В контексте исландских родовых саг выражение «хрен с горы» не воспринимается пейоративным, а, пожалуй, напоминает некую формулу для именования героев.

Колль из Долин, Гуннар с Конца Склона, Торбьёрн с Лебединого Фьорда и Бьярни с Широкого Фьорда, Рауд с Мирного Острова и Эйольв со Свиного Острова, Энунд из Средней Долины и Скьёльдольв из Лососьей Долины, you name it.

Хрен с Горы — тот исландец, про которого просто пока неизвестно, чей он сын, внук, брат, сват и откуда же он припёрся на альтинг. И про которого, скорее всего, «не будет дальше речи в этой саге»(с).

#уцарямидасаослиныеуши

Древняя сага

Горячие кони топчут округу — рать собралась; у каждого всадника в поводу свежая лошадь; на копьях ненависть тлеет.

По долам зелёным все вместе скачут туда, где по зову мести крови напьётся сухая сталь.

Войску навстречу два юных подпаска знатного рода; раннее утро, кони с поклажей остановились.

Нервно грызут удила кони под седоками, на мордах склонённых отблеск зелёный — паслись недавно.

Солнечно и тепло — птицы кувыркаются над заливом, садятся на камни и вновь взлетают.

Тут пастухов вождь вопрошает: Кто вы, откуда родом? Ответили честно: сами идут под остриё меча.

Что же будет вашим последним словом? — вождь вопрошает снова. Они же сказали: Жить — хорошо.

Йоун из Вёр
{перевод с исландского
Ольги Чугай}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

За что, среди прочего, я люблюнимагу исландские саги:

Гуннар был так спокоен, что его держал всего один человек.

Небось курс по управлению гневом прошёл, чо.

{разбираю закладки в «Саге о Ньяле»}

У Асгрима было два сына, и обоих звали Торхалль. Они оба подавали большие надежды. У Асгрима был ещё один сын, Грим, и дочь Торхалла. Она была очень красивая, благовоспитанная и добродетельная девушка.

То есть логика у Асгрима примерно такая:

О, младенец, вроде, ничо так, прикольный, Торхаллем назову. О, и этот тоже славный, тоже Торхаллем будет, лучшее враг хорошего. Так, а вот этот какой-то стремноватый чувак, жалко Торхалля на него тратить, хватит с него и Грима. О, а этот снова клёвый! Привет, Торхалль! Девочка, говорите? Значит, Торхалла, чо. Ну какой же я молодец! Какие имена я придумываю!

#уцарямидасаослиныеуши

Герои «саг об исландцах» верят в судьбу, от которой не уйдёшь, как ни старайся. Да и стараться, в общем-то, никто не спешит. Такая вот языческая фаталистическая концепция: «да, я понимаю, что этого не нужно делать, иначе меня убьют, ну штош…».

В «Саге о Ньяле», например, подобных моментов много.

Тогда хозяйка сказала норвежцу:
- Жаль, что моя дочь Гудрун растоптала свою гордость и лежала с тобой, а ты даже не решаешься поехать со своим хозяином и тестем. Ты, верно, просто трус.
- Я поеду с твоим мужем. Но ни он, ни я не воротимся назад.
Затем он отправился к своему товарищу Торгриму и сказал:
- Возьми себе ключи от моих сундуков. Мне они уже ни к чему. Я прошу тебя, возьми себе из нашего добра всё, что тебе захочется. Но уезжай из Исландии и не думай мстить за меня. А если ты не уедешь отсюда, то погибнешь.

{голосом Леонида Каневского}:

Из Исландии, конечно же, никто не уехал.

Все, наверное, знают про Харальда Синезубого, в честь которого назвали Bluetooth. И с зубами его, вроде, всё более-менее понятно: то ли чернику поедал постоянно в массовом изобилии (sic!), то ли, если верить хроникам, зубы у него просто были плохие и потому тёмные, чуть ли не чёрные (ибо blá в те времена могло означать не только, собссно, синий, но и вообще некий тёмный оттенок). В общем, прекрасный король остро нуждался в зубной пасте и стоматологии как таковой.

А вот в «Саге о Ньяле» упоминается чувак по имени — внимание! —
Бёрк С и н е з у б о б о р о д ы й.

И тут же возникают сотни вопросов:

У него были плохие зубы и он просто был бородат? У него были плохие зубы и чёрная борода? Он сам был синюшным, а борода имела форму зуба? Он вплетал в бороду зубы врагов?

Прямо человек-загадка!

#уцарямидасаослиныеуши

Силь ву пле, дорогие гости! Силь ву пле… Же ву при… авек плезир… Господи прости, от страха все слова повыскакивали!©

Вот так примерно я себя чувствую, когда на Штаны вдруг подписывается не пара внезапных человек, а сразу несколько десятков)

Рассказывать про себя я не очень умею да и не оч люблю (всё больше про всяких там Синезубобородых:), но в прошлом году я всё-таки осилила парочку постов о канале и о себе.

У них даже есть свой тэг
#вероникаэтобабушкарыцаря

Свои тэги есть ещё у еженедельной рубрики «Поэзия по понедельникам» (сегодняшний стих воспоследует) и у постов, где я сообщаю про «уши царя Мидаса», сиречь про что-то (около)книжное, что сообщать и не обязательно, но оч уж хочется (про то, например, как мне приснилось, что родители Алисы Селезнёвой — оккультисты).

Ну, как-то так.

И, конечно, силь ву пле, дорогие гости, силь ву пле:)

Автор «Саги о Ньяле»

Это было давным-давно
Давным-давно было весело

Будущий автор «Саги о Ньяле» шёл по лугу.
Горе ещё не дали имени.
Коровы двигали челюстями
и терпеливо ждали
живописца Скевинга.

Резвились телята…

Автор «Саги о Ньяле» вдруг останавливается,
поднимает глаза на гору
и даёт ей имя.

А затем скашивает глаза
и присматривается
к телятам.

Сигурд Паульссон
{перевод с исландского
Ольги Маркеловой}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Я тут посмотрела трейлер художественного фильма про Бориса Рыжего и ору.
Вернусь, как перестану орать. Прасцице.

#уцарямидасаослиныеуши

Август. Солнце совсем не щадит траву.
Пчёлы прячут в спинах шершавых мёд.
Кто переживёт август, тот не умрёт.
Я переживу август и не умру.

Нам читают мифы (за мифом — миф)
Все про вечную жизнь, про космическую войну.
Мы уйдём из августа, полюбив
Книги, одиночество, тишину.

Облако. Ветер гонит его на восток.
«А каков у вас виноград?» Виноград спел.
«А какое небо?» Жёлтое, как песок.
Как песок у моря, к которому не успел.

Яблоки. Картошка в мундире. Рубаха льна.
Мысли — вишни, раздавленные в руке.
Тело будто сварено в молоке —
Млечный путь. Луна.

Мы вернёмся снова к жёлтому сентябрю,
Загоревшие до косточек. Все полны
Одиночества, сказок и тишины,
Бесконечного ко всему — «люблю».

Максим Жегалин

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Мост

Я не верил,
Стоя на берегу реки,
Широкой и бурной,
Что перейду через мост,
Сплетённый из хрупкого тростника,
Перевязанного лыком.
Я шёл легко, как мотылёк,
И тяжело, как слон,
Уверенно, как танцор,
И шатаясь, будто слепец.
Я не верил, что перейду через мост,
И даже теперь,
Стоя на другом берегу,
Не верю, что перешёл.

Леопольд Стафф
{перевод с польского
Андрея Базилевского}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

В «Грамматике фантазии» Родари цитирует Новалиса, и, кажется, в русском издании мы читаем перевод перевода, но именно в таком виде эта цитата мне кажется чуть более живой, что ли:

Всякая Поэзия вторгается в обыденность, в повседневность — и в этом она аналогична Сну, — чтобы обновлять нас, поддерживать в нас само ощущение жизни.

По сравнению, например, с привычным и звучащим чуть более «старинно»переводом в монографии Наума Яковлевича Берковского о романтизме в Германии:

Поэзия, подобно сну, прерывает для нас обыденный ход жизни, чтобы обновить нас и нашему ощущению жизни сохранить его бодрость.

А вот оригинал мне всё никак не попадается. Вообще Новалис написал это роковой женщине немецкого романтизма Каролине Шеллинг (и немножко Шлегель;), и в какие-то издания «Фрагментов» наверняка включена и эта мысль, но ведь с «Фрагментами» ещё какая штука — только открой и залипнешь надолго, забыв зачем, собственно, вдруг опять прильнула к Новалису и что же собиралась у него отыскать.

А потом, так и не найдя родной формулировки на немецком, наконец вспоминаешь: так сегодня ж ведь опять понедельник, а значит, пора прервать обыденный ход жизни поэзией.

Пастухи

Сентябрь, пора и нам. Повсюду сборы.
Сегодня пастухи мои в Абруццах,
открыв загоны, покидают горы,
влекутся к Адриатике пустынной
и — словно пастбища в горах — зелёной.

Они припали, уходя, к студёной
воде, чтоб вкус родной остался в каждой
груди отрадою в дороге долгой
и верх как можно дольше брал над жаждой.
Сменили напоследок хворостину.

Старинная тропа ведёт в долину,
шаги трава густая заглушает,
безмолвная, как медленные реки.
О, крик того, кто первым возглашает
о том, что наконец он слышит море!

И берегом уже отара вскоре
идёт. Ни дуновенья. Ярким светом
настолько шерсть отбелена живая,
что стала на песок похожа цветом.
Знакомый шум звучит во мне стихами.

Зачем я не с моими пастухами?

Габриеле Д’Аннунцио
{перевод с итальянского
Евгения Солоновича}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Об упомянутой вчера роковой женщине немецкого романтизма можно, конечно, почитать чего-нибудь в википедии, но посмотрите, как здорово пишет о ней Берковский:

В йенском кругу стойко держался культ Каролины, между тем она не писала ни стихов, ни прозы, если не считать её литературных попыток, брошенных в самом их начале. Она не создавала собственных философских систем и не толковала чужих. Зато её самоё рассматривали как замечательный феномен жизни и культуры, требующий истолкований и разгадывания. Фридрих Шлегель с жаром интерпретировал Каролину, каждое её полуслово или полудвижение. В «Люцинде» он писал, что Каролина уже отвечает на вопросы, которые ещё не успели предложить ей, умея всё предугадать заранее, что лицо её полно музыки, новой каждый раз. Она была искусницей разговоров и писем, тирад, попутно вставленных замечаний, каких-то трёх-четырёх заключительных фраз, которыми произведению или человеку, как считали романтики, выносится окончательный приговор.

На случай, когда высокопродуктивные умные каналы на (около)филологические/философские темы вдруг фрустрируют меня своей серьёзной серьёзностью и суровой категоричностью («Жорес не учёл, Герцен не сумел, Толстой недопонял»©), есть проверенное средство (и домашняя шутка-самосмейка впридачу):

Нужен лишь старый советский…
филолог.

Нет, правда.

Труды филологов старой гвардии, прекраснейших, это мои книжечки спокойствия™. Особенно теперь, когда читаешь их исключительно для себя и по зову сердца.

Вот, скажем, перечитываю* сейчас Наума Яковлевича Берковского. И так это чудесно, когда больше не боишься запутаться в Шлегелях и принять их за Шеллинга, а Шамиссо — за книгу. И так это здорово — видеть в тексте не только безусловное знание предмета, но интерес, увлечённость и непременную, но обычно весьма деликатную, иронию.

У Фридриха Шлегеля в тисках тёмного и учёного стиля могла очутиться вполне современная, всем нужная и увлекательная мысль, — далеко не всегда ей удавалось освободиться и стать достоянием читательских умов.

В данном случае грех Шеллинга лишь тот, что Август Шлегель на пять лет раньше самого Шеллинга сказал его, Шеллингово.

Летом перечитывала* Михаила Ивановича Стеблин-Каменского и тоже так радовалась этому чтению, что забыла, зачем вообще это затеяла. Отдельно насладилась его полемикой с научными оппонентами — ну такая она изящная, хоть и едкая.

Естественно, однако, что у некоторых маститых саговедов книга моя вызвала известное раздражение. Легко понять, конечно, что человеку, который всю жизнь посвятил какому-то занятию, неприятно слышать, что другому человеку это занятие кажется бессмысленным.

Будь я сейчас на реальной кафедре вместо воображаемой, хотела бы писать всякое научное именно так.

*Заметила, кстати, что авторы вумных каналов буквально в с е книги именно что п е р е ч и т ы в а ю т, видимо, настолько преисполнились, что всё на свете прочли ещё в начальной школе. Из-за этого мне порой делается неловко, если я вдруг сообщаю тут о перечитывании того и сего. Ведь в начальной-то школе я читала книжки вроде «Муравьи не сдаются» или «Миллион приключений», и, возможно, поэтому Штаны таковы, каковы они есть, и больше не каковы)

Середина жизни

Жёлтые груши свесил
И весь свой шиповник
В озеро берег,
Лебеди, любо
Вам, пьяным от ласки,
Окунать главы
В трезво-святые воды.

Горе мне ныне, где мне
Найти цветы зимой, где же
Солнечный луч,
И земные тени?
Стены стоят.
Стынут немо, под ветром
Скрежещет флюгер.

Фридрих Гёльдерлин
{перевод с немецкого
Вячеслава Куприянова}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Вот вечно так, моргнёшь — и неделя пролетела, и скоро очередной стих постить, а кажется, да я ж вот только что выбрала из Гёльдерлина прекрасное (и бедный Фридрих будто бы и не очень как-то вам зашёл), а уже снова грядёт понедельник (а потом сразу — октябрь).

Я же на этой неделе не только жила свою маленькую филистерскую жизнь, но и, помимо мыслей о бытии и времени, думала ещё о грустных (с филистерской-то колокольни так точно) судьбах немецких (да и прочих) романтиков.

Ну вот Новалис такой умный и клёвый был, несмотря на дурацкие стихи, 28 лет только прожил (чуточку дольше, чем Лермонтов, например). А вот Гёльдерлин даром что умер, когда ему было за семьдесят, половину жизни вообще не очень понимал, где он, кто он, и что происходит вообще. Не исключаю, что именно поэтому стихи его были как-то сильно круче своего времени, будто сквозило в них что-то такое, из века двадцатого уже. Вот и Марина Цветаева писала, что Гёльдерлин — «гений, просмотренный не только веком, но и Гёте», «величайший лирик Германии, больше Новалиса».

Для меня, например, поэзия Новалиса — особенно на фоне его философских и филологических размышлений — выглядит немного как старенькая сентиментальная открытка или милый костюмчик в рюшках и бантиках, из которого все, кто мог, уже выросли, а у Гёльдерлина лирика (не вся, но всё же) словно пребывает вне времени.

Впрочем, уже неоднократно помянутый мной Наум Берковский считал такое истолкование ошибочным: Гёльдерлин полностью принадлежал своему времени, хоть тогда и не был известен и кому-то особо интересен, и интерпретировать его поэзию с точки зрения века его признания и славы, неверно.

Однако Берковский написал это о Гёльдерлине, когда драгоценная моя теория рецепции была, скажем так, в процессе разработки. И хоть Яусс с Изером не выдавали читателям индульгенцию вчитывать в тексты всё что угодно вообще, сам факт «открытия» Гёльдерлина в ХХ веке, такое внимание к нему, такие громкие характеристики (Рильке, например, называл его «самым могущественным»), всё-таки говорят не только о его новых — восхищённых! — читателях, но и о его поэзии: было, было в ней что-то такое, что упускали или не могли оценить современники, но увидели и полюбили потомки.

Ну и ясное дело, спустя ещё сто лет, мы можем услышать в его стихах что-то, ведомое и доступное уже только нам. Офигительно, как по мне.

Скажи мне кто-нибудь лет двадцать назад, что я добровольно стану читать немецких романтиков, читать о них да ещё и радостно обо всём этом рассказывать в ЖЖ, очень бы удивилась.