Марина Бурик

Даже по Спинозе и Локку, чисто идеологические аргументы не работают. Сами по себе они не побуждают людей делать что бы то ни было, даже если люди в общем-то согласны и сами повторяют их. 

“Беспокойство, испытываемое человеком при отсутствии вещи, владение которой вызывает идею наслаждения, мы называем желанием, которое бывает больше или меньше в зависимости от того, является ли это беспокойство более или менее сильным. Здесь, быть может, небесполезно будет заметить между прочим, что беспокойство является главным, если не единственным побуждением человека к труду и действию. В самом деле, какое бы благо ни предлагалось, если его отсутствие не вызывает неприятности и страдания, если человек чувствует себя без него спокойным и довольным, то нет никакого желания блага, никакого стремления приобрести его, нет ничего, кроме простого слабого хотения (ѵеі- leity) — это слово обозначает самую низшую степень же­лания, граничащую с полным его отсутствием, когда бес­покойство от отсутствия вещи настолько слабо, что человек не испытывает ничего, кроме слабого желания вещи, и не прибегает к действенному или энергичному применению средств к ее достижению”. (Дж. Локк. “Мысли о человеческом разумении”)

Спиноза чуть раньше утверждал на этот счет то же самое:

“Пожелание есть сама сущность человека, поскольку она рассматривается как определенная к какому-нибудь действию каким-нибудь данным ее состоянием”.

“Пожелание, возникающее из истинного познания добра и зла, поскольку это познание относится к вещам случайным, может быть еще легче сдержано пожеланием вещей, которые находятся налицо”.
(Б. Спиноза “Этика….)

Оба классика философии Нового времени подчеркивают важность этого самого беспокойства, без которого в человеке любое знание является мертвым. Знание необходимо, так как невозможно жить по разуму, не зная как (а  именно это, с точки зрения Спинозы, означает быть свободным). Но знание работает только тогда, когда оно же является сильным аффектом. И тем не менее оба классика в итоге апеллируют к разуму, к тому, чтобы человек подумал о боге и его отношении с ним. Эти размышления помогут ослабить силу аффектов и, напротив, сделать идеи сами по себе сильными аффектами. 

Но даже эта апелляция к размышлениям тем не менее не упускает из виду, что идеология может работать, только если она выражает и отражает движение непосредственной чувственности человека. И только тогда человек действительно будет “действовать по руководству разума”.

В дальнейшем эта мысль разрабатывалась и в эстетике, и в психологии, и в философии, и уже, в отличии от мыслителей Нового времени, ее не связывали с отношением человека к богу. Она развилась в целые отрасли человеческого знания, где человек не сводился к субъекту мышления (к сознанию и самосознанию), а рассматривался в полноте непосредственной чувственной деятельности. И ничего не выйдет, если не поставить всю эту науку на пользу человеку — на пользу производства его свободы и его субъектности. В том числе следует учитывать, что  способствуя становлению и развитию субъектности других людей, мы не можем планировать определенные действия этих людей, которые должны получиться в результате. Свободный человек сам определяет, что ему делать или не делать (и на уровне личности, и на уровне коллективов), и как именно это делать: сам решает стоящие перед ним проблемы, которые беспокоят его настолько, что не решать их он не может. 

www.tgoop.com/Marina_L_Burik/168

6.9K viewsNov 10, 2024 at 14:40

Даже по Спинозе и Локку, чисто идеологические аргументы не работают. Сами по себе они не побуждают людей делать что бы то ни было, даже если люди в общем-то согласны и сами повторяют их. 

“Беспокойство, испытываемое человеком при отсутствии вещи, владение которой вызывает идею наслаждения, мы называем желанием, которое бывает больше или меньше в зависимости от того, является ли это беспокойство более или менее сильным. Здесь, быть может, небесполезно будет заметить между прочим, что беспокойство является главным, если не единственным побуждением человека к труду и действию. В самом деле, какое бы благо ни предлагалось, если его отсутствие не вызывает неприятности и страдания, если человек чувствует себя без него спокойным и довольным, то нет никакого желания блага, никакого стремления приобрести его, нет ничего, кроме простого слабого хотения (ѵеі- leity) — это слово обозначает самую низшую степень же­лания, граничащую с полным его отсутствием, когда бес­покойство от отсутствия вещи настолько слабо, что человек не испытывает ничего, кроме слабого желания вещи, и не прибегает к действенному или энергичному применению средств к ее достижению”. (Дж. Локк. “Мысли о человеческом разумении”)

Спиноза чуть раньше утверждал на этот счет то же самое:

“Пожелание есть сама сущность человека, поскольку она рассматривается как определенная к какому-нибудь действию каким-нибудь данным ее состоянием”.

“Пожелание, возникающее из истинного познания добра и зла, поскольку это познание относится к вещам случайным, может быть еще легче сдержано пожеланием вещей, которые находятся налицо”.
(Б. Спиноза “Этика….)

Оба классика философии Нового времени подчеркивают важность этого самого беспокойства, без которого в человеке любое знание является мертвым. Знание необходимо, так как невозможно жить по разуму, не зная как (а  именно это, с точки зрения Спинозы, означает быть свободным). Но знание работает только тогда, когда оно же является сильным аффектом. И тем не менее оба классика в итоге апеллируют к разуму, к тому, чтобы человек подумал о боге и его отношении с ним. Эти размышления помогут ослабить силу аффектов и, напротив, сделать идеи сами по себе сильными аффектами. 

Но даже эта апелляция к размышлениям тем не менее не упускает из виду, что идеология может работать, только если она выражает и отражает движение непосредственной чувственности человека. И только тогда человек действительно будет “действовать по руководству разума”.

В дальнейшем эта мысль разрабатывалась и в эстетике, и в психологии, и в философии, и уже, в отличии от мыслителей Нового времени, ее не связывали с отношением человека к богу. Она развилась в целые отрасли человеческого знания, где человек не сводился к субъекту мышления (к сознанию и самосознанию), а рассматривался в полноте непосредственной чувственной деятельности. И ничего не выйдет, если не поставить всю эту науку на пользу человеку — на пользу производства его свободы и его субъектности. В том числе следует учитывать, что  способствуя становлению и развитию субъектности других людей, мы не можем планировать определенные действия этих людей, которые должны получиться в результате. Свободный человек сам определяет, что ему делать или не делать (и на уровне личности, и на уровне коллективов), и как именно это делать: сам решает стоящие перед ним проблемы, которые беспокоят его настолько, что не решать их он не может. 

BY Марина Бурик