Бесплатные ознакомительные беседы
Теперь вы можете попросить меня о бесплатной ознакомительной беседе на 20 минут. Такой разговор поможет решить, хотите ли вы идти ко мне в коучинг. Сделать это очень просто: заполняя анкету-заявку, поставьте галочку в соответствующем вопросе — и я напишу вам в указанный мессенджер ближайшие даты, когда мы можем созвониться.
Ознакомительная беседа позволяет:
✅проверить, насколько вам комфортно со мной общаться,
✅узнать, что такое коучинг, как я работаю и почему это не психотерапия (но часто работает с похожими вопросами),
✅ознакомиться с деталями организации работы,
✅узнать, подходит ли ваш запрос для коучинга,
✅обсудить, сколько времени нам стоит выделить на проработку запроса,
✅а також це можливість перевірити, чи задовольняє моя українська мова вимоги ваших вух!
Анкета для русскоязычной работы.
Україномовна анкета тут.
Напоминаю:
1.5 часа сессии с конспектом стоят 120$.
для связанных с соцработой и активзмом — скидки.
для всіх українців ціна 95$.
Я не работаю:
с людьми, не имеющими выраженной позиции против российской агрессии;
с людьми, которые находятся в России.
Теперь вы можете попросить меня о бесплатной ознакомительной беседе на 20 минут. Такой разговор поможет решить, хотите ли вы идти ко мне в коучинг. Сделать это очень просто: заполняя анкету-заявку, поставьте галочку в соответствующем вопросе — и я напишу вам в указанный мессенджер ближайшие даты, когда мы можем созвониться.
Ознакомительная беседа позволяет:
✅проверить, насколько вам комфортно со мной общаться,
✅узнать, что такое коучинг, как я работаю и почему это не психотерапия (но часто работает с похожими вопросами),
✅ознакомиться с деталями организации работы,
✅узнать, подходит ли ваш запрос для коучинга,
✅обсудить, сколько времени нам стоит выделить на проработку запроса,
✅а також це можливість перевірити, чи задовольняє моя українська мова вимоги ваших вух!
Анкета для русскоязычной работы.
Україномовна анкета тут.
Напоминаю:
1.5 часа сессии с конспектом стоят 120$.
для связанных с соцработой и активзмом — скидки.
для всіх українців ціна 95$.
Я не работаю:
с людьми, не имеющими выраженной позиции против российской агрессии;
с людьми, которые находятся в России.
Писательская честность Ч.1
Не понимаю, как работают мои тексты — те, что нельзя назвать экспертными и полезными в том смысле, что я не готовлю их как научная журналистка или специалистка в своей области. Когда я не решаю заранее, что именно хочу донести читателю, зачем оно ему нужно и как будет работать. Я о тех прозаических текстах, которые не знаю, зачем пишу и не уверена, что их поймут читатели. А когда такой текст вызвал реакцию, я не всегда могу ответить, как ему это удалось.
Это значит, что я не могу контролировать пользу своих прозаических текстов, ведь я буквально не понимаю, что делаю. Понимаю только одно: уровень честности должен стремиться к максимуму, когда я пишу. Больше в писательстве я не понимаю, кажется, уже ничего.
К этому чувству бесконтрольности нужно было привыкать. Раньше для меня писательство было социальным конструктом: его можно было легко хакнуть с помощью сторителлинга, правильного подхода к источникам и маркетинга. Теперь писательство превратилось в что-то среднее между исповедью перед пустотой в полуразрушенном заброшенном храме и безумным страшным воплем посреди площади в праздничный день. Поистине, у самурая нет цели, только путь.
С этим иррациональным состоянием я полгода боролась. Видите ли, мне хотелось если не «снова», то хотя бы просто «быть нормальной». Я думала, что возьму себя в руки, отдохну и буду в порядке: обычным человеком, которому интересны познание и продуктивность, общение и карьера, здоровье и шмотки — а не таким, что предпочитает вечерами расковыривать себя до крови, посыпая сверху солью, чтобы лучше прочувствовать все занимательные нюансы болезненных ощущений и точнее их передать. Мне казалось, что переключиться стоит ради своего собственного развития: мир, рынок и соцсети не сделаны для людей, опаленных огнем. Настанет момент, когда отчуждение от тебя и твоего ужасного опыта захлестнет всех тошнотой окончательно.
Эта попытка носить более социально приемлемый вид, чем мне сейчас внутренне свойствен, вступила в конфликт с писательской честностью. Я думала, как бы не так сильно шокировать широкую публику, чтобы не отпугнуть возможных будущих издателей, да и всех остальных. Я искала какую-то «новую тему» или «полезную форму» для своих текстов о войне — фу, меня сейчас стошнит от одной мысли «причесывать» свои тексты на вкус людей, которые никогда не прощались с жизнью каждый вечер. Пока я обо всём этом думала, моё писательское естество понуро молчало. Когда я надевала на него приличный костюм, причесывала и сажала в социально приемлемую позу, он клевал носом — проще говоря, не писалось мне с удовольствием.
Только когда я позволяла ему идти, куда он хочет — он разгонялся и бежал, срывая с себя всю одежду и обнажая похожие на поверхность далекой планеты красные рубцы на теле. Бежал на пустынную сумрачную скалу, где стоял часами над бездонной черной пропастью, вдыхая её холод. Тогда его глаза возгорались и освещали, как два прожектора, скрытые от обычного глаза тайны пропасти: её ландшафт и разнообразие ужасных существ, живущих в темноте коллективной психики.
Сейчас я понимаю, что попытка оставить копание в военном опыте в прошлом и стать «нормальной» — это была неготовность принимать себя и свою судьбу на 100%.
[продолжение 🔽]
Не понимаю, как работают мои тексты — те, что нельзя назвать экспертными и полезными в том смысле, что я не готовлю их как научная журналистка или специалистка в своей области. Когда я не решаю заранее, что именно хочу донести читателю, зачем оно ему нужно и как будет работать. Я о тех прозаических текстах, которые не знаю, зачем пишу и не уверена, что их поймут читатели. А когда такой текст вызвал реакцию, я не всегда могу ответить, как ему это удалось.
Это значит, что я не могу контролировать пользу своих прозаических текстов, ведь я буквально не понимаю, что делаю. Понимаю только одно: уровень честности должен стремиться к максимуму, когда я пишу. Больше в писательстве я не понимаю, кажется, уже ничего.
К этому чувству бесконтрольности нужно было привыкать. Раньше для меня писательство было социальным конструктом: его можно было легко хакнуть с помощью сторителлинга, правильного подхода к источникам и маркетинга. Теперь писательство превратилось в что-то среднее между исповедью перед пустотой в полуразрушенном заброшенном храме и безумным страшным воплем посреди площади в праздничный день. Поистине, у самурая нет цели, только путь.
С этим иррациональным состоянием я полгода боролась. Видите ли, мне хотелось если не «снова», то хотя бы просто «быть нормальной». Я думала, что возьму себя в руки, отдохну и буду в порядке: обычным человеком, которому интересны познание и продуктивность, общение и карьера, здоровье и шмотки — а не таким, что предпочитает вечерами расковыривать себя до крови, посыпая сверху солью, чтобы лучше прочувствовать все занимательные нюансы болезненных ощущений и точнее их передать. Мне казалось, что переключиться стоит ради своего собственного развития: мир, рынок и соцсети не сделаны для людей, опаленных огнем. Настанет момент, когда отчуждение от тебя и твоего ужасного опыта захлестнет всех тошнотой окончательно.
Эта попытка носить более социально приемлемый вид, чем мне сейчас внутренне свойствен, вступила в конфликт с писательской честностью. Я думала, как бы не так сильно шокировать широкую публику, чтобы не отпугнуть возможных будущих издателей, да и всех остальных. Я искала какую-то «новую тему» или «полезную форму» для своих текстов о войне — фу, меня сейчас стошнит от одной мысли «причесывать» свои тексты на вкус людей, которые никогда не прощались с жизнью каждый вечер. Пока я обо всём этом думала, моё писательское естество понуро молчало. Когда я надевала на него приличный костюм, причесывала и сажала в социально приемлемую позу, он клевал носом — проще говоря, не писалось мне с удовольствием.
Только когда я позволяла ему идти, куда он хочет — он разгонялся и бежал, срывая с себя всю одежду и обнажая похожие на поверхность далекой планеты красные рубцы на теле. Бежал на пустынную сумрачную скалу, где стоял часами над бездонной черной пропастью, вдыхая её холод. Тогда его глаза возгорались и освещали, как два прожектора, скрытые от обычного глаза тайны пропасти: её ландшафт и разнообразие ужасных существ, живущих в темноте коллективной психики.
Сейчас я понимаю, что попытка оставить копание в военном опыте в прошлом и стать «нормальной» — это была неготовность принимать себя и свою судьбу на 100%.
[продолжение 🔽]
Писательская честность Ч.2
Быть в контакте со своим травматическим опытом — это значит быть и в контакте и с той частью своего опыта, которая говорит: «Я — жертва». Быть жертвой на глазах у мира, который восхищается силой, одурманен успехом и боится сострадания, на глазах у мира, который редко отказывается воспользоваться чьей-то слабостью — непросто. У нас как у культуры всё ещё очень мало понимания, какая ролевая модель может включать себя ипостась «жертвы». Мы стыдливо заменяем это бьющее нас под дых слово «выжившим» (surviver), чтобы опыт насилия больше вписывался в нарратив успеха и достигаторства, а жертва чувствовала себя более активной участницей событий. Но страшная правда травмы в том, что когда ты жертва, ты ничего не можешь сделать с чем-то, что в разы сильнее и больше тебя — а ипостась выжившего появится уже после, когда ты убедишься, что выжила. Надо ли говорить, что никто лишний раз не хочет думать об этом ощущении? И не хочет, чтобы о нем ему напоминали.
Но не быть в контакте с опытом жертвы — значит отбросить всё, что может принести осмысление этого опыта, в том числе — избавление от суетных страхов и придуманных другими табу, жизнестойкость и умение быть подобно протекающей сквозь камни, регенерирующую силу жизни. Пытаться сдержать свою судьбу и обратить опыт вспять — значит отказаться от движения и трансформации, а с ними и от того, чтобы быть живой. В конце-концов, если вытрясти пепел, как пыль с ковра, то Фениксу не из чего будет возрождаться!
Драйвером моего прозаического письма эти 2,5 года был травматический опыт войны. Это — моя реальность и другой у меня пока нет. Я не делала выбор вдохновляться военной травмой, как не делала выбор получить такой опыт. Война и письмо о её боли — то, что случилось со мной помимо моей воли. Я сделала с этим опытом то, что смогла. И я не могу своим усилием изменить ни то, что со мной произошло, ни то, кем я стала, ни то, что мне хочется об этом писать.
Но я могу выбирать, что делать с этим дальше. Пытаться деловито оставить свою писательскую реальность в прошлом при том, что моя человеческая реальность остаётся там же — довольно безумно. Зачем мне это? О какой нормальности в этом пиздоватом мире вообще может идти речь?!
Как писательница я бы хотела научиться жить со всеми безднами и чудовищами, которых открыла и продолжает освещать во мне война. Принять тот факт, что теперь они будут писать вместе со мной. Я хочу просто дать своему письму быть — таким, какое оно получается, даже если я не понимаю его и его пользу. Это единственное, что я собираюсь от него хотеть: чтобы оно просто жило и было.
Думаю, так начинается новый период в моей писательской жизни: путь примирения со своим писательским опытом — а может быть, а со всем своим авторским опытом. Когда-то он должен закончиться исцелением (надеюсь, доживем). А пока что я просто больше не буду недоумевать, почему я не могу писать «что-то нормальное». И перестану переживать за то, что мои тексты годны только для того, чтобы в гробовом молчании устроить в засушливых регионах планеты систему орошения слезами читателей. А может быть, это вообще лучший способ получить тонну воды в день, чтобы поливать своё выжженное поле в ожидании всходов…
Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» любым донатом!
Подписаться на Патреон
Быть в контакте со своим травматическим опытом — это значит быть и в контакте и с той частью своего опыта, которая говорит: «Я — жертва». Быть жертвой на глазах у мира, который восхищается силой, одурманен успехом и боится сострадания, на глазах у мира, который редко отказывается воспользоваться чьей-то слабостью — непросто. У нас как у культуры всё ещё очень мало понимания, какая ролевая модель может включать себя ипостась «жертвы». Мы стыдливо заменяем это бьющее нас под дых слово «выжившим» (surviver), чтобы опыт насилия больше вписывался в нарратив успеха и достигаторства, а жертва чувствовала себя более активной участницей событий. Но страшная правда травмы в том, что когда ты жертва, ты ничего не можешь сделать с чем-то, что в разы сильнее и больше тебя — а ипостась выжившего появится уже после, когда ты убедишься, что выжила. Надо ли говорить, что никто лишний раз не хочет думать об этом ощущении? И не хочет, чтобы о нем ему напоминали.
Но не быть в контакте с опытом жертвы — значит отбросить всё, что может принести осмысление этого опыта, в том числе — избавление от суетных страхов и придуманных другими табу, жизнестойкость и умение быть подобно протекающей сквозь камни, регенерирующую силу жизни. Пытаться сдержать свою судьбу и обратить опыт вспять — значит отказаться от движения и трансформации, а с ними и от того, чтобы быть живой. В конце-концов, если вытрясти пепел, как пыль с ковра, то Фениксу не из чего будет возрождаться!
Драйвером моего прозаического письма эти 2,5 года был травматический опыт войны. Это — моя реальность и другой у меня пока нет. Я не делала выбор вдохновляться военной травмой, как не делала выбор получить такой опыт. Война и письмо о её боли — то, что случилось со мной помимо моей воли. Я сделала с этим опытом то, что смогла. И я не могу своим усилием изменить ни то, что со мной произошло, ни то, кем я стала, ни то, что мне хочется об этом писать.
Но я могу выбирать, что делать с этим дальше. Пытаться деловито оставить свою писательскую реальность в прошлом при том, что моя человеческая реальность остаётся там же — довольно безумно. Зачем мне это? О какой нормальности в этом пиздоватом мире вообще может идти речь?!
Как писательница я бы хотела научиться жить со всеми безднами и чудовищами, которых открыла и продолжает освещать во мне война. Принять тот факт, что теперь они будут писать вместе со мной. Я хочу просто дать своему письму быть — таким, какое оно получается, даже если я не понимаю его и его пользу. Это единственное, что я собираюсь от него хотеть: чтобы оно просто жило и было.
Думаю, так начинается новый период в моей писательской жизни: путь примирения со своим писательским опытом — а может быть, а со всем своим авторским опытом. Когда-то он должен закончиться исцелением (надеюсь, доживем). А пока что я просто больше не буду недоумевать, почему я не могу писать «что-то нормальное». И перестану переживать за то, что мои тексты годны только для того, чтобы в гробовом молчании устроить в засушливых регионах планеты систему орошения слезами читателей. А может быть, это вообще лучший способ получить тонну воды в день, чтобы поливать своё выжженное поле в ожидании всходов…
Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» любым донатом!
Подписаться на Патреон
Почему я не коучу людей, находящихся в России
К этому пункту условий моей работы постоянно возвращаются с вопросами, я вынесу ответ в отдельный пост.
У меня всего два «не»: я не работаю с людьми без выраженной позиции против военной агрессии России и с людьми, находящимися в России. Некоторые делают вывод, что это пункты связаны мыслью, что все находящиеся в России люди поддерживают путинский режим и войну с Украиной. Это не так.
Я прекрасно знаю о том, что в рф остаются люди, которые продолжают сопротивление. И они нуждаются и в психологической поддержке и в поддержке развития и самореализации. Не работаю я с ними не потому, что они недостаточно борцы или что-то такое. Причины совсем другие.
Причина 1: не безопасность и не конфиденциальность работы. В коучинговой работе, как и в психотерапии, поднимаются самые разные, часто очень чувствительные темы, как личные, так и политические. Я должна, но в данном случае не могу гарантировать должный уровень безопасности и конфиденциальности клиенту из рф, так как в стране используется и совершенствуется система цифровой слежки. И эта проблема ещё более актуальна для тех, кто политически активен и продолжает сопротивление.
Причина 2: небезопасность оплаты. Я не могу гарантировать безопасность оплаты, потому что отправляя деньги мне, вы отправляете деньги а) в Украину и б) человеку, который занимается сборами для ЗСУ. Сейчас такие переводы могут трактоваться в России как госизмена, поэтому многие прекратили сборы на ЗСУ от людей из рф, и странно было бы пересматривать это в связи куда менее важными транзакциями. С учетом того, что абсолютное большинство не умеет пользоваться криптой, а кто научился, чаще всего пользуются не полностью анонимными способами, я не вижу смысла рисковать вашими свободой и здоровьем ради своего заработка.
Причина 3: дисбаланс власти морального характера. Разбирательство в причинах проживания в рф, выяснение степени связанности с российскими бизнесами и прочие «проверки благонадежности», без которых трудно себе представить общение с незнакомым россиянином, — всё это заранее ставит клиента в не совсем равную со мной позицию. Такая позиция может заставить его оправдываться, а меня, в свою очередь, проверять или подозревать. Это уже дисбаланс партнерства, а в коучинге очень важно быть внимательными к динамикам, создающим неравенство, потому что без равного партнерского отношения это будет уже не этичная коучинговая работа.
Ну и наконец, причина 4: психологические сложности, которые могут возникать в отношениях, когда один человек живет на территории, куда запускают ракеты, а другой — там, откуда их запускают. Даже если в меня или моих близких на этот раз не попали, а человек из России не имеет отношения к конкретному пуску, мы в этой ситуации активно чувствуем себя системах, которые находятся в ситуации горячего конфликта. Есть определенные риски трудно уловимых психологических нюансов в таких отношениях. Например, в речи и поведении клиента могут быть травматические триггеры для коуча, которые сам клиент не заметит, а коуч по Этическому кодексу должен принимать и уважать, как части клиентской системы. Я уже не говорю о том, что не ясно, как обходиться с эмоциональными реакциями после обстрелов, и где размещать их в сессии и в какой роли окажется клиент, если коуч не сможет сохранять равностность. В общем, забота о безопасности, эмоциональной стабильности и ресурсах коуча — не могут и не должны быть заботой клиента, коуч заботится о себе сам, в данном случае — отказываясь от клиентов, с которыми он не может гарантировать профессионально безупречной работы.
Вообще это нормальная практика: не каждый специалист подходит вам, а вы — не каждому специалисту. Причины на это могут быть и такие глобальные, как наша ситуация, и более личными, когда ваш запрос пересекается с каким-нибудь больным местом коуча. Это не значит, что кто-то плохой, просто не все отношения работают, и не все работают здесь и сейчас. Се ля ви.
К этому пункту условий моей работы постоянно возвращаются с вопросами, я вынесу ответ в отдельный пост.
У меня всего два «не»: я не работаю с людьми без выраженной позиции против военной агрессии России и с людьми, находящимися в России. Некоторые делают вывод, что это пункты связаны мыслью, что все находящиеся в России люди поддерживают путинский режим и войну с Украиной. Это не так.
Я прекрасно знаю о том, что в рф остаются люди, которые продолжают сопротивление. И они нуждаются и в психологической поддержке и в поддержке развития и самореализации. Не работаю я с ними не потому, что они недостаточно борцы или что-то такое. Причины совсем другие.
Причина 1: не безопасность и не конфиденциальность работы. В коучинговой работе, как и в психотерапии, поднимаются самые разные, часто очень чувствительные темы, как личные, так и политические. Я должна, но в данном случае не могу гарантировать должный уровень безопасности и конфиденциальности клиенту из рф, так как в стране используется и совершенствуется система цифровой слежки. И эта проблема ещё более актуальна для тех, кто политически активен и продолжает сопротивление.
Причина 2: небезопасность оплаты. Я не могу гарантировать безопасность оплаты, потому что отправляя деньги мне, вы отправляете деньги а) в Украину и б) человеку, который занимается сборами для ЗСУ. Сейчас такие переводы могут трактоваться в России как госизмена, поэтому многие прекратили сборы на ЗСУ от людей из рф, и странно было бы пересматривать это в связи куда менее важными транзакциями. С учетом того, что абсолютное большинство не умеет пользоваться криптой, а кто научился, чаще всего пользуются не полностью анонимными способами, я не вижу смысла рисковать вашими свободой и здоровьем ради своего заработка.
Причина 3: дисбаланс власти морального характера. Разбирательство в причинах проживания в рф, выяснение степени связанности с российскими бизнесами и прочие «проверки благонадежности», без которых трудно себе представить общение с незнакомым россиянином, — всё это заранее ставит клиента в не совсем равную со мной позицию. Такая позиция может заставить его оправдываться, а меня, в свою очередь, проверять или подозревать. Это уже дисбаланс партнерства, а в коучинге очень важно быть внимательными к динамикам, создающим неравенство, потому что без равного партнерского отношения это будет уже не этичная коучинговая работа.
Ну и наконец, причина 4: психологические сложности, которые могут возникать в отношениях, когда один человек живет на территории, куда запускают ракеты, а другой — там, откуда их запускают. Даже если в меня или моих близких на этот раз не попали, а человек из России не имеет отношения к конкретному пуску, мы в этой ситуации активно чувствуем себя системах, которые находятся в ситуации горячего конфликта. Есть определенные риски трудно уловимых психологических нюансов в таких отношениях. Например, в речи и поведении клиента могут быть травматические триггеры для коуча, которые сам клиент не заметит, а коуч по Этическому кодексу должен принимать и уважать, как части клиентской системы. Я уже не говорю о том, что не ясно, как обходиться с эмоциональными реакциями после обстрелов, и где размещать их в сессии и в какой роли окажется клиент, если коуч не сможет сохранять равностность. В общем, забота о безопасности, эмоциональной стабильности и ресурсах коуча — не могут и не должны быть заботой клиента, коуч заботится о себе сам, в данном случае — отказываясь от клиентов, с которыми он не может гарантировать профессионально безупречной работы.
Вообще это нормальная практика: не каждый специалист подходит вам, а вы — не каждому специалисту. Причины на это могут быть и такие глобальные, как наша ситуация, и более личными, когда ваш запрос пересекается с каким-нибудь больным местом коуча. Это не значит, что кто-то плохой, просто не все отношения работают, и не все работают здесь и сейчас. Се ля ви.
Счастье
Я не помню понятия «счастья» в детстве. Я родилась в 1989 году и вокруг меня разваливалось всё: СССР, моя семья и идеалы людей, экономика, в конце-концов. Я помню радость взрослых: яркую, громкую, искреннюю, преходящую. Но не помню, чтобы они были счастливы: спокойно, стабильно, полно. Вообще-то, взрослых мне в детстве было жалко — настолько все они мне казались несчастными и запутавшимися.
В моем детстве было много искусства, творчества, фантазии, волшебства — возможно, именно потому, что эскапизм в культуру помогал окружающим людям ненадолго забыть о своих несчастьях. В моей семье много читали, смотрели, слушали других взрослых — которые тоже ужасно страдали. Артисты и художники, как мне объясняли, не стремятся к счастью, а гениальность — это проклятие, которое даёт потрясающий талант в обмен на тоску и мучения творчества, политические гонения и репрессии, тягу к саморазрушению и смерти. Художник стремится не к счастью, а к правде, — и готов за неё умереть, если придется.
Как я уже писала, во мне воспитывали не стремление к счастью и комфорту, а стремление иметь сильную волю и смелость, чтобы делать то, что я хочу, кто бы что ни думал. Эксперимент оказался удачным. Я часто встречала конфликт между тем, что дает ощущение счастья (от комфорта до эйфории), и тем, что даёт чувство свободы (от следования своему интересу до необъяснимого чувства осмысленности) — и всегда выбирала последнее. Шла ли речь о не подходящих мне по ценностям друзьях или партнерах, прекрасных во всех других отношениях; о денежной и бессмысленной для меня работе; о выгодном покровительстве, требующем компромиссов со своим творческим виденьем — я всегда отдирала комфортные варианты, как бинт с требующей воздуха заживающей ранки. Как школьницей я с гордостью носила свои 31 шрам на кистях рук от смелых экспериментов с инструментами, так потом я вполне гордилась своими шрамами, полученными от предпочтения счастья свободе.
Я никогда не стремилась к счастью. Возможно, поэтому этическое понятие индийской философии (и, в частности, йоги) «сантоша» — удовлетворенность любыми обстоятельствами — оказалось для меня таким важным. Оно помогло найти баланс между не-стремлением к счастью и пониманием того, что стремление к страданию per se так же глупо. Теперь я называю «счастьем» то ощущение, когда в любых обстоятельствах просто вдыхаешь воздух, понимая, что жива — и испытываешь глубокое чувство благодарности. Во время большой войны практика сантоши оказалась незаменимой.
Исследования психологии показывают, что параметры «счастье» и «удволетворенность жизнью» — не только разные, но ещё и не имеют прямой корреляции. Эмили Эсфахани Смит, главная редакторка аналитического центра при Стэндфордском университете, 5 лет изучала исследования психологов, философов, неврологов и интервьюировала людей, чтобы выяснить, что делает нас счастливыми. Вряд ли кто-то из вас угадает, какие 4 условия счастья она нашла: это принадлежность к группе, ощущение предназначения, трансцендентные переживания (духовный опыт) и нарратив жизни, который имеет для нас смысл — и ничего по деньги, необходимость семейного счастья или престижа, про машины или шмотки, про славу, красоту или другие вещи, которые мы чаще всего считаем источником счастья.
Психологи обнаружили, что иметь смысл жизни для людей гораздо важнее, чем чувствовать счастье, чтобы ощущать, что жизнь хороша. Парадоксально. Но я отлично понимаю, почему так. Для меня это классический античный конфликт между гедонией (счастье как удовольствия) и эвдемонией (счастье как проявление лучшего в себе на благо других).
В новом выпуске подкаста bojemoi.идеи обсуждаем со Ждановым, какие есть представления о сути счастья — и что мы поняли об этих концепциях за жизнь. Поговорим и про потребительское счастье, и про «вторые половинки», и про буддийские и даосские взгляды на счастье как отсутствие страданий и принятие своего пути.
Поддержать нашу работу донатом:
Подписаться на Патреон
Я не помню понятия «счастья» в детстве. Я родилась в 1989 году и вокруг меня разваливалось всё: СССР, моя семья и идеалы людей, экономика, в конце-концов. Я помню радость взрослых: яркую, громкую, искреннюю, преходящую. Но не помню, чтобы они были счастливы: спокойно, стабильно, полно. Вообще-то, взрослых мне в детстве было жалко — настолько все они мне казались несчастными и запутавшимися.
В моем детстве было много искусства, творчества, фантазии, волшебства — возможно, именно потому, что эскапизм в культуру помогал окружающим людям ненадолго забыть о своих несчастьях. В моей семье много читали, смотрели, слушали других взрослых — которые тоже ужасно страдали. Артисты и художники, как мне объясняли, не стремятся к счастью, а гениальность — это проклятие, которое даёт потрясающий талант в обмен на тоску и мучения творчества, политические гонения и репрессии, тягу к саморазрушению и смерти. Художник стремится не к счастью, а к правде, — и готов за неё умереть, если придется.
Как я уже писала, во мне воспитывали не стремление к счастью и комфорту, а стремление иметь сильную волю и смелость, чтобы делать то, что я хочу, кто бы что ни думал. Эксперимент оказался удачным. Я часто встречала конфликт между тем, что дает ощущение счастья (от комфорта до эйфории), и тем, что даёт чувство свободы (от следования своему интересу до необъяснимого чувства осмысленности) — и всегда выбирала последнее. Шла ли речь о не подходящих мне по ценностям друзьях или партнерах, прекрасных во всех других отношениях; о денежной и бессмысленной для меня работе; о выгодном покровительстве, требующем компромиссов со своим творческим виденьем — я всегда отдирала комфортные варианты, как бинт с требующей воздуха заживающей ранки. Как школьницей я с гордостью носила свои 31 шрам на кистях рук от смелых экспериментов с инструментами, так потом я вполне гордилась своими шрамами, полученными от предпочтения счастья свободе.
Я никогда не стремилась к счастью. Возможно, поэтому этическое понятие индийской философии (и, в частности, йоги) «сантоша» — удовлетворенность любыми обстоятельствами — оказалось для меня таким важным. Оно помогло найти баланс между не-стремлением к счастью и пониманием того, что стремление к страданию per se так же глупо. Теперь я называю «счастьем» то ощущение, когда в любых обстоятельствах просто вдыхаешь воздух, понимая, что жива — и испытываешь глубокое чувство благодарности. Во время большой войны практика сантоши оказалась незаменимой.
Исследования психологии показывают, что параметры «счастье» и «удволетворенность жизнью» — не только разные, но ещё и не имеют прямой корреляции. Эмили Эсфахани Смит, главная редакторка аналитического центра при Стэндфордском университете, 5 лет изучала исследования психологов, философов, неврологов и интервьюировала людей, чтобы выяснить, что делает нас счастливыми. Вряд ли кто-то из вас угадает, какие 4 условия счастья она нашла: это принадлежность к группе, ощущение предназначения, трансцендентные переживания (духовный опыт) и нарратив жизни, который имеет для нас смысл — и ничего по деньги, необходимость семейного счастья или престижа, про машины или шмотки, про славу, красоту или другие вещи, которые мы чаще всего считаем источником счастья.
Психологи обнаружили, что иметь смысл жизни для людей гораздо важнее, чем чувствовать счастье, чтобы ощущать, что жизнь хороша. Парадоксально. Но я отлично понимаю, почему так. Для меня это классический античный конфликт между гедонией (счастье как удовольствия) и эвдемонией (счастье как проявление лучшего в себе на благо других).
В новом выпуске подкаста bojemoi.идеи обсуждаем со Ждановым, какие есть представления о сути счастья — и что мы поняли об этих концепциях за жизнь. Поговорим и про потребительское счастье, и про «вторые половинки», и про буддийские и даосские взгляды на счастье как отсутствие страданий и принятие своего пути.
Поддержать нашу работу донатом:
Подписаться на Патреон
YouTube
bojemoi.идеи эпизод 11: «Счастье»
Кажется, мы все стремимся к счастью. Но можете ли вы ответить, что такое — счастье? В этом подкасте мы проверяем, работают ли основные представления об этой неуловимом состоянии. Начиная с представлений о потребительском счастье достатка и погони за «второй…
С сентября повышаю цену, но вы почти не заметите (вот так фокус, ну-ну!).
Цена на коучинговую сессию с конспектом останется той же: 95$ для украинцев и 120$ для всех остальных (со скидкой для политактивистов или занимающихся соцработой).
Что изменится? — время нашей работы: вместо 1,5 часов сессия будет длиться 1 час.
Почему так?
Я интенсивно учусь и буквально каждый день прокачиваю свой профессионализм благодаря теоретическим и практическим занятиям на учебе, чтению, работе с супервизором, менторами и с персональным коучем. В итоге я теперь работаю более глубоко и эффективно на том же отрезке. Я вижу, что теперь мне нужно меньше времени для того, чтобы привести клиента к результату на сессии.
Это вроде бы и хорошо, правда? — больше работы за одну сессию. Но есть нюанс: возможности нашего мозга обрабатывать находки, инсайты и эмоции, поднятые на сессии — не бесконечны, а утомление или когнитивный перегруз — враг обучения. А судя по тому, что говорят клиенты, с повышением интенсивности работы они устают быстрее.
Раньше я занималась в большей степени консультациями и менторингом, и 1,5 часа идеально подходили, чтобы объединить «лекционную» и «семинарскую» части. Тогда я не понимала, почему сессии у психотерапевтов или профессиональных коучей длятся 45-60 минут. Но когда я стала работать принципиально другим методом — то сама к этому пришла: большинству из нас довольно трудно сконцентрированно и глубоко работать над такими сложными вопросами, как предназначение, смысл жизни, самореализация, уверенность и формирование своего личного нарратива без перерыва полтора часа. А ведь потом человек ещё и остаётся с результатами сессии, часто один на один — поэтому объем проделанной работы должен быть перевариваемым.
Один час на сессию позволит мне работать куда бережнее. Несмотря на то, что в коучинге мы нацелены на результат, мы не должны спешить и выжимать его из себя. Необходимо давать себе время и пространство для того, чтобы коренные изменения могли по-настоящему укорениться. Работа над собой — это не соревнование на скорость. Поэтому я вообще не беру людей на 1 сессию с обещанием уау-результата: обычно наша работа длится от 4 до 12 сессий в зависимости от обширности и глубины запроса.
Поэтому я планирую ко времени сертификации своего первого уровня в ICF в ноябре-декабре начать работать в более традиционном формате часовых сессий. Так как сейчас я уже наполовину закрыла запись на октябрь, предполагаю, что с сентября запись уже пойдет как раз на ноябрь-декабрь. Так что изменения я буду вводить со всеми, кто оставит заявку в анкету с 1 сентября и позже.
Если вы убеждены, что вам просто необходима повышенная интенсивность и полтора часа непрерывной концентрации на своих целях — у вас есть 10 дней, чтобы оставить заявку на старый формат работы.
Анкета для работы на русском языке https://forms.gle/uZSAXoB2oBEXZrEa8
Анкета для роботи українською https://forms.gle/851bTtmuHWNm7YE98
В анкете вы можете поставить соотвествующую галочку и записаться на бесплатную ознакомительную сессию, которая поможет вам принять решение — но ни к чему не обязывает.
Напоминаю, что я не работаю с людьми, которые физически находятся в РФ. Так же я не работаю с людьми без выраженной позиции против российской агрессии.
Цена на коучинговую сессию с конспектом останется той же: 95$ для украинцев и 120$ для всех остальных (со скидкой для политактивистов или занимающихся соцработой).
Что изменится? — время нашей работы: вместо 1,5 часов сессия будет длиться 1 час.
Почему так?
Я интенсивно учусь и буквально каждый день прокачиваю свой профессионализм благодаря теоретическим и практическим занятиям на учебе, чтению, работе с супервизором, менторами и с персональным коучем. В итоге я теперь работаю более глубоко и эффективно на том же отрезке. Я вижу, что теперь мне нужно меньше времени для того, чтобы привести клиента к результату на сессии.
Это вроде бы и хорошо, правда? — больше работы за одну сессию. Но есть нюанс: возможности нашего мозга обрабатывать находки, инсайты и эмоции, поднятые на сессии — не бесконечны, а утомление или когнитивный перегруз — враг обучения. А судя по тому, что говорят клиенты, с повышением интенсивности работы они устают быстрее.
Раньше я занималась в большей степени консультациями и менторингом, и 1,5 часа идеально подходили, чтобы объединить «лекционную» и «семинарскую» части. Тогда я не понимала, почему сессии у психотерапевтов или профессиональных коучей длятся 45-60 минут. Но когда я стала работать принципиально другим методом — то сама к этому пришла: большинству из нас довольно трудно сконцентрированно и глубоко работать над такими сложными вопросами, как предназначение, смысл жизни, самореализация, уверенность и формирование своего личного нарратива без перерыва полтора часа. А ведь потом человек ещё и остаётся с результатами сессии, часто один на один — поэтому объем проделанной работы должен быть перевариваемым.
Один час на сессию позволит мне работать куда бережнее. Несмотря на то, что в коучинге мы нацелены на результат, мы не должны спешить и выжимать его из себя. Необходимо давать себе время и пространство для того, чтобы коренные изменения могли по-настоящему укорениться. Работа над собой — это не соревнование на скорость. Поэтому я вообще не беру людей на 1 сессию с обещанием уау-результата: обычно наша работа длится от 4 до 12 сессий в зависимости от обширности и глубины запроса.
Поэтому я планирую ко времени сертификации своего первого уровня в ICF в ноябре-декабре начать работать в более традиционном формате часовых сессий. Так как сейчас я уже наполовину закрыла запись на октябрь, предполагаю, что с сентября запись уже пойдет как раз на ноябрь-декабрь. Так что изменения я буду вводить со всеми, кто оставит заявку в анкету с 1 сентября и позже.
Если вы убеждены, что вам просто необходима повышенная интенсивность и полтора часа непрерывной концентрации на своих целях — у вас есть 10 дней, чтобы оставить заявку на старый формат работы.
Анкета для работы на русском языке https://forms.gle/uZSAXoB2oBEXZrEa8
Анкета для роботи українською https://forms.gle/851bTtmuHWNm7YE98
В анкете вы можете поставить соотвествующую галочку и записаться на бесплатную ознакомительную сессию, которая поможет вам принять решение — но ни к чему не обязывает.
Напоминаю, что я не работаю с людьми, которые физически находятся в РФ. Так же я не работаю с людьми без выраженной позиции против российской агрессии.
Страх чистого листа
Пустота шевелится в ушах и отдается эхом в голове, как будто внутри черепной коробки так же пусто, как у меня перед глазами. Это я смотрю на проклятие всех писателей и художников — слепое пятно в области чистого листа. «У вашего творческого виденья катаракта», — говорит мне воображаемый врач и отправляет меня на больничный, где мой внутренний писатель немедленно впадает в кому.
Что скрывается за серым полотном ощущения «не знаю, что написать» — загадка в духе Рене Магритта с его картиной «Это не трубка». То есть надпись скрывает вовсе не то, на чем настаивает. Может быть, и я на самом деле знаю, о чем написать? Но боюсь столкнуться с этим содержанием: не выдержу, умру от перегруза или просто расклеюсь и не соберусь — да мало ли что может случиться с человеком, который смотрит правде в глаза! Не зря же люди стараются на неё вообще смотреть пореже, одни только дети и дураки пытаются заглянуть за этот мутный занавес «не знаю».
Впрочем, давайте без кокетства. Я точно знаю, что я там увижу, за этим занавесом. И знаю, что оно мне не понравится.
Я, скажем, хочу увидеть там залитую утренним светом, увитую гроздьями цветущей глицинии террасу. Устроившись в плетеном кресле, там сижу я, поглядываю на лес и на встающее над цветущим лугом солнце — и пишу книгу о, скажем, котах и их решающей роли в моей судьбе.
Или вот: я в кабинете, рядом с забитым любимыми книгами о науке шкафом, просторный письменный стол заложен томами словарей, справочников и монографий по нейробиологии. Клацаю на ноутбуке, спеша набрать к издательскому дедлайну давно задуманную книгу о любви, которая объединит всё, что знает наука, философия, искусство (и я, конечно) о любви.
Ну или вот, подвернув под себя ноги и опершись о подлокотник дивана, при теплом свете настольной лампы, грею руки кружки чая с вяленым чабрецом. Перелистывая документы и фотографии, потихоньку пишу автофикшн о своём политическом становлении… ха! Если бы. Ничего такого я не увижу.
Поэтому я сижу под пыльным занавесом с нестройно выведенным «не знаю, что писать» и ковыряю палочкой мелкую сухую землю, чтобы скоротать час. Если уж совсем честно, то мне и смотреть за него не надо, чтобы знать, то я там увижу. Я и так это всё время вижу перед глазами — даже когда они закрыты. Я вижу Луну.
Такая же бледная и серая, как сам занавес, Луна покорно вертится по своей орбите. Круг за кругом, тихо, бессильно. Мертвый обломок столкновения, изгнанный с Земли потрясающей силы ударом. Она не имела достаточно сил, чтобы оторваться, унестись в черные просторы бесконечности и сгинуть в вечном движении, рано или поздно совершив свой собственный удар и превратившись в фейерверк напоследок. Не было сил и остаться на Земле, остаться частью ее ландшафта, превратиться в гору, обрасти можжевельником подальше от будущих цивилизаций.
Эта Луна — я. Мертвая, серая — она застыла в движении по кругу, бессильно разинув кратер в немом крике, приговоренная наблюдать, как недалеко жизнь на Земле постоянно пожирает разрушение и смерть. Застывший немой крик Луны — мой чистый лист.
Только в отличие от настоящего спутника Земли, я вращаюсь не вокруг голубой планеты, чьи океаны, леса и облака вселяют надежду. Я вращаюсь вокруг незнакомого науке небесного тела, черного, тяжелого — как сжатая в точку бездна. Это труп Земли, мы убили друг друга и саму идею жизни. Больше нет известной астрономам жизни во вселенной, да и от самих астрономов ничего не осталось.
Как писать о бездонной пустоте, которая остаётся, когда высыхает океан страдания? «Дохлая Луна вращается вокруг трупа Земли», — вот, что там, на вашем этом чистом листе, написано. Очень надо мне туда смотреть, конечно.
Впрочем, смотреть больше и некуда.
Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» любым донатом!
Подписаться на Патреон
Пустота шевелится в ушах и отдается эхом в голове, как будто внутри черепной коробки так же пусто, как у меня перед глазами. Это я смотрю на проклятие всех писателей и художников — слепое пятно в области чистого листа. «У вашего творческого виденья катаракта», — говорит мне воображаемый врач и отправляет меня на больничный, где мой внутренний писатель немедленно впадает в кому.
Что скрывается за серым полотном ощущения «не знаю, что написать» — загадка в духе Рене Магритта с его картиной «Это не трубка». То есть надпись скрывает вовсе не то, на чем настаивает. Может быть, и я на самом деле знаю, о чем написать? Но боюсь столкнуться с этим содержанием: не выдержу, умру от перегруза или просто расклеюсь и не соберусь — да мало ли что может случиться с человеком, который смотрит правде в глаза! Не зря же люди стараются на неё вообще смотреть пореже, одни только дети и дураки пытаются заглянуть за этот мутный занавес «не знаю».
Впрочем, давайте без кокетства. Я точно знаю, что я там увижу, за этим занавесом. И знаю, что оно мне не понравится.
Я, скажем, хочу увидеть там залитую утренним светом, увитую гроздьями цветущей глицинии террасу. Устроившись в плетеном кресле, там сижу я, поглядываю на лес и на встающее над цветущим лугом солнце — и пишу книгу о, скажем, котах и их решающей роли в моей судьбе.
Или вот: я в кабинете, рядом с забитым любимыми книгами о науке шкафом, просторный письменный стол заложен томами словарей, справочников и монографий по нейробиологии. Клацаю на ноутбуке, спеша набрать к издательскому дедлайну давно задуманную книгу о любви, которая объединит всё, что знает наука, философия, искусство (и я, конечно) о любви.
Ну или вот, подвернув под себя ноги и опершись о подлокотник дивана, при теплом свете настольной лампы, грею руки кружки чая с вяленым чабрецом. Перелистывая документы и фотографии, потихоньку пишу автофикшн о своём политическом становлении… ха! Если бы. Ничего такого я не увижу.
Поэтому я сижу под пыльным занавесом с нестройно выведенным «не знаю, что писать» и ковыряю палочкой мелкую сухую землю, чтобы скоротать час. Если уж совсем честно, то мне и смотреть за него не надо, чтобы знать, то я там увижу. Я и так это всё время вижу перед глазами — даже когда они закрыты. Я вижу Луну.
Такая же бледная и серая, как сам занавес, Луна покорно вертится по своей орбите. Круг за кругом, тихо, бессильно. Мертвый обломок столкновения, изгнанный с Земли потрясающей силы ударом. Она не имела достаточно сил, чтобы оторваться, унестись в черные просторы бесконечности и сгинуть в вечном движении, рано или поздно совершив свой собственный удар и превратившись в фейерверк напоследок. Не было сил и остаться на Земле, остаться частью ее ландшафта, превратиться в гору, обрасти можжевельником подальше от будущих цивилизаций.
Эта Луна — я. Мертвая, серая — она застыла в движении по кругу, бессильно разинув кратер в немом крике, приговоренная наблюдать, как недалеко жизнь на Земле постоянно пожирает разрушение и смерть. Застывший немой крик Луны — мой чистый лист.
Только в отличие от настоящего спутника Земли, я вращаюсь не вокруг голубой планеты, чьи океаны, леса и облака вселяют надежду. Я вращаюсь вокруг незнакомого науке небесного тела, черного, тяжелого — как сжатая в точку бездна. Это труп Земли, мы убили друг друга и саму идею жизни. Больше нет известной астрономам жизни во вселенной, да и от самих астрономов ничего не осталось.
Как писать о бездонной пустоте, которая остаётся, когда высыхает океан страдания? «Дохлая Луна вращается вокруг трупа Земли», — вот, что там, на вашем этом чистом листе, написано. Очень надо мне туда смотреть, конечно.
Впрочем, смотреть больше и некуда.
Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» любым донатом!
Подписаться на Патреон
Дети задумываются о смерти и исчезновении, когда только учатся говорить, считают ученые (а может быть, и раньше, но мы не можем это проверить). Но наша культура безрассудно мало уделяет внимания явлению, с которым столкнется каждый человек, теряя близких, а затем и оказываясь на смертном одре сам. Поэтому ощущение смертности вытесняется, превращается в страх и прорывается из бессознательного страхом темноты и любовью к фильмам ужасов, паникой перед старением и культом молодости, компульсивным достигаторством и неумением отпустить бразды правления, да и бозна чем еще.
Мне в каком-то смысле повезло: я много болела, сидела дома одна в эпоху диалапного интернета, когда нормально грузились только тексты, и вынужденно много читала. Темы смерти, тлена, преходящести всего сущего и бессмысленности крысиных мирских бегов хорошо накладывались на моё собственное вечно больное бренное существование. Девочка с очень бледной кожей и голубыми кругами под такими же голубыми глазами, живущая в пижаме круглый день, потому что все равно некуда идти и некому сделать замечание — я рано увлеклась философскими размышлениями о неизбежности смерти.
Кульминацией этого пути стала полномасштабная война, которая погрузила нас в бесконечный ужас, бездонную скорбь и безостановочный траур. Смерть теперь больше не вытесненный под темную кровать безымянный монстр, теперь она сидит с нами при свете дня за одним столом при каждом приеме пищи, и мы учимся угощать её тем, что имеем. Как кот, каждую ночь она сворачивается спать у нас в ногах и будит нас, мяукая сиреной воздушной тревоги считалочку: кто погибнет сегодня?
Мы говорим с ней почти каждый вечер — оказывается, у смерти довольно интересные взгляды на жизнь. Пожалуй, можно сказать, что в разговорах с ней я научилась быть честнее с самой собой и больше полюбила своё существование, чем когда-либо. Она помогает помнить о том, что жизнь — довольно короткая череда мгновений, чтобы тратить их на всякую ерунду. А также что всё — абсолютно всё — закончится. Сначала это открытие приносит горечь, но потом — благодарность и облегчение.
Мой любимый образ смерти — из фильма Олександра Довженка «Земля» 1930 года. Среди спелых полей волнующейся пшеницы в яблоневом саду в окружении своих близких лежит на земле старый хлебороб Семен:
— Умираешь, Семен?
— Умираю, Петро.
— Так! Ну умирай.
Вокруг Семена ковёр из спелых яблок, которыми играются белобрысые дети. Он в последний раз пробует на вкус плод своего сада, смотрит с умилением на своих внуков, закрывает глаза и с улыбкой тихо умирает. Видела этот фильм 15 лет назад, но помню, как будто это мой собственный сон.
Сначала ты не хочешь умирать никогда. Потом — надеешься умереть, как Семен. Следующая стадия начинается тогда, когда ты обнаруживаешь, что нормально живешь с мыслью, что, может быть, это случится даже сегодня — ну и штош, и штош. Вот я на этой стадии, а вы?
Сезон подкаста bojemoi.идеи о главных идеях в нашей жизни подходит к концу. Сегодня мы выкладываем эпизод, посвященный идее смерти. Символично, что он не последний, а предпоследний — чтобы не казалось, что мы со Ждановым хотим поставить именно такую точку в наших разговорах.
Поддержать нашу работу донатом:
Подписаться на Патреон
Мне в каком-то смысле повезло: я много болела, сидела дома одна в эпоху диалапного интернета, когда нормально грузились только тексты, и вынужденно много читала. Темы смерти, тлена, преходящести всего сущего и бессмысленности крысиных мирских бегов хорошо накладывались на моё собственное вечно больное бренное существование. Девочка с очень бледной кожей и голубыми кругами под такими же голубыми глазами, живущая в пижаме круглый день, потому что все равно некуда идти и некому сделать замечание — я рано увлеклась философскими размышлениями о неизбежности смерти.
Кульминацией этого пути стала полномасштабная война, которая погрузила нас в бесконечный ужас, бездонную скорбь и безостановочный траур. Смерть теперь больше не вытесненный под темную кровать безымянный монстр, теперь она сидит с нами при свете дня за одним столом при каждом приеме пищи, и мы учимся угощать её тем, что имеем. Как кот, каждую ночь она сворачивается спать у нас в ногах и будит нас, мяукая сиреной воздушной тревоги считалочку: кто погибнет сегодня?
Мы говорим с ней почти каждый вечер — оказывается, у смерти довольно интересные взгляды на жизнь. Пожалуй, можно сказать, что в разговорах с ней я научилась быть честнее с самой собой и больше полюбила своё существование, чем когда-либо. Она помогает помнить о том, что жизнь — довольно короткая череда мгновений, чтобы тратить их на всякую ерунду. А также что всё — абсолютно всё — закончится. Сначала это открытие приносит горечь, но потом — благодарность и облегчение.
Мой любимый образ смерти — из фильма Олександра Довженка «Земля» 1930 года. Среди спелых полей волнующейся пшеницы в яблоневом саду в окружении своих близких лежит на земле старый хлебороб Семен:
— Умираешь, Семен?
— Умираю, Петро.
— Так! Ну умирай.
Вокруг Семена ковёр из спелых яблок, которыми играются белобрысые дети. Он в последний раз пробует на вкус плод своего сада, смотрит с умилением на своих внуков, закрывает глаза и с улыбкой тихо умирает. Видела этот фильм 15 лет назад, но помню, как будто это мой собственный сон.
Сначала ты не хочешь умирать никогда. Потом — надеешься умереть, как Семен. Следующая стадия начинается тогда, когда ты обнаруживаешь, что нормально живешь с мыслью, что, может быть, это случится даже сегодня — ну и штош, и штош. Вот я на этой стадии, а вы?
Сезон подкаста bojemoi.идеи о главных идеях в нашей жизни подходит к концу. Сегодня мы выкладываем эпизод, посвященный идее смерти. Символично, что он не последний, а предпоследний — чтобы не казалось, что мы со Ждановым хотим поставить именно такую точку в наших разговорах.
Поддержать нашу работу донатом:
Подписаться на Патреон
YouTube
bojemoi.идеи эпизод 12: «Смерть»
Когда ребенок способен понять, что такое смерть? Как подросток старается осмыслить необратимость и конечность? И что столкновение с гибелью близкого со своими общими идеями и планами заставляет изменить молодого человека в своей жизни? В предпоследнем выпуске…
Как часто вы говорите с людьми так, что всё вокруг исчезает и вы оба попадаете как будто в отдельный мир? Будто содержимое ваших психик выливается в общий бассейн, куда вы ныряете вдвоем, с интересом указывая друг другу то на забавную водоросль, то на блестящие стаи рыбок, то на зубастых обитателей дна. Или будто бы вы — забывшие о времени музыканты, которые импровизируют и оседлали одну волну.
Я вот долго другого типа общения не понимала, пока я не стала довольно взрослой. Общаясь по учебе и по работе, я открыла, что можно заниматься дайвингом отдельно в чужой психике. И если первый вариант похож на совместное творчество, то второй — на совместное исследование твоего визави. Я не представляла себе, как могу помочь человеку с учебой или позже научить чему-то на работе, не разобравшись, как он себя чувствует и к чему стремится.
Тогда же я стала понимать, что некоторые люди вообще никуда не погружаются при общении: ни в себя, ни в другого, ни в совместное творчество и исследование. Когда они слушают речь другого, то просто ждут паузы для того, чтобы рассказать что-то готовое, не сильно задумываясь, и тогда своей паузы ждет первый.
Вела себя, будто какой-то инопланетянин, в общении с людьми. Например, подружилась с человеком, который заполнял паузы историями из своего прошлого, и все время говорила ему: я же слышу, что ты рассказывал это уже несколько раз раньше, зачем ты это делаешь, ведь ты ничего не получаешь от того, что говоришь о том, что уже знаешь и уже несколько раз говорил? О, я была неудобным молодым человеком, мягко говоря! Но что-то в моих словах показалось ему интересным, и наше общение обернулась несколькими годами глубокого и неожиданного взаимного исследования — безо всяких тухлых историй.
Раньше я, как бы так сказать, не контролировала свою «суперспособность» общаться глубоко. В результате люди неверно трактовали ощущения, которые появлялись у них в общении со мной. Многим казалось, что если я к ним любопытна и могу понять их на глубоком уровне — то это обязательно любовь или как минимум желание очень близкой дружбы. Кто-то считал, наоборот, что я «что-то выведываю». Кто-то — подпадал под эти чары и начинал относиться ко мне в лучшем случае как к психологу, в худшем — как к гуру. Много я недоумевала, что же не так делаю в общении с людьми, в общем.
Теперь я знаю, что всё дело в Карле Роджерсе — одном из основателей гуманистической психологии. Дело в том, что моя мама читала его книги и книги его последователей, когда я была маленькая. И общалась со мной, применяя активное слушание — метод, лежащий в основе большинства направлений современной психотерапии, выросших из гуманистической психологии Роджерса и Абрахама Маслоу. Если коротко описать, то это когда ты внимательно слушаешь, что человек говорит и как; не оцениваешь, не судишь, не делишься мнением; — а расспрашиваешь, уточняешь, замечаешь стоящие за словами эмоции и телесные реакции и тоже о них спрашиваешь, помогаешь найти человеку верную формулировку или метафору. В итоге разговор становится исследованием.
Это сильно повлияло на то, как я видела коммуникацию с самого детства, почему нестерпимо скучала в большинстве компаний ровесников в школе и почему полюбила интернет 2000-х, в котором тусило много рефлексирующих анонимусов.
Ирония в том, что годам к 30 эту свою странную и не всегда удобную привычку общения я наконец обуздала, в душу ко всем подряд научилась не лезть, и вообще. И тут — бац!: я изучаю Карла Роджерса для своей работы и активное слушание становится для меня профессиональным навыком, потому что коучинг, как и психотерапия, сильно опирается на его метод. И боже, насколько же вся эта психотерапевтическая «эзотерика» мне понятна и знакома! Чувствую себя, как дома. Забавная история, короче.
Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» любым донатом!
Подписаться на Патреон
Я вот долго другого типа общения не понимала, пока я не стала довольно взрослой. Общаясь по учебе и по работе, я открыла, что можно заниматься дайвингом отдельно в чужой психике. И если первый вариант похож на совместное творчество, то второй — на совместное исследование твоего визави. Я не представляла себе, как могу помочь человеку с учебой или позже научить чему-то на работе, не разобравшись, как он себя чувствует и к чему стремится.
Тогда же я стала понимать, что некоторые люди вообще никуда не погружаются при общении: ни в себя, ни в другого, ни в совместное творчество и исследование. Когда они слушают речь другого, то просто ждут паузы для того, чтобы рассказать что-то готовое, не сильно задумываясь, и тогда своей паузы ждет первый.
Вела себя, будто какой-то инопланетянин, в общении с людьми. Например, подружилась с человеком, который заполнял паузы историями из своего прошлого, и все время говорила ему: я же слышу, что ты рассказывал это уже несколько раз раньше, зачем ты это делаешь, ведь ты ничего не получаешь от того, что говоришь о том, что уже знаешь и уже несколько раз говорил? О, я была неудобным молодым человеком, мягко говоря! Но что-то в моих словах показалось ему интересным, и наше общение обернулась несколькими годами глубокого и неожиданного взаимного исследования — безо всяких тухлых историй.
Раньше я, как бы так сказать, не контролировала свою «суперспособность» общаться глубоко. В результате люди неверно трактовали ощущения, которые появлялись у них в общении со мной. Многим казалось, что если я к ним любопытна и могу понять их на глубоком уровне — то это обязательно любовь или как минимум желание очень близкой дружбы. Кто-то считал, наоборот, что я «что-то выведываю». Кто-то — подпадал под эти чары и начинал относиться ко мне в лучшем случае как к психологу, в худшем — как к гуру. Много я недоумевала, что же не так делаю в общении с людьми, в общем.
Теперь я знаю, что всё дело в Карле Роджерсе — одном из основателей гуманистической психологии. Дело в том, что моя мама читала его книги и книги его последователей, когда я была маленькая. И общалась со мной, применяя активное слушание — метод, лежащий в основе большинства направлений современной психотерапии, выросших из гуманистической психологии Роджерса и Абрахама Маслоу. Если коротко описать, то это когда ты внимательно слушаешь, что человек говорит и как; не оцениваешь, не судишь, не делишься мнением; — а расспрашиваешь, уточняешь, замечаешь стоящие за словами эмоции и телесные реакции и тоже о них спрашиваешь, помогаешь найти человеку верную формулировку или метафору. В итоге разговор становится исследованием.
Это сильно повлияло на то, как я видела коммуникацию с самого детства, почему нестерпимо скучала в большинстве компаний ровесников в школе и почему полюбила интернет 2000-х, в котором тусило много рефлексирующих анонимусов.
Ирония в том, что годам к 30 эту свою странную и не всегда удобную привычку общения я наконец обуздала, в душу ко всем подряд научилась не лезть, и вообще. И тут — бац!: я изучаю Карла Роджерса для своей работы и активное слушание становится для меня профессиональным навыком, потому что коучинг, как и психотерапия, сильно опирается на его метод. И боже, насколько же вся эта психотерапевтическая «эзотерика» мне понятна и знакома! Чувствую себя, как дома. Забавная история, короче.
Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» любым донатом!
Подписаться на Патреон
«Я не способна испытывать боль» — не совсем верная фраза, хотя я часто говорю так теперь. По правде, всё наоборот: я так долго погружалась в ужас, боль, страх, утрату, ненависть и снова боль, что довольно долго мне казалось, что это единственное, что я вообще могу чувствовать. Я настолько способна испытывать боль, что это способность может уничтожить меня, — подумала я и ушла в свое онемение.
Через полгода вышла с идеей завести какую-то другую жизнь внутри кроме войны и боли, потому что психика не может стоять на одной окровавленной ножке, которую подъедают мыши. Я начала работать, заниматься с тренером, пошла учиться, начала снова читать что-то не про смерть, войну и пытки. Прошло время, и теперь я вдруг начала чувствовать дистанцию, с которой я могу пробовать осознавать свой невыносимый опыт — такой невыносимый, что в моменте осознать его целиком было невозможно.
Нет, в моменте ты можешь только непрерывно кричать, пока вокруг тебя закручивается густая черная воронка, заслоняющая собой дома, горизонт, всё небо. Огромная воронка боли, которая затягивает в самый твой центр всю боль и жестокость, с которой ты имеешь малейший контакт. Единственное, что доступно — чувствовать поток страданий, который валится невнятными грязными кучами, заталкивая тебя под себя, как гроб под землю.
Юнгианский анализ назвал бы это, наверное, погружением в коллективный психоз. Всё то, что вытесняет и покрывает красивой одеждой наши культура и цивилизация, вываливается на стол войны неприглядными вонючими кишками злобы, жестокости и способности причинять другим бесконечные страдания. Постыдное в нормальные времена становится достоянием и предметом гордости. А ты — смотришь на это и размазываешь по щекам вытекающие от ужаса свои глаза.
Атмосфера этой фантазии напоминает тибетский ад — один из тех, где вместо земли раскаленное железо, а обитающие там существа живут в страданиях 50 квадриллионов лет (это выглядит как «50 000 000 000 000 000 лет», если интересно). Вокруг них все воспламеняется и горит, их тычут копьями до смерти — и тела у них специально очень большие, чтобы было как можно больше пространства для боли. А как только они испускают последний выдох, то тут же воскресают, чтобы не иметь ни секунды передышки от страданий — даже если их тело разрубают на кусочки или весь квадриллион лет жуёт огромный тибетский демон с зубами, подобными тупым ржавым саблям.
Считайте, что моя карма настойчиво пригласила меня служить в этом аду, как в храме — летописцем. Моей задачей было почувствовать и запомнить как можно больше. Я назвала эту свои ипостась «Свидетель Катастрофы» — эта часть моей личности навсегда останется со мной и всегда сможет говорить и писать только о катастрофе.
А потом меня как будто перестали жевать и всё-таки выплюнули. Как-то вот так однажды я поняла, что уже не один день я не умираю внутри каждую минуту. Хотя забыть то, что я видела и чувствовала, невозможно — оно всё постоянно перед моим мысленным взором, да и война продолжает поставку адовых впечатлений. И всё же… я больше не чувствую себя в центре воронки, мои глаза больше не кровоточат, а уши не разрывают крики страданий. Всё это застыло, как на фотографии, которую сделал на память. Или, скорее, как шрамирование, которое стало зарастать.
В индуистском тексте Бхагавадгиты бога представляют как тысячи вселенных в бесконечности космоса, по которым путешествует сознание. Вот и я будто бы прожила свой квадриллион в центре вселенной тибетского ада, а затем что-то вытолкнуло меня на её периферию. Там тихо, как на краю любой вселенной, и очень пустынно. Огромная серая пустыня в безвоздушном пространстве под черным вакуумом космоса: тебя уже не жуёт демон, но ты всё ещё не свободен путешествовать по мирам. Ты уже не в аду, но всё ещё не можешь выйти из чистилища.
Сидишь в космической пыли в полном одиночестве и думаешь: в чем же смысл этого этапа?
Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» любым донатом!
Подписаться на Патреон
Через полгода вышла с идеей завести какую-то другую жизнь внутри кроме войны и боли, потому что психика не может стоять на одной окровавленной ножке, которую подъедают мыши. Я начала работать, заниматься с тренером, пошла учиться, начала снова читать что-то не про смерть, войну и пытки. Прошло время, и теперь я вдруг начала чувствовать дистанцию, с которой я могу пробовать осознавать свой невыносимый опыт — такой невыносимый, что в моменте осознать его целиком было невозможно.
Нет, в моменте ты можешь только непрерывно кричать, пока вокруг тебя закручивается густая черная воронка, заслоняющая собой дома, горизонт, всё небо. Огромная воронка боли, которая затягивает в самый твой центр всю боль и жестокость, с которой ты имеешь малейший контакт. Единственное, что доступно — чувствовать поток страданий, который валится невнятными грязными кучами, заталкивая тебя под себя, как гроб под землю.
Юнгианский анализ назвал бы это, наверное, погружением в коллективный психоз. Всё то, что вытесняет и покрывает красивой одеждой наши культура и цивилизация, вываливается на стол войны неприглядными вонючими кишками злобы, жестокости и способности причинять другим бесконечные страдания. Постыдное в нормальные времена становится достоянием и предметом гордости. А ты — смотришь на это и размазываешь по щекам вытекающие от ужаса свои глаза.
Атмосфера этой фантазии напоминает тибетский ад — один из тех, где вместо земли раскаленное железо, а обитающие там существа живут в страданиях 50 квадриллионов лет (это выглядит как «50 000 000 000 000 000 лет», если интересно). Вокруг них все воспламеняется и горит, их тычут копьями до смерти — и тела у них специально очень большие, чтобы было как можно больше пространства для боли. А как только они испускают последний выдох, то тут же воскресают, чтобы не иметь ни секунды передышки от страданий — даже если их тело разрубают на кусочки или весь квадриллион лет жуёт огромный тибетский демон с зубами, подобными тупым ржавым саблям.
Считайте, что моя карма настойчиво пригласила меня служить в этом аду, как в храме — летописцем. Моей задачей было почувствовать и запомнить как можно больше. Я назвала эту свои ипостась «Свидетель Катастрофы» — эта часть моей личности навсегда останется со мной и всегда сможет говорить и писать только о катастрофе.
А потом меня как будто перестали жевать и всё-таки выплюнули. Как-то вот так однажды я поняла, что уже не один день я не умираю внутри каждую минуту. Хотя забыть то, что я видела и чувствовала, невозможно — оно всё постоянно перед моим мысленным взором, да и война продолжает поставку адовых впечатлений. И всё же… я больше не чувствую себя в центре воронки, мои глаза больше не кровоточат, а уши не разрывают крики страданий. Всё это застыло, как на фотографии, которую сделал на память. Или, скорее, как шрамирование, которое стало зарастать.
В индуистском тексте Бхагавадгиты бога представляют как тысячи вселенных в бесконечности космоса, по которым путешествует сознание. Вот и я будто бы прожила свой квадриллион в центре вселенной тибетского ада, а затем что-то вытолкнуло меня на её периферию. Там тихо, как на краю любой вселенной, и очень пустынно. Огромная серая пустыня в безвоздушном пространстве под черным вакуумом космоса: тебя уже не жуёт демон, но ты всё ещё не свободен путешествовать по мирам. Ты уже не в аду, но всё ещё не можешь выйти из чистилища.
Сидишь в космической пыли в полном одиночестве и думаешь: в чем же смысл этого этапа?
Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» любым донатом!
Подписаться на Патреон
В отношении к понятию «любовь» я прошла стадии от отрицания и презрения ко всем, кто им пользуется, — до религиозного трепетного отношения; от точных замерений и научных исследований — до свободы изучающего человеческую психику на практике; от теоретизирования и желания написать всеобъемлющую книгу о ней (кстати, не оставляю этого намерения) — до скромного осознания, что каждый мой шаг по дому от цветов до мужа и от мужа до кота хочется делать исключительно из этой самой любви.
Моя история отношений с любовью противоречива. Помню, что с дошкольного возраста сделала вывод, что когда взрослые говорят о любви, это ничего не значит: их действия могут приводить к страданиям, боли и несчастью, часто коллективному. Я понимала, что каждый имеет в виду что-то своё, но так как мой ум изначально был организован словарно, а не контекстно, — то если нет четкого определения, то я не могу уловить сути. Поэтому я до довольно взрослого возраста считала, что слова о любви — это просто такие специальные слова для вранья, когда нечего сказать по сути.
При этом, хотя я никогда не думала об этом как о любви, моя мать была источником бесконечного принятия и доброжелательности, залогом моего довольно доверительного отношения к миру — даже несмотря на всю дрянь, с которым он познакомил меня довольно рано. Она ничего не говорила о любви, но учила меня бережно думать о себе и замечать живую душу в других: от паучков и гусеничек до людей. Наверное, я поэтому научилась не верить словам, но верить делам и ощущениям, которые они у меня вызывают. Ведь люди часто любят там, где не говорят об этом. И наоборот, не имеют в сердце тепла, когда на словах его манифестируют. А бывает и так, что они любят что-то или кого-то, но они такие сломанные, что выходит пытка, а не радость.
В общем, я довольно рано поняла, что любовь — это вообще не главное, потому что ещё поди найди её. Но когда люди что-то такое чувствуют, что хотят так назвать — то эта реальная сила. И когда она проходит через мутную или кривую призму нашей личности, то может превратиться в силу такую же мутную, насильственную и опасную. Поэтому я не искала любви ни в себе, ни в других к себе. Искала, как я уже писала, свободы, возможности приносить пользу и хотя бы как-то приближаться к истине — наверное, можно сказать, что работала над призмой, без которой любовь не имеет смысла чего-то благого и возвышающего.
Эта история сложилось в мое представление о любви не столько как о чувстве или состоянии, сколько как об образе действия. Это действие, совершенное для другого, в его интересах, на благо его роста и развития. Действие, опирающееся на уважение к тому, как свое благо и развитие видит этот другой. Действие, подразумевающее компромиссы со своим виденьем вещей. Действие, совершаемое с постоянной сверкой согласием с другим, в здравом сомнении в своем видении. Действие, результатом которого не стало насилие и страдание кого-либо.
Мне кажется, когда я стала понимать это так, у меня впервые в жизни перестали дохнуть домашние растения!
В последнем эпизоде сезона подкаста bojemoi.идеи обсуждаем со Ждановым, как развивались наши представления о любви: от понимания ее как части дружбы, сексуального влечения и влюбленности — до принципа христианской любви к ближнему, буддийской любви ко всему живому и далее до универсального принципа для любого действия.
Поскольку это последний эпизод, то особенно ждем обратной связи от всех, кто нас слушал, на любых платформах!
Поддержать нашу работу донатом:
Подписаться на Патреон
Моя история отношений с любовью противоречива. Помню, что с дошкольного возраста сделала вывод, что когда взрослые говорят о любви, это ничего не значит: их действия могут приводить к страданиям, боли и несчастью, часто коллективному. Я понимала, что каждый имеет в виду что-то своё, но так как мой ум изначально был организован словарно, а не контекстно, — то если нет четкого определения, то я не могу уловить сути. Поэтому я до довольно взрослого возраста считала, что слова о любви — это просто такие специальные слова для вранья, когда нечего сказать по сути.
При этом, хотя я никогда не думала об этом как о любви, моя мать была источником бесконечного принятия и доброжелательности, залогом моего довольно доверительного отношения к миру — даже несмотря на всю дрянь, с которым он познакомил меня довольно рано. Она ничего не говорила о любви, но учила меня бережно думать о себе и замечать живую душу в других: от паучков и гусеничек до людей. Наверное, я поэтому научилась не верить словам, но верить делам и ощущениям, которые они у меня вызывают. Ведь люди часто любят там, где не говорят об этом. И наоборот, не имеют в сердце тепла, когда на словах его манифестируют. А бывает и так, что они любят что-то или кого-то, но они такие сломанные, что выходит пытка, а не радость.
В общем, я довольно рано поняла, что любовь — это вообще не главное, потому что ещё поди найди её. Но когда люди что-то такое чувствуют, что хотят так назвать — то эта реальная сила. И когда она проходит через мутную или кривую призму нашей личности, то может превратиться в силу такую же мутную, насильственную и опасную. Поэтому я не искала любви ни в себе, ни в других к себе. Искала, как я уже писала, свободы, возможности приносить пользу и хотя бы как-то приближаться к истине — наверное, можно сказать, что работала над призмой, без которой любовь не имеет смысла чего-то благого и возвышающего.
Эта история сложилось в мое представление о любви не столько как о чувстве или состоянии, сколько как об образе действия. Это действие, совершенное для другого, в его интересах, на благо его роста и развития. Действие, опирающееся на уважение к тому, как свое благо и развитие видит этот другой. Действие, подразумевающее компромиссы со своим виденьем вещей. Действие, совершаемое с постоянной сверкой согласием с другим, в здравом сомнении в своем видении. Действие, результатом которого не стало насилие и страдание кого-либо.
Мне кажется, когда я стала понимать это так, у меня впервые в жизни перестали дохнуть домашние растения!
В последнем эпизоде сезона подкаста bojemoi.идеи обсуждаем со Ждановым, как развивались наши представления о любви: от понимания ее как части дружбы, сексуального влечения и влюбленности — до принципа христианской любви к ближнему, буддийской любви ко всему живому и далее до универсального принципа для любого действия.
Поскольку это последний эпизод, то особенно ждем обратной связи от всех, кто нас слушал, на любых платформах!
Поддержать нашу работу донатом:
Подписаться на Патреон
YouTube
bojemoi.идеи эпизод 13: «Любовь»
0:00 — начало
0:20 — о чем подкаст
1:30 — любовь — это бытие в детстве
3:25 — любовь — просто слово, о котором все врут
6:34 — любовь — это дружба
12:23 — любовь — это умение дать другому свободу
14:14 — свободная любовь и эксклюзивность отношений
16:37 —…
0:20 — о чем подкаст
1:30 — любовь — это бытие в детстве
3:25 — любовь — просто слово, о котором все врут
6:34 — любовь — это дружба
12:23 — любовь — это умение дать другому свободу
14:14 — свободная любовь и эксклюзивность отношений
16:37 —…
День рождения кота
Кафке 2 года. Я надула шаров, к которым она равнодушна, но благодушно готова терпеть их ради своего денрожденного десерта — моцареллы с ряженкой. Празднование длилось полчаса, потому что именинница утомилась и легла спать. Пока Кафка сопит, свернувшись на ковре и дрыгая во сне усами, расскажу вам 10 фактов о ней.
1 Кафка знает 7 команд: даёт high five и обе лапы по очереди, делает «зайчика», умеет крутиться, приходит за чем-то вкусным на слово «на!» и ложится в ожидании надевания шлейки после вопроса «пойдёшь гулять?».
2 Кафка ест в моей комнате. Она не чувствует себя безопасно на кухне, где что-то часто шипит и гудит, поэтому почти два года вопила, прося пойти поесть с ней на кухню, особенно ночью. Во время еды пушистая жопа кошки находится в небезопасности — вот она и просила ее прикрыть. Мы догадались поставить кормушку ко мне в комнату, теперь я слушаю не ор, а хруст и чавканье по ночам.
3 Кафка не пытается стащить ничего со стола: он просто повторяет и повторяет трюк с «дай лапку». На всякий случай мы даём ей нюхать всё, даже то, что есть ей нельзя, потому что нюханье для животных — это как чтение для людей. Мы любим читать, а наш кот любит нюхать.
4 Кафка любит гулять. Каждый день в районе 21 часа она напоминает об этом. В прошлом году её интересовал песчаный пустырь с кустами, в начале лета — маленькие собаки, с которыми она пыталась знакомиться. К осени она стала меньше бояться людей и машин и больше тусит у подъезда и на парковке.
5 Кафка различает людей по голосу. Она боится приближающихся фигур на улице, но если у фигуры знакомый голос — то идет здороваться. Женские голоса, как правило, нравятся ей больше, она настроена к их обладательницам с большим доверием и привыкает быстрее.
6 Кафка каждую неделю катается на машине в гости. В теплое время года — в рюкзаке с сетчатыми стенками, а зимой — у меня под курткой. Ей нравится, когда мы ездим втроём (кажется, потому что мы тогда много говорим), и не нравится скорость больше 80км/ч.
7 Кафка внимательно смотрит в лица людей. Возможно, потому что мы умеем разговаривать с ней глазами так, как она говорит с нами: прищуренные — спокойствие, моргание — выражение любви, выпученные — готовится игровое нападение. Если ей нравится гость, то, обнюхав его, она усаживается перед ним и начинает пялиться ему в лицо. Бозна для чего. Пытается общаться.
8 Любимые игры Кафки — гоняться друг за другом по дому, пролетая через свой шуршащий туннель, или заманивать нас в ванную, чтобы напасть на нас из-за шторки. Ещё она любит пригласить меня поиграть «в поцелуи» — но оскольку губ у нее нет, целую я, а она пытается укусить меня за щеку.
9 Во время обстрелов Кафка садится под дверь в общий коридор и требует пройти в укриття.
10 Кафка — український бойовий кіт, который всеми вибриссами своей души старается помочь Украине в борьбе с российской агрессией. За свою короткую жизнь она уже помогла собрать донатов на 5 машин скорой помощи, которые спасают жизни на линии боевого столкновения, и заслужила одну персональную скорую со своим портретом, которая отправилась работать в январе этого года.
На день рождения мы подарили Кафке толстовку к зиме без электричества, чтобы она не мерзла. А вы подарите, пожалуйста, нашему котику донат на скорую помощь для фонда International Aid Legion. Український бойовий кіт собирает 3500$ за сентябрь, потому что в честь дня рождения устоять перед ним невозможно (так считает он).
Монобанка (Apple/Google Pay): https://send.monobank.ua/jar/qKbCmoDjF
Номер карты Монобанки (через сервис PaySend): 5375 4112 0705 9077
PayPal: [email protected]
Crypto: USDT TNgbgWXeaZts7qACaFPtPiofX5nCUCmyZn (TRX Tron TRC20)
Кафке 2 года. Я надула шаров, к которым она равнодушна, но благодушно готова терпеть их ради своего денрожденного десерта — моцареллы с ряженкой. Празднование длилось полчаса, потому что именинница утомилась и легла спать. Пока Кафка сопит, свернувшись на ковре и дрыгая во сне усами, расскажу вам 10 фактов о ней.
1 Кафка знает 7 команд: даёт high five и обе лапы по очереди, делает «зайчика», умеет крутиться, приходит за чем-то вкусным на слово «на!» и ложится в ожидании надевания шлейки после вопроса «пойдёшь гулять?».
2 Кафка ест в моей комнате. Она не чувствует себя безопасно на кухне, где что-то часто шипит и гудит, поэтому почти два года вопила, прося пойти поесть с ней на кухню, особенно ночью. Во время еды пушистая жопа кошки находится в небезопасности — вот она и просила ее прикрыть. Мы догадались поставить кормушку ко мне в комнату, теперь я слушаю не ор, а хруст и чавканье по ночам.
3 Кафка не пытается стащить ничего со стола: он просто повторяет и повторяет трюк с «дай лапку». На всякий случай мы даём ей нюхать всё, даже то, что есть ей нельзя, потому что нюханье для животных — это как чтение для людей. Мы любим читать, а наш кот любит нюхать.
4 Кафка любит гулять. Каждый день в районе 21 часа она напоминает об этом. В прошлом году её интересовал песчаный пустырь с кустами, в начале лета — маленькие собаки, с которыми она пыталась знакомиться. К осени она стала меньше бояться людей и машин и больше тусит у подъезда и на парковке.
5 Кафка различает людей по голосу. Она боится приближающихся фигур на улице, но если у фигуры знакомый голос — то идет здороваться. Женские голоса, как правило, нравятся ей больше, она настроена к их обладательницам с большим доверием и привыкает быстрее.
6 Кафка каждую неделю катается на машине в гости. В теплое время года — в рюкзаке с сетчатыми стенками, а зимой — у меня под курткой. Ей нравится, когда мы ездим втроём (кажется, потому что мы тогда много говорим), и не нравится скорость больше 80км/ч.
7 Кафка внимательно смотрит в лица людей. Возможно, потому что мы умеем разговаривать с ней глазами так, как она говорит с нами: прищуренные — спокойствие, моргание — выражение любви, выпученные — готовится игровое нападение. Если ей нравится гость, то, обнюхав его, она усаживается перед ним и начинает пялиться ему в лицо. Бозна для чего. Пытается общаться.
8 Любимые игры Кафки — гоняться друг за другом по дому, пролетая через свой шуршащий туннель, или заманивать нас в ванную, чтобы напасть на нас из-за шторки. Ещё она любит пригласить меня поиграть «в поцелуи» — но оскольку губ у нее нет, целую я, а она пытается укусить меня за щеку.
9 Во время обстрелов Кафка садится под дверь в общий коридор и требует пройти в укриття.
10 Кафка — український бойовий кіт, который всеми вибриссами своей души старается помочь Украине в борьбе с российской агрессией. За свою короткую жизнь она уже помогла собрать донатов на 5 машин скорой помощи, которые спасают жизни на линии боевого столкновения, и заслужила одну персональную скорую со своим портретом, которая отправилась работать в январе этого года.
На день рождения мы подарили Кафке толстовку к зиме без электричества, чтобы она не мерзла. А вы подарите, пожалуйста, нашему котику донат на скорую помощь для фонда International Aid Legion. Український бойовий кіт собирает 3500$ за сентябрь, потому что в честь дня рождения устоять перед ним невозможно (так считает он).
Монобанка (Apple/Google Pay): https://send.monobank.ua/jar/qKbCmoDjF
Номер карты Монобанки (через сервис PaySend): 5375 4112 0705 9077
PayPal: [email protected]
Crypto: USDT TNgbgWXeaZts7qACaFPtPiofX5nCUCmyZn (TRX Tron TRC20)
Поздравить кота донатом на скорую:
Монобанка (Apple/Google Pay): https://send.monobank.ua/jar/qKbCmoDjF
Номер карты Монобанки (через сервис PaySend): 5375 4112 0705 9077
PayPal: [email protected]
Crypto: USDT TNgbgWXeaZts7qACaFPtPiofX5nCUCmyZn (TRX Tron TRC20)
Монобанка (Apple/Google Pay): https://send.monobank.ua/jar/qKbCmoDjF
Номер карты Монобанки (через сервис PaySend): 5375 4112 0705 9077
PayPal: [email protected]
Crypto: USDT TNgbgWXeaZts7qACaFPtPiofX5nCUCmyZn (TRX Tron TRC20)
Нам нужно, чтобы нас слушали Ч.1
Чтобы изменить свою жизнь или добиться своих целей, необходим процесс обучения. Ведь если бы мы умели менять свою жизнь и добиваться целей, не было бы проблемы «как же это сделать?». Поэтому и коучинг, по сути своей, — процесс обучения.
При этом коуч не даёт советов и не рассказывает, что вам делать: один из фактов нейробиологии обучения в том, что организация самостоятельного поиска решений, проверки гипотез и анализа собственных ошибок работает куда лучше преподнесения готовых ответов (тем более, что в случае жизненных вопросов это могут быть не те ответы, что ищет клиент). Поэтому мы должны создать такую среду и построить такой процесс совместного мышления, который позволит использовать максимум ресурсов клиента для поиска правильных только для него ответов.
Одна из базовых практик в коучинге, которая помогает создать такую среду — активное слушание. Метод, на котором основывается большинство видов современной психотерапии, описали в одноименной статье 1957 года один из создателей гуманистической психологии и психотерапии Карл Роджерс и психолог бихевиорист Ричард Фарсон.
Они обратили внимание на то, что когда мы в обычном общении сталкиваемся с человеком, у которого есть какая-то проблема, наша реакция — попытаться изменить его взгляд на вещи, заставить его увидеть свою ситуацию так, как видим её мы или как мы хотели бы, чтобы он её увидел. Мы рассуждаем, ругаем, поощряем, подталкиваем, даже оскорбляем — всё для того, чтобы вызвать изменения в желаемом для нас направлении. Мы редко осознаём, что в таких ситуациях реагируем на наши собственные потребности видеть мир определённым образом, а не на потребности другого. Нам трудно терпеть и понимать действия, отличающиеся от тех, которые, по нашему мнению, должны быть.
По мнению Роджерса, такой подход, по сути, доминировал и в психологическом консультировании: специалист выслушивал и собирал информацию, чтобы выставить диагноз и дать рекомендации (то есть оценить и посоветовать измениться). Однако Роджерс заметил, что для пациентов с психологическими проблемами это не работало. В то время как искренняя попытка их послушать, понять и открытый безоценочный интерес к ним — помогал безо всяких его рекомендаций.
[продолжение ⬇️]
Чтобы изменить свою жизнь или добиться своих целей, необходим процесс обучения. Ведь если бы мы умели менять свою жизнь и добиваться целей, не было бы проблемы «как же это сделать?». Поэтому и коучинг, по сути своей, — процесс обучения.
При этом коуч не даёт советов и не рассказывает, что вам делать: один из фактов нейробиологии обучения в том, что организация самостоятельного поиска решений, проверки гипотез и анализа собственных ошибок работает куда лучше преподнесения готовых ответов (тем более, что в случае жизненных вопросов это могут быть не те ответы, что ищет клиент). Поэтому мы должны создать такую среду и построить такой процесс совместного мышления, который позволит использовать максимум ресурсов клиента для поиска правильных только для него ответов.
Одна из базовых практик в коучинге, которая помогает создать такую среду — активное слушание. Метод, на котором основывается большинство видов современной психотерапии, описали в одноименной статье 1957 года один из создателей гуманистической психологии и психотерапии Карл Роджерс и психолог бихевиорист Ричард Фарсон.
Они обратили внимание на то, что когда мы в обычном общении сталкиваемся с человеком, у которого есть какая-то проблема, наша реакция — попытаться изменить его взгляд на вещи, заставить его увидеть свою ситуацию так, как видим её мы или как мы хотели бы, чтобы он её увидел. Мы рассуждаем, ругаем, поощряем, подталкиваем, даже оскорбляем — всё для того, чтобы вызвать изменения в желаемом для нас направлении. Мы редко осознаём, что в таких ситуациях реагируем на наши собственные потребности видеть мир определённым образом, а не на потребности другого. Нам трудно терпеть и понимать действия, отличающиеся от тех, которые, по нашему мнению, должны быть.
По мнению Роджерса, такой подход, по сути, доминировал и в психологическом консультировании: специалист выслушивал и собирал информацию, чтобы выставить диагноз и дать рекомендации (то есть оценить и посоветовать измениться). Однако Роджерс заметил, что для пациентов с психологическими проблемами это не работало. В то время как искренняя попытка их послушать, понять и открытый безоценочный интерес к ним — помогал безо всяких его рекомендаций.
[продолжение ⬇️]
Нам нужно, чтобы нас слушали Ч.2
Экспериментируя, Карл Роджерс выявил, что чувствительное слушание без советов вызывает процесс трансформации в пациентах куда более глубокий, чем можно ожидать от выполнения рекомендаций. У людей, которых слушают, изменяется отношение к себе и другим, базовые ценности и личная философия. Они становятся более эмоционально зрелыми, открытыми к своему опыту, менее защищающимися, более демократичными и менее авторитарными. Они начинают более внимательно прислушиваться к себе и научаются сами чётко формулировать, что они чувствуют и думают, а также учатся относиться так к другим, научаются учитывать другие точки зрения. Роджерс считал, что быть по-настоящему услышанным — это опыт роста.
Почему это особое слушание работает лучше, чем прямые указания и оценки? Потому что мы — такие, какие мы есть, не просто так. Любые наши установки, реакции или привычки, даже если они неконструктивные и мешают нам жить — это наша адаптация до условий жизни. Когда-то (и не обязательно совсем давно) эти вещи позволяли нам выживать и справляться, и это было лучшее, что мы «придумали» для себя. Попытаться «отнять» у нас этот способ выживать неизменно вызовет у нас сопротивление, замыкание в себе и потребность еще больше вцепиться в свою неудобную адаптацию. Потому что когда мы ещё не видим альтернативы и не чувствуем, что нашли прочувствованное нами решение, бросить то, что спасает нам жизнь, — значит умереть. Даже если это «что-то» — чемодан без ручки.
Слушание, лишенное оценки, снимает с человека ощущение угрозы и ожидание критики. Это позволяет ему быть смелее и лучше видеть свои идеи и убеждения такими, какими они есть. Активное слушание подразумевает не только внимание и паузы, но и анализ коучем клиентского использования слов и интонаций, телесных и эмоциональных реакций. На их основе мы бережно и аккуратно задаем вопросы, которые помогают клиенту организовать самоисследование вместе с понимающим и принимающим партнером, который не судит, а только стимулирует задуматься. Такой подход не составляет угрозы. От него не нужно защищаться. Наоборот, он предоставляет возможность ещё лучше прислушаться к самому себе и иметь больше материала, чтобы принимать собственные решения.
Чтобы слушать по-роджеровски, коучи упражняются в том, что быть свободными от необходимости влиять и направлять других по нашим собственным путям: мы ничего не ждем и открыты к любым идеям клиента о том, как он хочет двигаться к своей цели. Поэтому мы можем слушать без оценки и с пониманием — и таким образом использовать самый мощный известный психологии инструмент трансформации.
Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» любым донатом!
Подписаться на Патреон
Экспериментируя, Карл Роджерс выявил, что чувствительное слушание без советов вызывает процесс трансформации в пациентах куда более глубокий, чем можно ожидать от выполнения рекомендаций. У людей, которых слушают, изменяется отношение к себе и другим, базовые ценности и личная философия. Они становятся более эмоционально зрелыми, открытыми к своему опыту, менее защищающимися, более демократичными и менее авторитарными. Они начинают более внимательно прислушиваться к себе и научаются сами чётко формулировать, что они чувствуют и думают, а также учатся относиться так к другим, научаются учитывать другие точки зрения. Роджерс считал, что быть по-настоящему услышанным — это опыт роста.
Почему это особое слушание работает лучше, чем прямые указания и оценки? Потому что мы — такие, какие мы есть, не просто так. Любые наши установки, реакции или привычки, даже если они неконструктивные и мешают нам жить — это наша адаптация до условий жизни. Когда-то (и не обязательно совсем давно) эти вещи позволяли нам выживать и справляться, и это было лучшее, что мы «придумали» для себя. Попытаться «отнять» у нас этот способ выживать неизменно вызовет у нас сопротивление, замыкание в себе и потребность еще больше вцепиться в свою неудобную адаптацию. Потому что когда мы ещё не видим альтернативы и не чувствуем, что нашли прочувствованное нами решение, бросить то, что спасает нам жизнь, — значит умереть. Даже если это «что-то» — чемодан без ручки.
Слушание, лишенное оценки, снимает с человека ощущение угрозы и ожидание критики. Это позволяет ему быть смелее и лучше видеть свои идеи и убеждения такими, какими они есть. Активное слушание подразумевает не только внимание и паузы, но и анализ коучем клиентского использования слов и интонаций, телесных и эмоциональных реакций. На их основе мы бережно и аккуратно задаем вопросы, которые помогают клиенту организовать самоисследование вместе с понимающим и принимающим партнером, который не судит, а только стимулирует задуматься. Такой подход не составляет угрозы. От него не нужно защищаться. Наоборот, он предоставляет возможность ещё лучше прислушаться к самому себе и иметь больше материала, чтобы принимать собственные решения.
Чтобы слушать по-роджеровски, коучи упражняются в том, что быть свободными от необходимости влиять и направлять других по нашим собственным путям: мы ничего не ждем и открыты к любым идеям клиента о том, как он хочет двигаться к своей цели. Поэтому мы можем слушать без оценки и с пониманием — и таким образом использовать самый мощный известный психологии инструмент трансформации.
Пожалуйста, поддержите блог «Настигло» любым донатом!
Подписаться на Патреон
Лекарство из яда Ч.1
Я много пишу про ад, в котором долго находилась. Наверняка у многих это вызывает недоумение. Ведь я живу в Киеве — городе, который за 2,5 года полномасштабной войны был прифронтовым только первые пять недель. Ведь это — курорт по сравнению с адом передовой, куда мы с вами постоянно собираем на машины, или с другими городами: Харьковым, Николаевым, Запорожьем, Одессой и другими местами ближе к линии фронта и к границе с рф. Оттуда к нам, сюда, приезжают отдохнуть от войны! Так про какой ад я говорю?
Жан-Поль Сартр устами одного из персонажей своей пьесы поселил в западной культуре выражение «ад — это другие». Я вслед за ним упрощу эту сентенцию до оголенного передела: ад — это мы сами. Война-войной, это само собой. Но ад, о котором я часто пишу — внутри меня, а не вовне. И построила себе его я сама.
С первых дней вторжения я приняла решение, что не просто не отвернусь от несчастий, которые мои сограждане (из страны, откуда я родом) решили принести в мой дом (в страну, где я живу). Нет, я нырну в них, используя все свои способности: внимательность и чувствительность, глубину переживаний и силу фантазии, умение считывать большие массивы образной и эмоциональной информации.
Для этого я погрузилась в самое долгое и интенсивное исследование в своей жизни. Уровень моего вытеснения и отрицания был снижен до нуля. Наоборот, я оголила нервы, чтобы нырнуть на максимальную доступную мне глубину в мрак коллективного «Оно». Я была, как невод, который закидывают моряки для ловли косяков рыб: погружалась в переживания страха смерти, раскапывая его до костей, и выуживала из других людей самые черные их переживания, чтобы поселить в своих аквариумах. Я следила за всеми репортажами, интервью, видео и фотографиями, которые только могла вместить время моего бодрствования: цивильных и военных, боевых медиков и волонтеров. Как я любила шутить, в мои глаза были вставлены спички, чтобы я не смогла пропустить ни одной картины боли, ужаса и страха — как персонаж «Заводного апельсина», только по собственной воле. Всё во мне орало от боли и истекало кровью.
Для чего я это делала? Сначала это было самонаказанием. Вернее, я расщепилась на две части: украинская идентичность в страхе и гневе хотела уничтожить российскую (а последняя была только «за») — и это было самое сильное, что я придумала, чтобы сделать себе больнее.
Затем я ощутила, что проходить с открытым сердцем через это страдание — внутренний акт покаяния для меня. Этот христианский термин, подразумевающий признание грешниками своих грехов перед Богом, происходит от греческого «сожаление о совершенном», буквально также можно перевести как «перемена образа мыслей». Когда вдруг ты осознаешь, как губительны были плоды твоих действий, мыслей, эмоций и заблуждений, но исправить последствия невозможно — по крайней мере, невозможно на 100% — наступает момент раскаяния.
Мы пересматриваем все то, что привело нас к «греху», наши ценности рушатся, наш образ себя горит в Геенне: через боль осознания своих заблуждений мы можем свернуть с дороги ложных ценностей и встать «на путь истинный». Ну, по крайней мере, он будет на какой-то процент истинней предыдущего, кек.
[продолжение ⬇️]
Я много пишу про ад, в котором долго находилась. Наверняка у многих это вызывает недоумение. Ведь я живу в Киеве — городе, который за 2,5 года полномасштабной войны был прифронтовым только первые пять недель. Ведь это — курорт по сравнению с адом передовой, куда мы с вами постоянно собираем на машины, или с другими городами: Харьковым, Николаевым, Запорожьем, Одессой и другими местами ближе к линии фронта и к границе с рф. Оттуда к нам, сюда, приезжают отдохнуть от войны! Так про какой ад я говорю?
Жан-Поль Сартр устами одного из персонажей своей пьесы поселил в западной культуре выражение «ад — это другие». Я вслед за ним упрощу эту сентенцию до оголенного передела: ад — это мы сами. Война-войной, это само собой. Но ад, о котором я часто пишу — внутри меня, а не вовне. И построила себе его я сама.
С первых дней вторжения я приняла решение, что не просто не отвернусь от несчастий, которые мои сограждане (из страны, откуда я родом) решили принести в мой дом (в страну, где я живу). Нет, я нырну в них, используя все свои способности: внимательность и чувствительность, глубину переживаний и силу фантазии, умение считывать большие массивы образной и эмоциональной информации.
Для этого я погрузилась в самое долгое и интенсивное исследование в своей жизни. Уровень моего вытеснения и отрицания был снижен до нуля. Наоборот, я оголила нервы, чтобы нырнуть на максимальную доступную мне глубину в мрак коллективного «Оно». Я была, как невод, который закидывают моряки для ловли косяков рыб: погружалась в переживания страха смерти, раскапывая его до костей, и выуживала из других людей самые черные их переживания, чтобы поселить в своих аквариумах. Я следила за всеми репортажами, интервью, видео и фотографиями, которые только могла вместить время моего бодрствования: цивильных и военных, боевых медиков и волонтеров. Как я любила шутить, в мои глаза были вставлены спички, чтобы я не смогла пропустить ни одной картины боли, ужаса и страха — как персонаж «Заводного апельсина», только по собственной воле. Всё во мне орало от боли и истекало кровью.
Для чего я это делала? Сначала это было самонаказанием. Вернее, я расщепилась на две части: украинская идентичность в страхе и гневе хотела уничтожить российскую (а последняя была только «за») — и это было самое сильное, что я придумала, чтобы сделать себе больнее.
Затем я ощутила, что проходить с открытым сердцем через это страдание — внутренний акт покаяния для меня. Этот христианский термин, подразумевающий признание грешниками своих грехов перед Богом, происходит от греческого «сожаление о совершенном», буквально также можно перевести как «перемена образа мыслей». Когда вдруг ты осознаешь, как губительны были плоды твоих действий, мыслей, эмоций и заблуждений, но исправить последствия невозможно — по крайней мере, невозможно на 100% — наступает момент раскаяния.
Мы пересматриваем все то, что привело нас к «греху», наши ценности рушатся, наш образ себя горит в Геенне: через боль осознания своих заблуждений мы можем свернуть с дороги ложных ценностей и встать «на путь истинный». Ну, по крайней мере, он будет на какой-то процент истинней предыдущего, кек.
[продолжение ⬇️]