в аптеку становятся чаще, таблетки от головной боли становятся востребованнее. потоки капитала концентрируются в фармацевтическом бизнесе. таблетки от головной боли производятся и продаются больше. грузовые перевозки требуются чаще. самолёты, корабли, поезда и автомобили выбрасывают продукты своей жизни в атмосферу, пересекая поверхность земли во всех направлениях. атмосфера загрязняется, потепление ускоряется.
я не разбираюсь в теории кино и наверняка это уже давно известный и разработанный пойнт, но: у кино как формы ведь такой огромный потенциал для того, чтобы стать освободительным коллективным искусством, хотя бы потому что в создании фильма принимает участие куча акторов. режиссёр, сценарист, актёры, оператор, монтажёр, звукорежиссёр, композитор, художник-постановщик, ещё куча людей с самыми разными задачами, камера, плёнка, компьютеры, места съёмки и так далее... фильм — это сложная машина, в которой вместе сходится огромное количество гетерогенных сил человеческого и нечеловеческого происхождения, которые тем не менее работают сообща. и это могло бы стать потрясающим воплощением солидарности и опрокидывать иерархические отношения.
и тем не менее на исходе первой четверти XXI века многим всё ещё кажется, что подлинное киноискусство — это когда богатый белый мужик со связями эксплуатирует труд и тела огромного количества людей, обходится с ними как с расходным ресурсом ради какого-то своего маниакального замысла и предъявляет публике результат как монументальное авторское высказывание, а критику отметает как попытки запретить искусство. нет, ребят, это ваше «высокое» и «авторское» — вот это на самом деле тот уродливый архаичный нарост на теле искусства, паразит, который не даёт ему развиваться и расти.
и тем не менее на исходе первой четверти XXI века многим всё ещё кажется, что подлинное киноискусство — это когда богатый белый мужик со связями эксплуатирует труд и тела огромного количества людей, обходится с ними как с расходным ресурсом ради какого-то своего маниакального замысла и предъявляет публике результат как монументальное авторское высказывание, а критику отметает как попытки запретить искусство. нет, ребят, это ваше «высокое» и «авторское» — вот это на самом деле тот уродливый архаичный нарост на теле искусства, паразит, который не даёт ему развиваться и расти.
столкнулись с тем, что ваши слова или действия посчитали оскорбительными для той или иной маргинализированной группы? испытываете дискомфорт от того, что на вас теперь смотрят как на вольного или невольного пособника систем угнетения? выход есть! нужно всего лишь сказать...
«я за все райтс!»
и ведь действительно: вы абсолютно за все райтс, вы не видите расу и гендер, для вас совершенно всё равно, кто что с кем делает за закрытой дверью и кто как просит себя называть. все люди равны, и вы их в этом поддерживаете!
«я за все райтс» — универсальный вариант для тех, кто не хочет разбираться в специфике положения тех или иных угнетённых групп, образовывать себя и менять своё поведение, но добавить себе очков прогрессивности хочет. «я за все райтс» — и вы снова чисты!
если же кому-то покажется, что одного провозглашения того, что вы за все райтс, недостаточно, и нужно предпринять какие-то действия, чтобы соответствовать заявленному, — смело обижайтесь и возмущайтесь. этим меньшинствам палец в рот не клади — откусят руку! вы уже проявили достаточно прогрессивности, заявив, что вы за все райтс. а если от вас требуют называть транс-человека в нужном роде даже за его спиной или признать, что вы тоже являетесь частью системного расизма, — это явно тот случай, когда с толерантностью перегибают палку!
«я за все райтс!»
и ведь действительно: вы абсолютно за все райтс, вы не видите расу и гендер, для вас совершенно всё равно, кто что с кем делает за закрытой дверью и кто как просит себя называть. все люди равны, и вы их в этом поддерживаете!
«я за все райтс» — универсальный вариант для тех, кто не хочет разбираться в специфике положения тех или иных угнетённых групп, образовывать себя и менять своё поведение, но добавить себе очков прогрессивности хочет. «я за все райтс» — и вы снова чисты!
если же кому-то покажется, что одного провозглашения того, что вы за все райтс, недостаточно, и нужно предпринять какие-то действия, чтобы соответствовать заявленному, — смело обижайтесь и возмущайтесь. этим меньшинствам палец в рот не клади — откусят руку! вы уже проявили достаточно прогрессивности, заявив, что вы за все райтс. а если от вас требуют называть транс-человека в нужном роде даже за его спиной или признать, что вы тоже являетесь частью системного расизма, — это явно тот случай, когда с толерантностью перегибают палку!
феминизм — это не просто ещё одна политическая идеология в ряду других, феминистская теория — не просто ещё одно дополнительное поле мысли, женщины — это не просто ещё один предмет рефлексии или репрезентации, который до этого обходили стороной, а тут наконец-то заметили.
феминизм рождается в контексте существующей традиции (философской, политической, просто бытовой), потому что ему неоткуда больше взяться. он опирается на те же рамки и концепты, что и любой другой способ мышления в этом месте и времени. однако его отношение к этой традиции и к этим рамкам очень странное. исходя из того, что есть, феминизм выявляет в том, что есть, лакуны, несостыковки, противоречия, упущения — всё, что игнорировалось мужской традицией до сих пор.
феминистки всегда очень внимательны к тому контексту, в котором рождается их мысль, — к либерализму, марксизму, психоанализу, философии, науке. и именно эта внимательность порождает своего рода творческую неверность. тщательно следуя за мыслью мужчин-теоретиков в поисках ответов на вопросы, которые ставит перед ними их существование, женщины обнаруживают в сердце этой мысли провалы, перекосы, глитчи — и в результате эта мысль мутирует, заводит их туда, куда мужчины до этого не заходили.
очень ярко это проявляется в работах люс иригарей — прилежно следуя за мыслью платона, гегеля, фрейда, она приходит к тому, что эти авторы сами себя подрывают, демонстрируют своё бессилие, а их мысли в руках ученицы-предательницы оказываются острее и глубже, чем у них самих. но это верно про любую феминистскую теорию: подрыв марксизма как слепого к полу и его мутация в текстах радикальных и социалистических феминисток, подрыв и мутация экзистенциализма у симоны де бовуар и так далее.
а связано всё это с тем, что позиция, с которой мыслят феминистки — это позиция, с которой невозможно мыслить в мужской традиции, это позиция объекта, косной материи, другого. и когда вдруг оказывается, что этот объект приобретает собственную субъектность, — всё ломается.
поэтому феминизм — это не просто ещё одно философское или политическое направление в ряду других; это вызов, брошенный всему существующему знанию, истории, языку, устройству общества. и этот вызов заключается в следующем: больше нельзя делать вид, что есть одно-единственное универсальное мышление, один-единственный доступ к миру и истине. половое различие, став предметом мышления, демонстрирует, что это мышление не одно, его — по крайней мере! — два.
феминизм рождается в контексте существующей традиции (философской, политической, просто бытовой), потому что ему неоткуда больше взяться. он опирается на те же рамки и концепты, что и любой другой способ мышления в этом месте и времени. однако его отношение к этой традиции и к этим рамкам очень странное. исходя из того, что есть, феминизм выявляет в том, что есть, лакуны, несостыковки, противоречия, упущения — всё, что игнорировалось мужской традицией до сих пор.
феминистки всегда очень внимательны к тому контексту, в котором рождается их мысль, — к либерализму, марксизму, психоанализу, философии, науке. и именно эта внимательность порождает своего рода творческую неверность. тщательно следуя за мыслью мужчин-теоретиков в поисках ответов на вопросы, которые ставит перед ними их существование, женщины обнаруживают в сердце этой мысли провалы, перекосы, глитчи — и в результате эта мысль мутирует, заводит их туда, куда мужчины до этого не заходили.
очень ярко это проявляется в работах люс иригарей — прилежно следуя за мыслью платона, гегеля, фрейда, она приходит к тому, что эти авторы сами себя подрывают, демонстрируют своё бессилие, а их мысли в руках ученицы-предательницы оказываются острее и глубже, чем у них самих. но это верно про любую феминистскую теорию: подрыв марксизма как слепого к полу и его мутация в текстах радикальных и социалистических феминисток, подрыв и мутация экзистенциализма у симоны де бовуар и так далее.
а связано всё это с тем, что позиция, с которой мыслят феминистки — это позиция, с которой невозможно мыслить в мужской традиции, это позиция объекта, косной материи, другого. и когда вдруг оказывается, что этот объект приобретает собственную субъектность, — всё ломается.
поэтому феминизм — это не просто ещё одно философское или политическое направление в ряду других; это вызов, брошенный всему существующему знанию, истории, языку, устройству общества. и этот вызов заключается в следующем: больше нельзя делать вид, что есть одно-единственное универсальное мышление, один-единственный доступ к миру и истине. половое различие, став предметом мышления, демонстрирует, что это мышление не одно, его — по крайней мере! — два.
☃1
любовь и смерть, эрос и танатос — при поверхностном взгляде этот довольно пошлый дуэт кажется столкновением двух противоборствующих сил, созидающей и разрушающей; однако в действительности никакого дуэта, конечно, не существует, и речь идёт об одном и том же.
платон создаёт миф о том, что любовь к прекрасному человеку — это любовь к прекрасному самому по себе, которое мы усматриваем в этом человеке: оно как бы просвечивает с изнанки его тела. но прекрасное само по себе не существует в реальности. мы знаем о нём лишь потому, что уже видели его до рождения, но забыли, и лишь столкновение с кем-то прекрасным вдруг заставляет нас вспомнить, что по ту сторону всего, до рождения, было ещё что-то, — и вернуться туда, чтобы по-настоящему воссоединиться с этим прекрасным самим по себе, подсвечивающим предмет нашей любви, можно только после смерти. философия, предметом которой являются вещи сами по себе, говорит платон, есть искусство умирания, но философия — это в буквальном смысле любовь к мудрости. цель любой любви, выходит, — это смерть, выход за пределы, на изнанку; любовь — это то, что приводит к смерти, а смерть, вовсе не новая жизнь, — это плод любви.
так говорит платоновский миф, и в этом же смысле, получается, совершенно неправильно было бы прочитывать фрейдовское учение о влечении смерти как некий дуализм эроса и танатоса — они не противопоставлены, они в каком-то смысле являются одним и тем же. принцип навязчивого повторения является нам в образе принципа удовольствия, а предел всякого удовольствия — это полное размывание границ тела, равенство окружающей среде, возвращение по ту сторону жизни, к прекрасному самому по себе, — ведь на то оно и само по себе, что без нас.
платон создаёт миф о том, что любовь к прекрасному человеку — это любовь к прекрасному самому по себе, которое мы усматриваем в этом человеке: оно как бы просвечивает с изнанки его тела. но прекрасное само по себе не существует в реальности. мы знаем о нём лишь потому, что уже видели его до рождения, но забыли, и лишь столкновение с кем-то прекрасным вдруг заставляет нас вспомнить, что по ту сторону всего, до рождения, было ещё что-то, — и вернуться туда, чтобы по-настоящему воссоединиться с этим прекрасным самим по себе, подсвечивающим предмет нашей любви, можно только после смерти. философия, предметом которой являются вещи сами по себе, говорит платон, есть искусство умирания, но философия — это в буквальном смысле любовь к мудрости. цель любой любви, выходит, — это смерть, выход за пределы, на изнанку; любовь — это то, что приводит к смерти, а смерть, вовсе не новая жизнь, — это плод любви.
так говорит платоновский миф, и в этом же смысле, получается, совершенно неправильно было бы прочитывать фрейдовское учение о влечении смерти как некий дуализм эроса и танатоса — они не противопоставлены, они в каком-то смысле являются одним и тем же. принцип навязчивого повторения является нам в образе принципа удовольствия, а предел всякого удовольствия — это полное размывание границ тела, равенство окружающей среде, возвращение по ту сторону жизни, к прекрасному самому по себе, — ведь на то оно и само по себе, что без нас.
все знают, что сократ был если не отцом всей европейской философии, то по крайней мере одной из самых важных фигур в её становлении. все также знают (не все, но не знать это уже неприлично), что европейская философия андроцентрична и основана на вытеснении женщины и женского. сущностная несправедливость этого факта очевидна. но как насчёт исторической несправедливости?
для начала нужно вспомнить, с чего вообще начинается путь сократа, отца европейской философии, как философа: он начинается с оракула в дельфийском храме аполлона, провозгласившего, что нет человека мудрее сократа. сократ не поверил оракулу и отправился на поиски более мудрых людей — каждый из которых в разговоре показывал своё невежество. постепенно сократ понял, что он, знающий, что ничего не знает, действительно мудрее тех, кто думают, что что-то знают, и без этого открытия сократа, без его бесед не было бы ни платона, ни аристотеля, ни всей европейской философии. но кто его к этому побудил? пифия дельфийского оракула, женщина. женщина, которая дышала парами, поднимающимися из расселины в скале и приходила в священное безумие — а ведь одна из форм, в которой в европейской философии начиная с сократа проявляется превосходство мужского над женским, — это господство ясности над темнотой, разума над безумием. однако именно безумная женщина, связанная с иррациональными подземными силами, сделала сократа сократом.
или можно обратиться к платоновскому «пиру»: афинские мужи пьют вино и произносят речи во славу бога любви, и последним в очереди оказывается сократ. речь, которую произносит сократ, конечно, является ключевой частью диалога, и история, которую он рассказывает — о том, что любовь не прекрасна сама по себе, но стремится к прекрасному, и о том, как от любви к прекрасным телам восходить к любви к прекрасному и благу самому по себе, — эта история имеет огромное значение для сократа, для платона, для философии вообще. однако эта история — не изобретение самого сократа: он признаётся, что когда-то узнал о ней у мудрой женщины, жрицы по имени диотима.
сам метод, который сократ использует в разговорах со своими многочисленными собеседниками, проводя их через опровержение ложных и противоречивых убеждений к рождению истины, называется майевтикой, а майевтика — это повивальное дело. мать сократа фенарета была повитухой, и он прямо сравнивает то, чем занимается он, с профессией матери. можно сказать, он перенял её ремесло. разумеется, будет считаться, что помогать мужам рождать идеи — это куда как более высокое занятие, чем помогать женщинам рожать этих мужей, но с чего всё началось?
конечно, платон потом напишет о том, как демиург творит мир, отображая вечные идеи в косной и бесформенной хоре: хора — женского рода, и означает «место». и впредь материя, женщина будет этим местом, вместилищем для мужчины-философа, которое позволяет ему воспроизводить себя, в том числе во вполне вещественном смысле: она рожает, кормит, одевает, обслуживает его, чтобы он, воспользовавшись её неоплаченным трудом, продолжал перекраивать материю согласно своим идеям. но уже в самом начале истории философии видно, что она — не просто инструмент, благодаря которому мужчина-философ, разум опосредует сам себя. у неё есть своя жизнь, своё дело, своя история, и мужчина-философ, как бы он ни пытался это скрыть, иногда не способен ни на что, кроме как последовать за ней по её пути — и сейчас, двадцать пять веков спустя, этот факт становится очевиднее, чем когда-либо.
для начала нужно вспомнить, с чего вообще начинается путь сократа, отца европейской философии, как философа: он начинается с оракула в дельфийском храме аполлона, провозгласившего, что нет человека мудрее сократа. сократ не поверил оракулу и отправился на поиски более мудрых людей — каждый из которых в разговоре показывал своё невежество. постепенно сократ понял, что он, знающий, что ничего не знает, действительно мудрее тех, кто думают, что что-то знают, и без этого открытия сократа, без его бесед не было бы ни платона, ни аристотеля, ни всей европейской философии. но кто его к этому побудил? пифия дельфийского оракула, женщина. женщина, которая дышала парами, поднимающимися из расселины в скале и приходила в священное безумие — а ведь одна из форм, в которой в европейской философии начиная с сократа проявляется превосходство мужского над женским, — это господство ясности над темнотой, разума над безумием. однако именно безумная женщина, связанная с иррациональными подземными силами, сделала сократа сократом.
или можно обратиться к платоновскому «пиру»: афинские мужи пьют вино и произносят речи во славу бога любви, и последним в очереди оказывается сократ. речь, которую произносит сократ, конечно, является ключевой частью диалога, и история, которую он рассказывает — о том, что любовь не прекрасна сама по себе, но стремится к прекрасному, и о том, как от любви к прекрасным телам восходить к любви к прекрасному и благу самому по себе, — эта история имеет огромное значение для сократа, для платона, для философии вообще. однако эта история — не изобретение самого сократа: он признаётся, что когда-то узнал о ней у мудрой женщины, жрицы по имени диотима.
сам метод, который сократ использует в разговорах со своими многочисленными собеседниками, проводя их через опровержение ложных и противоречивых убеждений к рождению истины, называется майевтикой, а майевтика — это повивальное дело. мать сократа фенарета была повитухой, и он прямо сравнивает то, чем занимается он, с профессией матери. можно сказать, он перенял её ремесло. разумеется, будет считаться, что помогать мужам рождать идеи — это куда как более высокое занятие, чем помогать женщинам рожать этих мужей, но с чего всё началось?
конечно, платон потом напишет о том, как демиург творит мир, отображая вечные идеи в косной и бесформенной хоре: хора — женского рода, и означает «место». и впредь материя, женщина будет этим местом, вместилищем для мужчины-философа, которое позволяет ему воспроизводить себя, в том числе во вполне вещественном смысле: она рожает, кормит, одевает, обслуживает его, чтобы он, воспользовавшись её неоплаченным трудом, продолжал перекраивать материю согласно своим идеям. но уже в самом начале истории философии видно, что она — не просто инструмент, благодаря которому мужчина-философ, разум опосредует сам себя. у неё есть своя жизнь, своё дело, своя история, и мужчина-философ, как бы он ни пытался это скрыть, иногда не способен ни на что, кроме как последовать за ней по её пути — и сейчас, двадцать пять веков спустя, этот факт становится очевиднее, чем когда-либо.
пересказываю статью мирана божовича «узы любви: лакан и спиноза» — про диалектику любви исходя из теории аффектов спинозы и немножко лакановского психоанализа.
по спинозе, любить кого-то или что-то — значит представлять его внешней причиной своего удовольствия. точно так же ненавидеть кого-то — значит представлять его внешней причиной своего неудовольствия. однако настоящая любовь — это любовь взаимная (лакан говорит, что не бывает невзаимной любви). поэтому одного представления кого-то причиной своего удовольствия недостаточно, нужно чтобы любимый объект стал в свою очередь любящим.
полюблю ли я в ответ, говорит спиноза, зависит от следующего фактора: вижу ли я в себе, что-то, что дало другому повод полюбить меня, или нет.
если другой видит во мне причину своего удовольствия, и я тоже вижу в себе то, что стало причиной его удовольствия, я подражаю его аффекту и начинаю любить себя за то, что я такая классная и хорошая. короче, если меня любят за что-то, что я о себе знаю, это не вызывает ответной любви, но подкармливает мой нарциссизм. а это в свою очередь заставляет не получающего взаимности другого перейти от любви к ненависти. похожим образом, если другой ненавидит меня, и я действительно нахожу в себе причину его ненависти, я подражаю его аффекту и тоже начинаю ненавидеть себя — это, по спинозе, стыд.
ответная ненависть может возникнуть только в том случае, если я не нахожу в себе причин для ненависти другого, когда он ненавидит меня несправедливо. точно так же и с любовью — я отвечу взаимностью только в том случае, если я не понимаю, чем она вызвана со стороны другого.
но как возможно любить человека за то, чего он о себе не знает и знать не может? спиноза говорит, что это может произойти только в том случае, если моя любовь к нему вызвана косвенной причиной. такой косвенной причиной может быть то, что я видела этого другого в компании кого-то, к кому я уже испытываю любовь, и он напоминает мне о нём, или если у этого другого имеется какая-то черта, напоминающая мне о прежнем объекте любви (в статье приводятся рассуждения декарта о том, как он в детстве влюбился в косоглазую девочку и с тех пор находил всех людей с косоглазием привлекательными). короче, если любовь возникает по принципу метонимии (я люблю другого за что-то, чем он не является, но к чему в моём сознании отсылает), только тогда этот другой не сможет обнаружить в себе причин для моей любви — ведь они существуют не в нём, а скорее во мне. постепенно другой исчерпает все возможные причины для моей любви, не обнаружит того, что мне от него нужно (потому что в нём этого нет), и будет вынужден стать любящим в ответ, то есть предложить мне то, чего у него нет: свою нехватку, объектом которой становлюсь я. это значит, что мы не любим никого за то, кем они являются, но всегда за что-то большее, за что-то, чего в них нет. единственным исключением является бог: только его мы любим ровно за то, кем он является. и из этого, согласно спинозе, следует, что он не может ответить взаимностью.
однако возникает проблема: если мы любим человека за метонимическую отсылку к другому человеку, должен быть какой-то первый объект (косоглазая девочка у декарта), который мы когда-то любили ровно за то, кем он является. но таким объектом может быть только бог. эту проблему решает лакановская теория: первоначальный объект — это объект маленькое а, утерянный объект-причина желания, который на самом деле никогда и не существовал, но который мы ищем в новых и новых объектах, существующих в реальности.
подытоживая: мы всегда любим другого за то, что в нём превышает его самого, а взаимность возможна только в том случае, если другой не стремится сознательно стать причиной нашего удовольствия (понравиться нам), но, наоборот, не может обнаружить в себе причину нашей любви.
по спинозе, любить кого-то или что-то — значит представлять его внешней причиной своего удовольствия. точно так же ненавидеть кого-то — значит представлять его внешней причиной своего неудовольствия. однако настоящая любовь — это любовь взаимная (лакан говорит, что не бывает невзаимной любви). поэтому одного представления кого-то причиной своего удовольствия недостаточно, нужно чтобы любимый объект стал в свою очередь любящим.
полюблю ли я в ответ, говорит спиноза, зависит от следующего фактора: вижу ли я в себе, что-то, что дало другому повод полюбить меня, или нет.
если другой видит во мне причину своего удовольствия, и я тоже вижу в себе то, что стало причиной его удовольствия, я подражаю его аффекту и начинаю любить себя за то, что я такая классная и хорошая. короче, если меня любят за что-то, что я о себе знаю, это не вызывает ответной любви, но подкармливает мой нарциссизм. а это в свою очередь заставляет не получающего взаимности другого перейти от любви к ненависти. похожим образом, если другой ненавидит меня, и я действительно нахожу в себе причину его ненависти, я подражаю его аффекту и тоже начинаю ненавидеть себя — это, по спинозе, стыд.
ответная ненависть может возникнуть только в том случае, если я не нахожу в себе причин для ненависти другого, когда он ненавидит меня несправедливо. точно так же и с любовью — я отвечу взаимностью только в том случае, если я не понимаю, чем она вызвана со стороны другого.
но как возможно любить человека за то, чего он о себе не знает и знать не может? спиноза говорит, что это может произойти только в том случае, если моя любовь к нему вызвана косвенной причиной. такой косвенной причиной может быть то, что я видела этого другого в компании кого-то, к кому я уже испытываю любовь, и он напоминает мне о нём, или если у этого другого имеется какая-то черта, напоминающая мне о прежнем объекте любви (в статье приводятся рассуждения декарта о том, как он в детстве влюбился в косоглазую девочку и с тех пор находил всех людей с косоглазием привлекательными). короче, если любовь возникает по принципу метонимии (я люблю другого за что-то, чем он не является, но к чему в моём сознании отсылает), только тогда этот другой не сможет обнаружить в себе причин для моей любви — ведь они существуют не в нём, а скорее во мне. постепенно другой исчерпает все возможные причины для моей любви, не обнаружит того, что мне от него нужно (потому что в нём этого нет), и будет вынужден стать любящим в ответ, то есть предложить мне то, чего у него нет: свою нехватку, объектом которой становлюсь я. это значит, что мы не любим никого за то, кем они являются, но всегда за что-то большее, за что-то, чего в них нет. единственным исключением является бог: только его мы любим ровно за то, кем он является. и из этого, согласно спинозе, следует, что он не может ответить взаимностью.
однако возникает проблема: если мы любим человека за метонимическую отсылку к другому человеку, должен быть какой-то первый объект (косоглазая девочка у декарта), который мы когда-то любили ровно за то, кем он является. но таким объектом может быть только бог. эту проблему решает лакановская теория: первоначальный объект — это объект маленькое а, утерянный объект-причина желания, который на самом деле никогда и не существовал, но который мы ищем в новых и новых объектах, существующих в реальности.
подытоживая: мы всегда любим другого за то, что в нём превышает его самого, а взаимность возможна только в том случае, если другой не стремится сознательно стать причиной нашего удовольствия (понравиться нам), но, наоборот, не может обнаружить в себе причину нашей любви.
западные леваки, воспевающие кндр или китай — это по-моему те же постсоветские либералы, поющие дифирамбы западным либеральным демократиям и капитализму. и в том, и в другом случае вслед за абсолютно правильным первым шагом («у нас проблемы, нас обманывают и напитывают идеологией, скрывающей эти проблемы») идёт довольно сомнительный второй шаг («поэтому давайте некритично верить чужой пропаганде и идеологии вместо местной»). типа, да, конечно западу выгодно подавать знание об альтернативных системах искажённым, но почему из этого следует вывод, что следует просто верить официальным заявлениям этих альтернативных систем, этого я не понимаю...
кажется, кстати, что это отчасти похоже на логику, которая стоит за теориями заговора. мы чувствуем, что что-то не так с окружающим миром, что знание, которое нам дают, вызывает сомнения, — и реагируем на это тем, что идём и читаем фоменко или плоскоземельцев, и им уже верим...
а вот то, что мы им верим (и теориям заговора, и чужой пропаганде), может объясняться психологически: как желание подтвердить своё изначальное сомнение, найти «союзников», которые не только валидируют нашу тревогу, но и предлагают альтернативное знание, смягчающее эту тревогу. и такая бессознательная мотивация иногда проявляет себя в том, какие противоречивые аргументы приводятся. так, защитники китая против обвинений в геноциде уйгуров говорят: во-первых, никаких концлагерей не существует, во-вторых, в них содержатся только исламские террористы, и действия китайского правительства справедливы, в-третьих, в этих лагерях бедных необразованных уйгуров учат грамоте и профессиональным навыкам, и они на самом деле рады и благодарны. в общем, как в том анекдоте фрейда про дырявый чайник, на который любит ссылаться жижек.
кажется, кстати, что это отчасти похоже на логику, которая стоит за теориями заговора. мы чувствуем, что что-то не так с окружающим миром, что знание, которое нам дают, вызывает сомнения, — и реагируем на это тем, что идём и читаем фоменко или плоскоземельцев, и им уже верим...
а вот то, что мы им верим (и теориям заговора, и чужой пропаганде), может объясняться психологически: как желание подтвердить своё изначальное сомнение, найти «союзников», которые не только валидируют нашу тревогу, но и предлагают альтернативное знание, смягчающее эту тревогу. и такая бессознательная мотивация иногда проявляет себя в том, какие противоречивые аргументы приводятся. так, защитники китая против обвинений в геноциде уйгуров говорят: во-первых, никаких концлагерей не существует, во-вторых, в них содержатся только исламские террористы, и действия китайского правительства справедливы, в-третьих, в этих лагерях бедных необразованных уйгуров учат грамоте и профессиональным навыкам, и они на самом деле рады и благодарны. в общем, как в том анекдоте фрейда про дырявый чайник, на который любит ссылаться жижек.
☃1
Писатель и теоретик культуры Марк Фишер стал известен в 2000-е годы под именем k-punk. Именно так назывался его блог, в котором Фишер писал о современной электронной музыке, поп-культуре и политике. Публикуем перевод его записи от 23 января 2005 года, посвященной мессенджерам, киберфеминизму, мужской мастурбации, изобретению графического пользовательского интерфейса и «Голому Завтраку» Дэвида Кроненберга.
https://syg.ma/@lika-kareva/mark-fishier-nieprieryvnyi-kontakt
https://syg.ma/@lika-kareva/mark-fishier-nieprieryvnyi-kontakt
syg.ma
Марк Фишер. Непрерывный контакт
Теоретик культуры о мессенджерах, киберфеминизме, мужской мастурбации и изобретении графического пользовательского интерфейса
довольно распространено мнение, что человека от (остальных) животных отличает способность речи. и тем более такое различие ожидается от структурного психоанализа, в котором символический порядок играет такую важную роль, а «бессознательное структурировано как язык». тем не менее, лакан (сам, кстати, собачник) утверждал, что животные вполне способны на речь: они обращаются к нам с сигналами (голосовыми, телесными), которые мы истолковываем с большей или меньшей верностью, они сами прислушиваются к нашей речи и учатся её понимать. более того, животное, живущее с человеком, через причастность к общему символическому порядку может как бы заразиться человеческим бессознательным: научиться чувствовать вину, вытеснять влечения и так далее — пусть даже и в какой-то редуцированной форме.
разница между человеком и животным, в таком случае, заключается не в способности говорить, но в адресации речи: животное всегда обращается ровно к тому, с кем оно говорит (скорее всего — к своему хозяину): оно знает, чего и от кого хочет своей речью добиться; тогда как люди, обращаясь друг к другу, всегда на самом деле в какой-то степени обращаются к большому другому, к другому другого, в котором, предположительно, и основан символический порядок, и который, как нам кажется, чего-то от нас требует.
таким образом, разница между животной и человеческой речью в том, что человеческая речь всегда направлена фундаментально не по адресу, расходится со своей непосредственной целью. но интересно, что, если целью анализа может являться признание того, что большого другого не существует, получается, что в ходе анализа субъект в каком-то смысле проходит через становление животным?
разница между человеком и животным, в таком случае, заключается не в способности говорить, но в адресации речи: животное всегда обращается ровно к тому, с кем оно говорит (скорее всего — к своему хозяину): оно знает, чего и от кого хочет своей речью добиться; тогда как люди, обращаясь друг к другу, всегда на самом деле в какой-то степени обращаются к большому другому, к другому другого, в котором, предположительно, и основан символический порядок, и который, как нам кажется, чего-то от нас требует.
таким образом, разница между животной и человеческой речью в том, что человеческая речь всегда направлена фундаментально не по адресу, расходится со своей непосредственной целью. но интересно, что, если целью анализа может являться признание того, что большого другого не существует, получается, что в ходе анализа субъект в каком-то смысле проходит через становление животным?
мы вроде бы все понимаем, что, если делать вид, что гендера или расы не существует, и утверждать, что для нас все — «просто люди», сексизм и расизм от этого не исчезнут. но в каких-то других областях мы часто ведём себя противоположным образом. типа, например, когда говорим, что концепты «мужественность» и «женственность» — это какой-то вредный, бессмысленный и не имеющий отношения к действительности булшит, и вообще, мол, давайте просто перестанем гендерировать человеческие качества и склонности. может быть и правда булшит, может быть и правда хорошо бы перестать их гендерировать, да только здесь и сейчас эти концепты, какими бы (возможно) противоречивыми они ни были, продолжают существовать и быть реальностью для большинства людей.
дискурс и язык действительно в очень большой степени определяют социальную реальность, но их нужно понимать не как то, что мы вертим в руках и используем, как хотим, а то, что вертит нами и использует нас — то есть, как материю (неразрывно связанную с «более материальной» материей базиса). и конечно же критика языка — это нужно и правильно, и всё-таки иногда мы как будто забываем, что от того, что мы нечто раскритиковали, оно не становится тут же менее реальным. что наша критика для символического порядка — как анархо-сквот для капитализма, в лучшем случае, а в худшем мы становимся похожи на того героя анекдота в начале «немецкой идеологии», который пытался победить проблему того, что люди регулярно тонут в водоёмах, доказывая, что силы тяжести не существует.
короче, я сама не очень чётко представляю, на что конкретно я сейчас ругаюсь, но у меня часто бывает чувство, что популярная критика гендера и сексуальности принимает формы, которые одновременно оторваны от реальности и наивно-прескриптивны. а хорошая критика идёт не от абстрактного нормативного представления о том, как было бы хорошо и правильно, а от познания действительности как она есть в историческом настоящем. возвращаясь к примеру с мужественностью и женственностью — по-моему, намного продуктивнее эти понятия переосмыслять, деконструировать, наделять новыми смыслами, чем говорить, что они просто ненастоящие и плохие, и надеяться, что они просто испарятся. и то же с гендером, с религией и кучей других вещей.
дискурс и язык действительно в очень большой степени определяют социальную реальность, но их нужно понимать не как то, что мы вертим в руках и используем, как хотим, а то, что вертит нами и использует нас — то есть, как материю (неразрывно связанную с «более материальной» материей базиса). и конечно же критика языка — это нужно и правильно, и всё-таки иногда мы как будто забываем, что от того, что мы нечто раскритиковали, оно не становится тут же менее реальным. что наша критика для символического порядка — как анархо-сквот для капитализма, в лучшем случае, а в худшем мы становимся похожи на того героя анекдота в начале «немецкой идеологии», который пытался победить проблему того, что люди регулярно тонут в водоёмах, доказывая, что силы тяжести не существует.
короче, я сама не очень чётко представляю, на что конкретно я сейчас ругаюсь, но у меня часто бывает чувство, что популярная критика гендера и сексуальности принимает формы, которые одновременно оторваны от реальности и наивно-прескриптивны. а хорошая критика идёт не от абстрактного нормативного представления о том, как было бы хорошо и правильно, а от познания действительности как она есть в историческом настоящем. возвращаясь к примеру с мужественностью и женственностью — по-моему, намного продуктивнее эти понятия переосмыслять, деконструировать, наделять новыми смыслами, чем говорить, что они просто ненастоящие и плохие, и надеяться, что они просто испарятся. и то же с гендером, с религией и кучей других вещей.
тот факт, что угнетение женщин или расизм существовали до капитализма, никак не противоречит утверждению о том, что сейчас все эти явления могут рассматриваться как взаимосвязанные элементы одной системы, и что борьба с ними может и должна быть объединённой.
говорить, что патриархат предшествовал капитализму, а значит, сейчас он представляет из себя отдельную сущность, и борьба с ним должна вестись отдельно от борьбы с капитализмом — это всё равно что сказать, что классовое разделение существовало до капитализма, и что с ним поэтому надо бороться отдельно от борьбы против самого капитализма.
история — это текучий процесс, и каждое историческое настоящее — это целое, в котором все элементы определяют друг друга, находятся в напряжении друг с другом, противоречат друг другу, и из этих противоречий рождаются новые настоящие с их целостностью и противоречивостью. не существует явлений, которые как возникли из определённых предпосылок, так и продолжают существовать сквозь тысячелетия, абсолютно неизменные и опирающиеся на те же предпосылки. для их воспроизведения должны воспроизводиться и предпосылки, а они неизбежно меняются с течением истории. если предпосылкой для угнетения женщин однажды стала разница в репродуктивных функциях полов, это не значит, что эта предпосылка сейчас продолжает функционировать так же, как десять тысяч лет назад, потому что изменился контекст, техника, культура, производство. если капитализм однажды возник из столкновения новорождённого пролетариата с концентрацией капитала в ходе колонизации и огораживания, это не значит, что эти процессы происходят сейчас точно так же, как 500 лет назад. история движется, капитализм создаёт себе новые предпосылки. (это не значит и обратного — пролетаризация и примитивное накопление капитала происходят и сейчас, но они происходят в иных контекстах и условиях.)
всё это к тому, что новая историческая формация, тем более имеющая такой радикально всемирный характер, как капитализм, вырастает из предшествующего исторического материала — из классового различия, из денег, из торговли и ростовщичества, используя их, инкорпорируя их в себя и неизбежно меняя их.
и то же происходит с неравенством мужчин и женщин. да, оно предшествовало формированию капитализма, но капитализм как новое историческое целое включает его в себя на совершенно новых основаниях. он использует его для разделения продуктивного и репродуктивного труда, выводит женщин по ту сторону экономики, закрепляя их в новообразованной сфере частного, обеспечивая таким образом неоплачиваемое воспроизводство рабочей силы мужчин-пролетариев. тогда же появляется идеология нуклеарной семьи и культурный контролирующий образ женщины как нежной и заботливой матери и жены, место которой дома. одновременно с этим женщины функционируют как резервная армия труда, существование которой позволяет капиталу регулировать стоимость рабочей силы, бороться с профсоюзами, сегментировать рынок рабочей силы. это только усугубляет уже существующее противостояние интересов мужчин и женщин, усиливает враждебность первых по отношению ко вторым, закрепление культурных стереотипов, проявление власти в том числе в форме насилия, и так далее.
это всё очень грубый и поверхностный обзор, но суть его в том, что при капитализме угнетение женщин существует не как какая-то отдельная неизменная древняя сущность, но как абсолютно необходимое следствие исторической логики капитала и неотъемлемый элемент его системы.
говорить, что патриархат предшествовал капитализму, а значит, сейчас он представляет из себя отдельную сущность, и борьба с ним должна вестись отдельно от борьбы с капитализмом — это всё равно что сказать, что классовое разделение существовало до капитализма, и что с ним поэтому надо бороться отдельно от борьбы против самого капитализма.
история — это текучий процесс, и каждое историческое настоящее — это целое, в котором все элементы определяют друг друга, находятся в напряжении друг с другом, противоречат друг другу, и из этих противоречий рождаются новые настоящие с их целостностью и противоречивостью. не существует явлений, которые как возникли из определённых предпосылок, так и продолжают существовать сквозь тысячелетия, абсолютно неизменные и опирающиеся на те же предпосылки. для их воспроизведения должны воспроизводиться и предпосылки, а они неизбежно меняются с течением истории. если предпосылкой для угнетения женщин однажды стала разница в репродуктивных функциях полов, это не значит, что эта предпосылка сейчас продолжает функционировать так же, как десять тысяч лет назад, потому что изменился контекст, техника, культура, производство. если капитализм однажды возник из столкновения новорождённого пролетариата с концентрацией капитала в ходе колонизации и огораживания, это не значит, что эти процессы происходят сейчас точно так же, как 500 лет назад. история движется, капитализм создаёт себе новые предпосылки. (это не значит и обратного — пролетаризация и примитивное накопление капитала происходят и сейчас, но они происходят в иных контекстах и условиях.)
всё это к тому, что новая историческая формация, тем более имеющая такой радикально всемирный характер, как капитализм, вырастает из предшествующего исторического материала — из классового различия, из денег, из торговли и ростовщичества, используя их, инкорпорируя их в себя и неизбежно меняя их.
и то же происходит с неравенством мужчин и женщин. да, оно предшествовало формированию капитализма, но капитализм как новое историческое целое включает его в себя на совершенно новых основаниях. он использует его для разделения продуктивного и репродуктивного труда, выводит женщин по ту сторону экономики, закрепляя их в новообразованной сфере частного, обеспечивая таким образом неоплачиваемое воспроизводство рабочей силы мужчин-пролетариев. тогда же появляется идеология нуклеарной семьи и культурный контролирующий образ женщины как нежной и заботливой матери и жены, место которой дома. одновременно с этим женщины функционируют как резервная армия труда, существование которой позволяет капиталу регулировать стоимость рабочей силы, бороться с профсоюзами, сегментировать рынок рабочей силы. это только усугубляет уже существующее противостояние интересов мужчин и женщин, усиливает враждебность первых по отношению ко вторым, закрепление культурных стереотипов, проявление власти в том числе в форме насилия, и так далее.
это всё очень грубый и поверхностный обзор, но суть его в том, что при капитализме угнетение женщин существует не как какая-то отдельная неизменная древняя сущность, но как абсолютно необходимое следствие исторической логики капитала и неотъемлемый элемент его системы.
но такой взгляд отвергает не только радикально-феминистское представление о патриархате как о транс-исторической сущности, но и ортодоксально-марксистский подход, который видит только борьбу рабочих и собственников — не замечая, что капитализм распространяется и по ту сторону «официальной» экономики, в сферу воспроизводства, что на его границах и в его глубине продолжает происходить примитивная аккумуляция внеэкономическими способами, и что она имеет необходимо гендерный и расовый характер. это всё не значит, что никаких противоречий между борьбой с экономической эксплуатацией и борьбой с угнетением женщин быть не может. это значит только то, что нужно стремиться вырабатывать такую теорию и политику, которая бы имела в виду всю систему как противоречивое целое.
подумала, что вот это праваческое «они критикуют капитализм, а сами берут деньги за свой труд/просят донаты, лоооол», — это пример такой смешной критики, которая не столько критикует свой объект, сколько занимается саморазоблачением и демонстрацией своих предпосылок. в этом случае демонстрируется неспособность мыслить системно и представление, что все общественные явления (или борьба против них) существуют исключительно как индивидуальное поведение отдельных людей, то есть единственная борьба с капитализмом — это личное неучастие в нём (ну и понятно, насколько это представление подкрепляют поп-феминизм и в особенности экологичность как лайфстайл). это похоже на то, как в коммунистическом манифесте написано про обвинение коммунистов в желании создать общность жён: это обвинение смешно, потому что в первую очередь разоблачает отношение обвинителей к женщинам как к своей собственности, которую они боятся потерять.
против фрейдовского «анатомия это судьба» обычно выставляют бовуаровское «женщиной не рождаются, ею становятся», как будто эти два автора находятся на разных полюсах, но между тем фрейд и бовуар в этом отношении вообще-то очень близки. потому что бовуар конечно не предполагает никакой вариативности сочетаний пола и гендера (она и слова такого не использует) — её интересует, что предопределяет «тот облик, который принимает в обществе самка человека» (не объяснимый биологией, экономикой и т. д.). фрейд, с другой стороны, в лекции о женственности говорит о том, что задача психоанализа не описать, чем является женщина, а подступиться «к вопросу о том, как она ею становится». иными словами, анатомия всё ещё имеет значение для бовуар (потому что женщиной становится именно самка человека, весь вопрос в том, как и почему), и не является достаточным объяснением для фрейда (потому что половое различие у него — это продукт психосексуальной истории человека). на полях можно отметить, что в каком-то смысле фрейд тут даже меньше эссенциалист, чем бовуар, потому что ей в общем понятно, что такое женщина/женственность, а он говорит, что вразумительного ответа на этот вопрос не найти...
это всё конечно же не отменяет мизогинии фрейда и феминизма бовуар, как и того факта, что теории их обоих можно и нужно развивать дальше и ставить на службу освободительной мысли! просто такое маленькое интересное замечание о неожиданном сходстве.
это всё конечно же не отменяет мизогинии фрейда и феминизма бовуар, как и того факта, что теории их обоих можно и нужно развивать дальше и ставить на службу освободительной мысли! просто такое маленькое интересное замечание о неожиданном сходстве.
быть честно и последовательно верным чьей-то мысли — значит предать её дух и движение, а изменить — значит по-настоящему сохранить верность
описывая в «тимее» четыре простейших тела (огонь, воздух, воду и землю), из которых формируются все остальные, платон на самом деле описал четыре фундаментальных взаимодействия современной физики. в пользу этого говорит не только численное соответствие и фундаментальная природа взаимодействий и стихийных частиц, но и тот факт, что обеим этим системам присуща асимметрия, выделяющая один элемент по отношению к другим. платон пишет, что первые три тела (огненный тетраэдр, воздушный октаэдр и водяной икосаэдр) составлены из одинаковых треугольников, и поэтому могут преобразовываться друг в друга, и только кубическая земля всегда остаётся землёй. в современной физике же до сих пор не найдена частица, отвечающая за гравитационное взаимодействие, тогда как для остальных такие частицы описаны, а значит — в каком-то смысле эквиваленты (можно сравнить их заряд, массу и т. д.). и неудивительно, что гравитации соответствует именно земля.