В июне 1734 года по решению Парижского парламента у подножия лестницы Дворца правосудия в Париже был сожжен экземпляр "Философских писем" Вольтера. Программная книга французского философа была посвящена сравнению государственного и социального устройства Англии и Франции. Сравнение было не в пользу Франции: конституционная монархия и религиозная терпимость Англии, по мнению Вольтера, в большей степени способствовали росту благополучия и просвещения народа, чем французская абсолютистская монархия и засилье католиков во власти. Книга, разумеется, привела в ярость Людовика XV, и он инициировал над ней суд, который приговорил книгу к сожжению как "развращающую, противную религии и почтению к властям". Во Франции XVIII века существовал целый протокол, по которому совершалось сожжение книг. Чиновник парламента, назначенный для экзекуции палачом, вырывал из книги листы, бросал их в котел с кипящей смолой, которую потом выливал в костер. Этой процедуре и были подвергнуты "Философские письма". Спустя 30 лет история повторилась с "Философским словарем" Вольтера, а в 1768 году Парижский парламент осудил его рассказ "Человек в сорок экю". Этот экономический памфлет, возвещавший, что если доходы Франции вместо содержания армии, церкви, чиновника и короля разделить между всеми ее гражданами, то каждый получал бы по 40 экю в год (что соответствовало среднему доходу в то время), настолько возмутил судей, что один из них предложил сжечь не только саму книгу, но и ее автора. Однако сам Вольтер от этого наказания был надежно защищен — большинство своих книг он опубликовал анонимно, и, несмотря на то что его авторство было всем очевидно, к суду можно было привлечь человека, только если он публично признает себя автором.

Вольтеру сегодня 330 лет, а мы рассказываем, как правители и режимы сжигали книги, чтобы утвердить свою власть.

Новый номер — только online:

— Объект неустанного разоблачения: тайная полиция, оргии, мировое господство и другие мифы о Ватикане / Сергей Ходнев

— Портреты русской цивилизации: Великий Новгород / Григорий Ревзин

— «Птица»: Андреа Арнольд находит выход из отчаяния / Ксения Рождественская

— «Мария»: Анджелина Джоли в байопике Марии Каллас / Зинаида Пронченко

— «Эмманюэль»: феминистский ремейк сексуального манифеста / Зинаида Пронченко

— «Дети перемен»: опять 1995 / Василий Степанов

— Моя гениальная мелодрама: финальный сезон экранизации бестселлера Элены Ферранте / Татьяна Алешичева

— «Три толстяка» в пятнадцати пунктах: краткая история первой советской сказки / Ульяна Волохова

— Рай и трепет: из чего состоит миф Леонида Аронзона / Игорь Гулин

— Искать, найти и прикрыть: «(Не)видимые тела» в Париже / Елена Стафьева

На этой неделе вышел в российский прокат фильм Эдварда Бергера «Конклав», экранизация остросюжетного романа Роберта Харриса о трудных выборах очередного римского папы. Успех сначала книги, а потом и фильма (широкий мировой прокат только начинается, но сборы уже превысили съемочные затраты) — еще одно свидетельство того, что тайны Ватикана по-прежнему ходовой товар. В сущности, если вынести за скобки новозаветные сюжеты, ничто более из того, что связано с жизнью христианской церкви, исторической и нынешней, настолько стабильного любопытства в массовой культуре не вызывает.

Сергей Ходнев рассказывает, какие ватиканские секреты, фантастические или правдоподобные, оказались при этом особенно востребованными — и в чем секрет этой притягательности.

Спору нет, древнерусское наследие Новгорода достойно почтения. Абсолютное большинство храмов древнего Новгорода помещено в городской контекст, который можно назвать идеальным для экспонирования и экскурсионного изучения. Рядом с ними нет никаких строений, срублены деревья, они стоят на зеленых партерах, это очень удобно, очень красиво и достойно всяких похвал. По степени постриженности травы можно судить о ранге памятника — у Спаса Преображения на Ильине улице идеальный английский газон, а у Рождества Богородицы в Перыни в середине лета может случаться живописное разнотравье, свидетельствующее о том, что изучение этого памятника хотя и приветствуется, но является факультативным. Это город-музей, и хотелось бы, чтобы так было везде. Но, поймав себя на этом желании, следует вспомнить, что больше такого нет ни в одном древнерусском городе.

В новом выпуске проекта «Портреты русской цивилизации» — Великий Новгород. Григорий Ревзин рассказывает, что это был за город, как его уничтожали и что от него осталось.

В 1924 году Юрий Олеша закончил писать «Трех толстяков». История о том, как народ под предводительством циркача и оружейника свергает триумвират правителей, захвативших власть и ресурсы в безымянном городе, вышла через четыре года после написания и стала первой революционной советской сказкой.

К 100-летию «Трех толстяков» Ульяна Волохова рассказывает, откуда взялась Суок, зачем Олеше понадобился блэкфейс, что в книге понравилось Мандельштаму и не понравилось Лидии Чуковской и почему это не сказка, а научная фантастика.

1978 год. Элена Греко — больше не обитательница нищего неаполитанского квартала. Теперь она замужняя флорентийка с двумя дочерьми и состоявшаяся писательница. Ей удалось отряхнуть прах родного квартала со своих ног, выйдя замуж за Пьетро Айроту, принадлежащего к уважаемой академической семье,— из одной токсичной среды Елена попала в другую, снобскую и лощеную. Но когда ее жизнь, казалось, уже складывалась желаемым образом, она собственными руками все разрушила: бросила идеального мужа ради вертопраха Нино Сарраторе, в которого была влюблена с детства. Он давно женат, но врет, что скоро избавится от семейных оков, и Элена забирает дочерей и поселяется отдельно от мужа у его сестры в Турине — та записная феминистка и поддерживает женскую независимость.

На НВО вышел заключительный сезон сериала «Моя гениальная подруга» по «Неаполитанскому квартету» Элены Ферранте. Действие в нем происходит в 1970-е, в «свинцовые» годы террора и мафии, и потому в том, как он снят, есть много отсылок к драмам Дамиано Дамиани.

В Издательстве Ивана Лимбаха вышло новое издание двухтомного собрания Леонида Аронзона — одного из самых значительных авторов неофициальной литературы 1960-х, поэта духовного и телесного экстаза, героя мифа, скреплявшего воедино ленинградское подполье.

Игорь Гулин рассказывает, из чего состоит этот миф.

В онлайн-кинотеатрах выходят «Дети перемен», еще один авторский многосерийный проект о 1990-х, на сей раз сделанный авторским тандемом Сергея Тарамаева и Любови Львовой.

Чем новый сериал отличается от других высказываний о волнующей всех эпохе и почему его все-таки стоит посмотреть, даже если вы устали от ностальгии, рассказывает Василий Степанов.

Цензурные комитеты и религиозные организации стремились инкриминировать Бертолуччи попытку дискредитации традиционных ценностей — и это в эпоху легализации контрацептивов. Но содомизировал Бертолуччи не консервативную мораль, а те самые перемены, которых так страшились оскорбленные верующие. История американца, оставшегося после внезапного самоубийства жены наедине с тяжелейшим экзистенциальным кризисом, и парижанки, чья юность цветет под сенью уставшего от бессмысленных революций города, навсегда изменила арифметику свободной любви, сведя все достижения вольнодумных 60-х к нулевой степени письма: нет никакого патриархата, а значит, и борьба с его железным гнетом невозможна. Мир — не тюрьма и не клиника, скорее зоопарк, в котором следующие инстинктам животные обречены на взаимное уничтожение. На смену маю 1968-го пришел октябрь 1972-го, и выяснилось, что искомая свобода есть крайняя форма вожделения.

К годовщине смерти Бернардо Бертолуччи — текст Зинаиды Пронченко о «Последнем танго в Париже».

Наверное, Одри Диван хотела снять феминистскую версию «Стыда» Стива Маккуина — пасмурное, экзистенциалистское кино о нехватке секса в жизни успешного менеджера. Увы, ее актриса по пути в туалет, в отличие от героя Майкла Фассбендера, размахивает челкой, а не пенисом. Самое же возмутительное в женском взгляде на женские оргазмы — то, что опять все стонут в первую секунду, задолго до петтинга, пенетрации и катарсиса. Кажется, знают, что ничего из перечисленного ни им, ни зрителям не светит.

В прокат вышла новая версия «Эммануэль». Секса в ней нет, зато есть разговоры о важном. Подробнее — Зинаида Пронченко.

Новый фильм британки Андреа Арнольд «Птица» — самый зрительский из ее фильмов, потому что это сказка о взрослении. Арнольд всегда снимала социальные драмы, истории о женщинах, которые существуют в бесконечной безнадеге районов-кварталов, в вечном повторении «жили-были», пытаясь найти себе хоть какое-нибудь «однажды». В «Птице» все иначе. «Птица» вся про «однажды». Подробнее — Ксения Рождественская.

Париж, 1970-е, рояль, истлевшая до фильтра сигарета — бессмысленный и тусклый взгляд Джоли, примерившей на излете собственной карьеры пропахшие нафталином шубы и атласные пелерины давно почившей дивы, чье имя до сих пор является символом оперного мастерства. Так начинается очередной эпизод сериала чилийского страстолюбца Пабло Ларраина, посвятившего себя богатым и знаменитым женщинам ХХ века, которые, несмотря на любовь миллионов почитателей по всему миру, окончили свои дни в депрессии и помешательстве. Хотя, по мнению воспевшего их итоговые конвульсии режиссера, никогда и нигде они не были счастливы — ни в гардеробной Белого дома, ни на званых ужинах в Букингемском дворце, ни на подмостках «Ла Скала». Случай Каллас предсказуемо не стал исключением.

В российский прокат выходит «Мария» Пабло Ларраина — история последних всхлипов и вздохов великой Марии Каллас, озвученная Анджелиной Джоли, для которой чужая драма, кажется, стала репетицией собственной.

Новый печатный
номер про сюр

— Хорошо продуманное бессознательное: как возник, что провозгласил и как был усвоен сюрреализм / Анна Толстова

— Сюр о чем-то большем: как Гай Мэддин научился превращать сны в кино / Ксения Рождественская

— «Нейросети — это современная алхимия»: Михаил Куртов о связи нейросетевого искусства с сюрреализмом

— Изображая зло: как Босх придумал адскую реальность / Сергей Ходнев

— Самый гуманный сюр в мире: 10 самых сюрреалистичных советских мультфильмов / Павел Пугачев

— Гуси у нас: как документалист Александр Расторгуев пришел от реализма к сюрреализму / Василий Корецкий

— Власть безумия и безумие власти: русское юродство как сюрреализм до сюрреализма / Иван Давыдов

— Неумолимая правдивость фантасмагории: как разрушаются границы реальности в «Театральном романе» / Ольга Федянина

— Неустранимая странность бытия: каким выглядит прошлое в воспоминаниях — и в романе Максима Семеляка / Юрий Сапрыкин

— Между искусством и фейком: 10 эпизодов сюр(реализм)а в моде / Елена Стафьева

Осенью 1924 года был опубликован «Манифест сюрреализма», с которого начинаются две истории: последнего «изма» в первом авангарде и самого влиятельного движения, метода, программы или образа мысли в культуре последних ста лет. Сюрреализм — это право на бунт человека мыслящего, следовательно существующего мятежно и вопреки, это перманентная революция мыслящей (и в некоторых изводах сюрреализма — одухотворенной) материи. Это «театр жестокости» Антонена Арто и паникерская психомагия Алехандро Ходоровски, это сексуальная революция, психоделическая культура и 1968 год, это «университетское свинство» венских акционистов и «райские» оргии Живого театра, это Джексон Поллок за рулем «олдсмобиля», несущегося на дерево, и Александр Бренер, кричащий «Чечня! Чечня!» в Елоховском соборе.

Об основателях и последователях сюрреализма рассказывает Анна Толстова.

Гай Мэддин, канадский режиссер-сновидец, выпустил «Слухи» — свой самый зрительский фильм за почти 40 лет карьеры: там снялись Кейт Бланшетт и Алисия Викандер, там есть даже сюжет и жанр — встреча супергероев «большой семерки» на фоне конца света. Но все это лишь подчеркивает статус Мэддина как главного сюрреалиста последних времен. «Слово “реализм” в кино для меня бессмысленно»,— говорит он.

Ксения Рождественская рассказывает, как Гай Мэддин научился превращать сны в кино.