Штаны Капитана Рейнольдса

Вот вечно так, моргнёшь — и неделя пролетела, и скоро очередной стих постить, а кажется, да я ж вот только что выбрала из Гёльдерлина прекрасное (и бедный Фридрих будто бы и не очень как-то вам зашёл), а уже снова грядёт понедельник (а потом сразу — октябрь).

Я же на этой неделе не только жила свою маленькую филистерскую жизнь, но и, помимо мыслей о бытии и времени, думала ещё о грустных (с филистерской-то колокольни так точно) судьбах немецких (да и прочих) романтиков.

Ну вот Новалис такой умный и клёвый был, несмотря на дурацкие стихи, 28 лет только прожил (чуточку дольше, чем Лермонтов, например). А вот Гёльдерлин даром что умер, когда ему было за семьдесят, половину жизни вообще не очень понимал, где он, кто он, и что происходит вообще. Не исключаю, что именно поэтому стихи его были как-то сильно круче своего времени, будто сквозило в них что-то такое, из века двадцатого уже. Вот и Марина Цветаева писала, что Гёльдерлин — «гений, просмотренный не только веком, но и Гёте», «величайший лирик Германии, больше Новалиса».

Для меня, например, поэзия Новалиса — особенно на фоне его философских и филологических размышлений — выглядит немного как старенькая сентиментальная открытка или милый костюмчик в рюшках и бантиках, из которого все, кто мог, уже выросли, а у Гёльдерлина лирика (не вся, но всё же) словно пребывает вне времени.

Впрочем, уже неоднократно помянутый мной Наум Берковский считал такое истолкование ошибочным: Гёльдерлин полностью принадлежал своему времени, хоть тогда и не был известен и кому-то особо интересен, и интерпретировать его поэзию с точки зрения века его признания и славы, неверно.

Однако Берковский написал это о Гёльдерлине, когда драгоценная моя теория рецепции была, скажем так, в процессе разработки. И хоть Яусс с Изером не выдавали читателям индульгенцию вчитывать в тексты всё что угодно вообще, сам факт «открытия» Гёльдерлина в ХХ веке, такое внимание к нему, такие громкие характеристики (Рильке, например, называл его «самым могущественным»), всё-таки говорят не только о его новых — восхищённых! — читателях, но и о его поэзии: было, было в ней что-то такое, что упускали или не могли оценить современники, но увидели и полюбили потомки.

Ну и ясное дело, спустя ещё сто лет, мы можем услышать в его стихах что-то, ведомое и доступное уже только нам. Офигительно, как по мне.

www.tgoop.com/youcannotread/740

445 viewsSep 28 at 15:15

Вот вечно так, моргнёшь — и неделя пролетела, и скоро очередной стих постить, а кажется, да я ж вот только что выбрала из Гёльдерлина прекрасное (и бедный Фридрих будто бы и не очень как-то вам зашёл), а уже снова грядёт понедельник (а потом сразу — октябрь).

Я же на этой неделе не только жила свою маленькую филистерскую жизнь, но и, помимо мыслей о бытии и времени, думала ещё о грустных (с филистерской-то колокольни так точно) судьбах немецких (да и прочих) романтиков.

Ну вот Новалис такой умный и клёвый был, несмотря на дурацкие стихи, 28 лет только прожил (чуточку дольше, чем Лермонтов, например). А вот Гёльдерлин даром что умер, когда ему было за семьдесят, половину жизни вообще не очень понимал, где он, кто он, и что происходит вообще. Не исключаю, что именно поэтому стихи его были как-то сильно круче своего времени, будто сквозило в них что-то такое, из века двадцатого уже. Вот и Марина Цветаева писала, что Гёльдерлин — «гений, просмотренный не только веком, но и Гёте», «величайший лирик Германии, больше Новалиса».

Для меня, например, поэзия Новалиса — особенно на фоне его философских и филологических размышлений — выглядит немного как старенькая сентиментальная открытка или милый костюмчик в рюшках и бантиках, из которого все, кто мог, уже выросли, а у Гёльдерлина лирика (не вся, но всё же) словно пребывает вне времени.

Впрочем, уже неоднократно помянутый мной Наум Берковский считал такое истолкование ошибочным: Гёльдерлин полностью принадлежал своему времени, хоть тогда и не был известен и кому-то особо интересен, и интерпретировать его поэзию с точки зрения века его признания и славы, неверно.

Однако Берковский написал это о Гёльдерлине, когда драгоценная моя теория рецепции была, скажем так, в процессе разработки. И хоть Яусс с Изером не выдавали читателям индульгенцию вчитывать в тексты всё что угодно вообще, сам факт «открытия» Гёльдерлина в ХХ веке, такое внимание к нему, такие громкие характеристики (Рильке, например, называл его «самым могущественным»), всё-таки говорят не только о его новых — восхищённых! — читателях, но и о его поэзии: было, было в ней что-то такое, что упускали или не могли оценить современники, но увидели и полюбили потомки.

Ну и ясное дело, спустя ещё сто лет, мы можем услышать в его стихах что-то, ведомое и доступное уже только нам. Офигительно, как по мне.

BY Штаны Капитана Рейнольдса