Настигло

Писательская честность Ч.1

Не понимаю, как работают мои тексты — те, что нельзя назвать экспертными и полезными в том смысле, что я не готовлю их как научная журналистка или специалистка в своей области. Когда я не решаю заранее, что именно хочу донести читателю, зачем оно ему нужно и как будет работать. Я о тех прозаических текстах, которые не знаю, зачем пишу и не уверена, что их поймут читатели. А когда такой текст вызвал реакцию, я не всегда могу ответить, как ему это удалось.

Это значит, что я не могу контролировать пользу своих прозаических текстов, ведь я буквально не понимаю, что делаю. Понимаю только одно: уровень честности должен стремиться к максимуму, когда я пишу. Больше в писательстве я не понимаю, кажется, уже ничего.

К этому чувству бесконтрольности нужно было привыкать. Раньше для меня писательство было социальным конструктом: его можно было легко хакнуть с помощью сторителлинга, правильного подхода к источникам и маркетинга. Теперь писательство превратилось в что-то среднее между исповедью перед пустотой в полуразрушенном заброшенном храме и безумным страшным воплем посреди площади в праздничный день. Поистине, у самурая нет цели, только путь.

С этим иррациональным состоянием я полгода боролась. Видите ли, мне хотелось если не «снова», то хотя бы просто «быть нормальной». Я думала, что возьму себя в руки, отдохну и буду в порядке: обычным человеком, которому интересны познание и продуктивность, общение и карьера, здоровье и шмотки — а не таким, что предпочитает вечерами расковыривать себя до крови, посыпая сверху солью, чтобы лучше прочувствовать все занимательные нюансы болезненных ощущений и точнее их передать. Мне казалось, что переключиться стоит ради своего собственного развития: мир, рынок и соцсети не сделаны для людей, опаленных огнем. Настанет момент, когда отчуждение от тебя и твоего ужасного опыта захлестнет всех тошнотой окончательно.

Эта попытка носить более социально приемлемый вид, чем мне сейчас внутренне свойствен, вступила в конфликт с писательской честностью. Я думала, как бы не так сильно шокировать широкую публику, чтобы не отпугнуть возможных будущих издателей, да и всех остальных. Я искала какую-то «новую тему» или «полезную форму» для своих текстов о войне — фу, меня сейчас стошнит от одной мысли «причесывать» свои тексты на вкус людей, которые никогда не прощались с жизнью каждый вечер. Пока я обо всём этом думала, моё писательское естество понуро молчало. Когда я надевала на него приличный костюм, причесывала и сажала в социально приемлемую позу, он клевал носом — проще говоря, не писалось мне с удовольствием.

Только когда я позволяла ему идти, куда он хочет — он разгонялся и бежал, срывая с себя всю одежду и обнажая похожие на поверхность далекой планеты красные рубцы на теле. Бежал на пустынную сумрачную скалу, где стоял часами над бездонной черной пропастью, вдыхая её холод. Тогда его глаза возгорались и освещали, как два прожектора, скрытые от обычного глаза тайны пропасти: её ландшафт и разнообразие ужасных существ, живущих в темноте коллективной психики.

Сейчас я понимаю, что попытка оставить копание в военном опыте в прошлом и стать «нормальной» — это была неготовность принимать себя и свою судьбу на 100%.

[продолжение 🔽]

www.tgoop.com/travkinatxt/1078

2.7K viewsAug 12, 2024 at 16:50

Писательская честность Ч.1

Не понимаю, как работают мои тексты — те, что нельзя назвать экспертными и полезными в том смысле, что я не готовлю их как научная журналистка или специалистка в своей области. Когда я не решаю заранее, что именно хочу донести читателю, зачем оно ему нужно и как будет работать. Я о тех прозаических текстах, которые не знаю, зачем пишу и не уверена, что их поймут читатели. А когда такой текст вызвал реакцию, я не всегда могу ответить, как ему это удалось.

Это значит, что я не могу контролировать пользу своих прозаических текстов, ведь я буквально не понимаю, что делаю. Понимаю только одно: уровень честности должен стремиться к максимуму, когда я пишу. Больше в писательстве я не понимаю, кажется, уже ничего.

К этому чувству бесконтрольности нужно было привыкать. Раньше для меня писательство было социальным конструктом: его можно было легко хакнуть с помощью сторителлинга, правильного подхода к источникам и маркетинга. Теперь писательство превратилось в что-то среднее между исповедью перед пустотой в полуразрушенном заброшенном храме и безумным страшным воплем посреди площади в праздничный день. Поистине, у самурая нет цели, только путь.

С этим иррациональным состоянием я полгода боролась. Видите ли, мне хотелось если не «снова», то хотя бы просто «быть нормальной». Я думала, что возьму себя в руки, отдохну и буду в порядке: обычным человеком, которому интересны познание и продуктивность, общение и карьера, здоровье и шмотки — а не таким, что предпочитает вечерами расковыривать себя до крови, посыпая сверху солью, чтобы лучше прочувствовать все занимательные нюансы болезненных ощущений и точнее их передать. Мне казалось, что переключиться стоит ради своего собственного развития: мир, рынок и соцсети не сделаны для людей, опаленных огнем. Настанет момент, когда отчуждение от тебя и твоего ужасного опыта захлестнет всех тошнотой окончательно.

Эта попытка носить более социально приемлемый вид, чем мне сейчас внутренне свойствен, вступила в конфликт с писательской честностью. Я думала, как бы не так сильно шокировать широкую публику, чтобы не отпугнуть возможных будущих издателей, да и всех остальных. Я искала какую-то «новую тему» или «полезную форму» для своих текстов о войне — фу, меня сейчас стошнит от одной мысли «причесывать» свои тексты на вкус людей, которые никогда не прощались с жизнью каждый вечер. Пока я обо всём этом думала, моё писательское естество понуро молчало. Когда я надевала на него приличный костюм, причесывала и сажала в социально приемлемую позу, он клевал носом — проще говоря, не писалось мне с удовольствием.

Только когда я позволяла ему идти, куда он хочет — он разгонялся и бежал, срывая с себя всю одежду и обнажая похожие на поверхность далекой планеты красные рубцы на теле. Бежал на пустынную сумрачную скалу, где стоял часами над бездонной черной пропастью, вдыхая её холод. Тогда его глаза возгорались и освещали, как два прожектора, скрытые от обычного глаза тайны пропасти: её ландшафт и разнообразие ужасных существ, живущих в темноте коллективной психики.

Сейчас я понимаю, что попытка оставить копание в военном опыте в прошлом и стать «нормальной» — это была неготовность принимать себя и свою судьбу на 100%.

[продолжение 🔽]

BY Настигло