Иногда бывает полезно вспомнить, что научно-позитивистский атеистический взгляд не родился, а умер в XX веке, — ещё до того, как в небо поднялись самолёты и атом притворился мирным. Можно увидеть это, чтобы не отходить далеко (а я вас призываю не покидать пространство родной словесности, иначе и мысль совсем с языком отмирает), на примере сменяющихся поколений русских литераторов.
Зинаида Гиппиус в уже эмигрантских воспоминаниях описывала свои встречи с живыми классиками, с которыми ей удалось познакомиться на рубеже веков. В частности, она вспоминала встречи с поэтом Петром Вейнбергом:
«Он называл себя материалистом. О, конечно. Все они, люди 40-х — 70-х годов [XIX века], так себя называли. Но было бы грубой ошибкой — я подчеркиваю это, я настаиваю на этом — смешивать "материализм" Плещеева, Вейнберга, Полонского, Майкова, Григоровича и тысячи их современников, просто русских интеллигентов, — с материализмом позднейших поколений. Этот, так называемый "научный", всегда туп и нетерпим, роковым образом самодоволен. Он представляет из себя известный культурный срыв и неизменно кончается потерей понятия личности. Ничего похожего на такой "материализм" не было у наших знаменитых (и не знаменитых) "стариков". Они просто не имели еще соответственных слов для изменившихся, по времени, чувств своих <...> Они сохраняли в целости все человеческие чувства, ни одно не было выщерблено — какие же они материалисты? <...> Лишь тонкая пленка бессознания отделяла их от подлинной религиозности»
Так и муж Гиппиус — Мережковский — писал про Всеволода Гаршина:
«Сердце Гаршина, как сердце этого безумного подвижника, жаждет неумолимо чудесного, жаждет Бога. Но недаром он написал гимн хотя бы недостижимой Свободе в "Attalea princeps". Его мысль, его миросозерцание вышли целиком из великого освободительного движения шестидесятых годов. Утилитарная теория земного счастия, земной свободы не удовлетворяла религиозной потребности его сердца. Он сделал все, чтобы убить эту глухую потребность, боролся с ней до последней капли крови, но не победил. Поэт, имевший несчастие родиться в эпоху и в стране, где отрицание сделалось синонимом умственной независимости, был создан для веры, и только вера в бесконечный идеал могла спасти его. Но мистическое чувство, как почти все люди его поколения, он считал трусливым отступничеством, рабством, возвращением к старым цепям. Роковая ошибка! Его душа, слабая и женственная, не вынесла этого мучительного раздвоения. Трагическое противоречие XIX века, которое мы уже видели в Толстом и Достоевском: потребность верить — невозможность верить, в Гаршине доходит до последней крайности, до пределов безумия»
Конечно, христианство Мережковских — это тоже сложное и неоднозначное явление, но оно даже не то чтобы ересь — оно скорее попытка себя же вытянуть за волосы из болота, где с одной стороны этическая религия Толстого, с другой — деревянное букволюбие коллективного иоанна кронштадского, а с третьей — похабный мистицизм Распутина.
У стариков не было языка для выражения созревших чувств, не было, как бы мы сейчас сказали, соответствующего дискурса. А у молодых не было опоры (это положение нам сегодня понятно), — были только книги и внутреннее жжение. В разгар шторма они ловили волну. Слава Богу, у них был вкус. А те, у кого его не было, взялись за вульгаризацию диалектического материализма, который сам по себе не был так примитивен, как тот «научный», о котором говорила Гиппиус, но оказался совершенно невыкупаемым, а потому не обуздал, а усугубил дегенеративные процессы.
Иногда бывает полезно вспомнить, что научно-позитивистский атеистический взгляд не родился, а умер в XX веке, — ещё до того, как в небо поднялись самолёты и атом притворился мирным. Можно увидеть это, чтобы не отходить далеко (а я вас призываю не покидать пространство родной словесности, иначе и мысль совсем с языком отмирает), на примере сменяющихся поколений русских литераторов.
Зинаида Гиппиус в уже эмигрантских воспоминаниях описывала свои встречи с живыми классиками, с которыми ей удалось познакомиться на рубеже веков. В частности, она вспоминала встречи с поэтом Петром Вейнбергом:
«Он называл себя материалистом. О, конечно. Все они, люди 40-х — 70-х годов [XIX века], так себя называли. Но было бы грубой ошибкой — я подчеркиваю это, я настаиваю на этом — смешивать "материализм" Плещеева, Вейнберга, Полонского, Майкова, Григоровича и тысячи их современников, просто русских интеллигентов, — с материализмом позднейших поколений. Этот, так называемый "научный", всегда туп и нетерпим, роковым образом самодоволен. Он представляет из себя известный культурный срыв и неизменно кончается потерей понятия личности. Ничего похожего на такой "материализм" не было у наших знаменитых (и не знаменитых) "стариков". Они просто не имели еще соответственных слов для изменившихся, по времени, чувств своих <...> Они сохраняли в целости все человеческие чувства, ни одно не было выщерблено — какие же они материалисты? <...> Лишь тонкая пленка бессознания отделяла их от подлинной религиозности»
Так и муж Гиппиус — Мережковский — писал про Всеволода Гаршина:
«Сердце Гаршина, как сердце этого безумного подвижника, жаждет неумолимо чудесного, жаждет Бога. Но недаром он написал гимн хотя бы недостижимой Свободе в "Attalea princeps". Его мысль, его миросозерцание вышли целиком из великого освободительного движения шестидесятых годов. Утилитарная теория земного счастия, земной свободы не удовлетворяла религиозной потребности его сердца. Он сделал все, чтобы убить эту глухую потребность, боролся с ней до последней капли крови, но не победил. Поэт, имевший несчастие родиться в эпоху и в стране, где отрицание сделалось синонимом умственной независимости, был создан для веры, и только вера в бесконечный идеал могла спасти его. Но мистическое чувство, как почти все люди его поколения, он считал трусливым отступничеством, рабством, возвращением к старым цепям. Роковая ошибка! Его душа, слабая и женственная, не вынесла этого мучительного раздвоения. Трагическое противоречие XIX века, которое мы уже видели в Толстом и Достоевском: потребность верить — невозможность верить, в Гаршине доходит до последней крайности, до пределов безумия»
Конечно, христианство Мережковских — это тоже сложное и неоднозначное явление, но оно даже не то чтобы ересь — оно скорее попытка себя же вытянуть за волосы из болота, где с одной стороны этическая религия Толстого, с другой — деревянное букволюбие коллективного иоанна кронштадского, а с третьей — похабный мистицизм Распутина.
У стариков не было языка для выражения созревших чувств, не было, как бы мы сейчас сказали, соответствующего дискурса. А у молодых не было опоры (это положение нам сегодня понятно), — были только книги и внутреннее жжение. В разгар шторма они ловили волну. Слава Богу, у них был вкус. А те, у кого его не было, взялись за вульгаризацию диалектического материализма, который сам по себе не был так примитивен, как тот «научный», о котором говорила Гиппиус, но оказался совершенно невыкупаемым, а потому не обуздал, а усугубил дегенеративные процессы.
Over 33,000 people sent out over 1,000 doxxing messages in the group. Although the administrators tried to delete all of the messages, the posting speed was far too much for them to keep up. Developing social channels based on exchanging a single message isn’t exactly new, of course. Back in 2014, the “Yo” app was launched with the sole purpose of enabling users to send each other the greeting “Yo.” Just at this time, Bitcoin and the broader crypto market have dropped to new 2022 lows. The Bitcoin price has tanked 10 percent dropping to $20,000. On the other hand, the altcoin space is witnessing even more brutal correction. Bitcoin has dropped nearly 60 percent year-to-date and more than 70 percent since its all-time high in November 2021. Healing through screaming therapy Telegram is a leading cloud-based instant messages platform. It became popular in recent years for its privacy, speed, voice and video quality, and other unmatched features over its main competitor Whatsapp.
from us
