Александр Гофман

​Неожиданно для себя оказался на сеансе «Партенопы».

И ну что тут скажешь – до какого-то момента это образцовый по меркам Соррентино сплав из умело смакующих молодые и старые тела кадров, вульгарных нравоучительных сентенций и мучительных попыток (уже каких по счёту?) порассуждать о неуловимости и невоспроизводимости Великой Красоты.

Главная героиня – одарённая студентка-антрополог с внешностью греческой богини, которую все хотят трахнуть, а стоило бы, видимо, послушать: «Ах, Партенопа, ты бы вышла за меня, будь я на 40 лет моложе?» – «Ах, командор, вопрос в том, взяли бы вы меня в жёны, будь я на 40 лет старше!». Или, когда к ней в трусы пытается залезть богач, до того преследующий её на вертолёте: «Вам не кажется, что желание – это какая-то тайна, а секс – её похороны?».

Оживляется Партенопа лишь в компании, поддерживающей давние геронтофилические наклонности Соррентино – остроумного писателя Гари Олдмана («Молчание в случае с красивыми – загадка, а в случае с уродливыми – изъян!») и циничного профессора по, собственно, антропологии, которому она в процессе экзаменационных мероприятий поведает, что её привлекает сплав культурных и материальных ценностей, реагирующих на сопровождающее человечество экзистенциальное отчаяние.

Однако антропологический парадокс быстро перетекает в онтологический: тело, регулярно подталкивающее героиню к гедонизму, регулярно сдерживает разум, запирая его в университетских кабинетах. Из всего этого вытекает линия с её родным братом, лишившим себя жизни из-за неразделённой инцестуальной любви – «Он просто себя отпустил» подытожит спустя годы мудрая Партенопа.

И у Соррентино могло бы получиться блестящее кино о зрелом мышлении, не отпускающем своего носителя; о конфликте великого, простите, ума, и обожаемой им великой красоты; о напрасно упущенном последнем лете любви, что бы органично дополнило традицию множества итальянских классиков.

Но у сегодняшнего Соррентино имеется ещё один серьёзный недостаток в виде невероятного занудства и вроде бы порицаемого им по тексту ригидного мышления. Наш кинокритический консенсус, насколько я понял, сошёлся в том, что негодяй снял фильм, феминистский по духу, но абсолютно объективистский по изложению, однако в этом вызове, напротив, заключена лучшая его часть; гораздо хуже, что потенция Партенопы отзеркаливает менторскую позицию самого автора.

Т. е. надменный, осуждающий, холодный взгляд интеллигентного брюзги, уподобляющего секс вынужденному перформансу селекционного искусства (долго рассказывать), а подлинное чудо отыскивающему в умении «не смотреть, но видеть» – причём антропологический срез подобного чуда, будьте уверены, самолично явится на экран ближе к финальным титрам.

Не знаю, насколько бы успешную карьеру в академических кругах построил Соррентино – но в данном случае лучше бы не мешал красивой девушке примерять бикини.

www.tgoop.com/AlGofman/4565

1.0K viewsJan 9 at 17:38

​Неожиданно для себя оказался на сеансе «Партенопы».

И ну что тут скажешь – до какого-то момента это образцовый по меркам Соррентино сплав из умело смакующих молодые и старые тела кадров, вульгарных нравоучительных сентенций и мучительных попыток (уже каких по счёту?) порассуждать о неуловимости и невоспроизводимости Великой Красоты.

Главная героиня – одарённая студентка-антрополог с внешностью греческой богини, которую все хотят трахнуть, а стоило бы, видимо, послушать: «Ах, Партенопа, ты бы вышла за меня, будь я на 40 лет моложе?» – «Ах, командор, вопрос в том, взяли бы вы меня в жёны, будь я на 40 лет старше!». Или, когда к ней в трусы пытается залезть богач, до того преследующий её на вертолёте: «Вам не кажется, что желание – это какая-то тайна, а секс – её похороны?».

Оживляется Партенопа лишь в компании, поддерживающей давние геронтофилические наклонности Соррентино – остроумного писателя Гари Олдмана («Молчание в случае с красивыми – загадка, а в случае с уродливыми – изъян!») и циничного профессора по, собственно, антропологии, которому она в процессе экзаменационных мероприятий поведает, что её привлекает сплав культурных и материальных ценностей, реагирующих на сопровождающее человечество экзистенциальное отчаяние.

Однако антропологический парадокс быстро перетекает в онтологический: тело, регулярно подталкивающее героиню к гедонизму, регулярно сдерживает разум, запирая его в университетских кабинетах. Из всего этого вытекает линия с её родным братом, лишившим себя жизни из-за неразделённой инцестуальной любви – «Он просто себя отпустил» подытожит спустя годы мудрая Партенопа.

И у Соррентино могло бы получиться блестящее кино о зрелом мышлении, не отпускающем своего носителя; о конфликте великого, простите, ума, и обожаемой им великой красоты; о напрасно упущенном последнем лете любви, что бы органично дополнило традицию множества итальянских классиков.

Но у сегодняшнего Соррентино имеется ещё один серьёзный недостаток в виде невероятного занудства и вроде бы порицаемого им по тексту ригидного мышления. Наш кинокритический консенсус, насколько я понял, сошёлся в том, что негодяй снял фильм, феминистский по духу, но абсолютно объективистский по изложению, однако в этом вызове, напротив, заключена лучшая его часть; гораздо хуже, что потенция Партенопы отзеркаливает менторскую позицию самого автора.

Т. е. надменный, осуждающий, холодный взгляд интеллигентного брюзги, уподобляющего секс вынужденному перформансу селекционного искусства (долго рассказывать), а подлинное чудо отыскивающему в умении «не смотреть, но видеть» – причём антропологический срез подобного чуда, будьте уверены, самолично явится на экран ближе к финальным титрам.

Не знаю, насколько бы успешную карьеру в академических кругах построил Соррентино – но в данном случае лучше бы не мешал красивой девушке примерять бикини.

BY Александр Гофман