Cultural Sociology Moscow/New Haven

Перечитываю, по случаю, книжку Коллинза о насилии. Она написана до того, как эволюционная биология стала альфой и омегой в социальных науках, но Коллинз там делает интересный экскурс в неё, не забыв упомянуть, что вообще-то он на другой стороне грейт дивайда.

Он пишет, что эволюционно человек заточен на эмпатию и тончайшее и точнейшее распознавание эмоций другого и эмоциональное вовлечение в них. Именно поэтому насилие – такая трудная и противоестественная задача для людей: если в ситуации взаимодействия сформирован общий фокус внимания, осуществление насилия подразумевает движение против всей этой эмоциональной прошивки, которая требует эмпатии и сопереживания.

Поэтому историю военных техник Коллинз рассматривает как тяжелый и малоэффективный труд по «взламыванию» этой прошивки путём ухищрений в сфере социальной организации. Про то, что большая часть солдат стрелковых подразделений вообще не стреляет во время боя, а большая часть той малой части, что стреляет, стреляет наугад, слышали все. Но там у него ещё целая подборка потрясающих фактов. Например, 90% мушкетов, собранных на поле боя битвы при Геттисберге, были заряжены, а половина из них, заряжена несколько раз: то есть солдаты по команде заряжали мушкеты, а потом, во время залпа, просто не стреляли, и так по кругу.

Но больше всего меня впечатлило объяснение Коллинза, почему римская фаланга была столь эффективной и как правило позволяла побеждать превосходящие силы противника. Просто потому, утверждает Коллинз, что из фаланги намного сложнее убежать и уклониться от сражения. Почему же все не могли ходить фалангами? А это, говорит Коллинз, из-за другого фундаментального факта о насилии: культурные нарративы войны тяготеют к колоссальному искажению истинного положения дел и вместо царства страха рисуют героическое упоение битвой с превосходящим противником.

Это могло бы звучать очень жизнеутверждающе, что люди – такие человеколюбцы по природе. Вот только Коллинз не забывает уточнить, что, хотя насильственный конфликт на равных вызывает колоссальное противодействие наших эмоционально-когнитивных систем, но избиение и всякое насилие в отношении слабого или поверженного врага – это то, что люди делают легко и с удовольствием. А потом ещё и эпос не забывают сложить.

www.tgoop.com/CulturalSociologyMoscow/13

1.9K viewsDmitry Kurakin, edited  Jul 20, 2022 at 17:26

Перечитываю, по случаю, книжку Коллинза о насилии. Она написана до того, как эволюционная биология стала альфой и омегой в социальных науках, но Коллинз там делает интересный экскурс в неё, не забыв упомянуть, что вообще-то он на другой стороне грейт дивайда.

Он пишет, что эволюционно человек заточен на эмпатию и тончайшее и точнейшее распознавание эмоций другого и эмоциональное вовлечение в них. Именно поэтому насилие – такая трудная и противоестественная задача для людей: если в ситуации взаимодействия сформирован общий фокус внимания, осуществление насилия подразумевает движение против всей этой эмоциональной прошивки, которая требует эмпатии и сопереживания.

Поэтому историю военных техник Коллинз рассматривает как тяжелый и малоэффективный труд по «взламыванию» этой прошивки путём ухищрений в сфере социальной организации. Про то, что большая часть солдат стрелковых подразделений вообще не стреляет во время боя, а большая часть той малой части, что стреляет, стреляет наугад, слышали все. Но там у него ещё целая подборка потрясающих фактов. Например, 90% мушкетов, собранных на поле боя битвы при Геттисберге, были заряжены, а половина из них, заряжена несколько раз: то есть солдаты по команде заряжали мушкеты, а потом, во время залпа, просто не стреляли, и так по кругу.

Но больше всего меня впечатлило объяснение Коллинза, почему римская фаланга была столь эффективной и как правило позволяла побеждать превосходящие силы противника. Просто потому, утверждает Коллинз, что из фаланги намного сложнее убежать и уклониться от сражения. Почему же все не могли ходить фалангами? А это, говорит Коллинз, из-за другого фундаментального факта о насилии: культурные нарративы войны тяготеют к колоссальному искажению истинного положения дел и вместо царства страха рисуют героическое упоение битвой с превосходящим противником.

Это могло бы звучать очень жизнеутверждающе, что люди – такие человеколюбцы по природе. Вот только Коллинз не забывает уточнить, что, хотя насильственный конфликт на равных вызывает колоссальное противодействие наших эмоционально-когнитивных систем, но избиение и всякое насилие в отношении слабого или поверженного врага – это то, что люди делают легко и с удовольствием. А потом ещё и эпос не забывают сложить.

BY Cultural Sociology Moscow/New Haven