– Ты знаешь, почему я не возвращаюсь? Там дом, вся моя жизнь, а я не возвращаюсь. Дом на месте, сад на месте, родственники и соседи на месте, могилы, а я здесь. Даже не здесь, а где попало, куда позовут, где приживусь на время. А по правде – нет у меня уже ничего. Потому что, если ты там – это так или иначе соучастие в происходящем. Ты ещё не преступник, но уже стоишь на шухере, уже помазан прошлой и будущей кровью. А если где-то здесь, за границей, то это просто уже не ты. И даже не кто-то другой. Это опыт постжизни. Одна кончилась, та настоящая, а тебе подарили возможность посмотреть на всё со стороны, не жить самому, а только наблюдать. От тебя ничего не зависит, даже смерть, которая по большому счёту происходит в замедлении собственного сознания. Всё, что сейчас, – одно чужое будущее, а ты в старом кинотеатре своей памяти досматриваешь его.
Хорошо придумал? Красиво? Как бы и живу, но ни за что не отвечаю? Вся загвоздка в этом «как бы». А его, этого «как бы» не существует. Это мы оговариваемся, чтобы избежать настоящего названия происходящему – предательство. Предательство дома, сада, родных, соседей, своей собственной жизни, могил. И вокруг меня такие же предатели с хитроумными оправданиями и гордыми убеждениями. Вот и сторонимся друг друга, и нас, пришельцев-беженцев, сторонятся, хотя помогают, подкармливают, как отбившихся от дома псов. Нас не выгнали, мы сами струсили, сбежали из собственной жизни. Страшно оказалось своё проживать до конца. Помнишь в «Маленьком принце» аксиому: пью – потому что стыдно, а стыдно – потому что пью. Так и мы: бежим от войны, хоть самое страшное и губительное происходит в нас самих. Мы не спасаемся, а разносим заразу войны по миру. Гнать нас нужно отовсюду, как прокажённых, чтобы и близко никто не приближались. А вернуться – это отказаться от своей постжизньюшки со свешенными ногами с облачка.
Юрий запнулся, на секунду задумался и, выключив плиту, стал раскладывать еду по тарелкам.
– Чуть было не подгорела! Что-что, а ужин у нас настоящий, картошечка со шкварками, да с лучком, селёдочка, салатик, ритуальное юродство. Как тут не соблазниться?
Товарищ во время всего монолога покачивал головой, как китайский болванчик, рассматривая пальцы собственных рук. Только когда соприкоснулись посудинки, он вскинул голову и ответственно, как перед строем, выпил.
– Ты знаешь, почему я не возвращаюсь? Там дом, вся моя жизнь, а я не возвращаюсь. Дом на месте, сад на месте, родственники и соседи на месте, могилы, а я здесь. Даже не здесь, а где попало, куда позовут, где приживусь на время. А по правде – нет у меня уже ничего. Потому что, если ты там – это так или иначе соучастие в происходящем. Ты ещё не преступник, но уже стоишь на шухере, уже помазан прошлой и будущей кровью. А если где-то здесь, за границей, то это просто уже не ты. И даже не кто-то другой. Это опыт постжизни. Одна кончилась, та настоящая, а тебе подарили возможность посмотреть на всё со стороны, не жить самому, а только наблюдать. От тебя ничего не зависит, даже смерть, которая по большому счёту происходит в замедлении собственного сознания. Всё, что сейчас, – одно чужое будущее, а ты в старом кинотеатре своей памяти досматриваешь его.
Хорошо придумал? Красиво? Как бы и живу, но ни за что не отвечаю? Вся загвоздка в этом «как бы». А его, этого «как бы» не существует. Это мы оговариваемся, чтобы избежать настоящего названия происходящему – предательство. Предательство дома, сада, родных, соседей, своей собственной жизни, могил. И вокруг меня такие же предатели с хитроумными оправданиями и гордыми убеждениями. Вот и сторонимся друг друга, и нас, пришельцев-беженцев, сторонятся, хотя помогают, подкармливают, как отбившихся от дома псов. Нас не выгнали, мы сами струсили, сбежали из собственной жизни. Страшно оказалось своё проживать до конца. Помнишь в «Маленьком принце» аксиому: пью – потому что стыдно, а стыдно – потому что пью. Так и мы: бежим от войны, хоть самое страшное и губительное происходит в нас самих. Мы не спасаемся, а разносим заразу войны по миру. Гнать нас нужно отовсюду, как прокажённых, чтобы и близко никто не приближались. А вернуться – это отказаться от своей постжизньюшки со свешенными ногами с облачка.
Юрий запнулся, на секунду задумался и, выключив плиту, стал раскладывать еду по тарелкам.
– Чуть было не подгорела! Что-что, а ужин у нас настоящий, картошечка со шкварками, да с лучком, селёдочка, салатик, ритуальное юродство. Как тут не соблазниться?
Товарищ во время всего монолога покачивал головой, как китайский болванчик, рассматривая пальцы собственных рук. Только когда соприкоснулись посудинки, он вскинул голову и ответственно, как перед строем, выпил.
Telegram message that reads: "Bear Market Screaming Therapy Group. You are only allowed to send screaming voice notes. Everything else = BAN. Text pics, videos, stickers, gif = BAN. Anything other than screaming = BAN. You think you are smart = BAN. On June 7, Perekopsky met with Brazilian President Jair Bolsonaro, an avid user of the platform. According to the firm's VP, the main subject of the meeting was "freedom of expression." How to Create a Private or Public Channel on Telegram? Unlimited number of subscribers per channel How to create a business channel on Telegram? (Tutorial)
from us
