tgoop.com/epistolaparva/49
Last Update:
Прочла вчера апологию Эрика Вейля на «Философию права» Гегеля. Удивительно, что работам такого очаровательного кантианца (и, можно сказать, отважного, — быть кантианцем в XX веке непросто!) в отечественной традиции уделяется так мало внимания. Тем более, что Вейль — ученик Эрнста Кассирера, работал в библиотеке Аби Варбурга и был членом первой редколлегии журнала «Критика», основанного Жоржем Батаем.
Апология Гегелю, «Гегель и государство», на самом деле парадоксальна. Вайль заявляет, что хотел бы опровергнуть принятую трактовку Гегеля как реакционера, консерватора и прусского конформиста, и внимательно и любовно анализирует ключевые ходы «Философии права». Он хочет показать научную (в широком, философском смысле) ценность «Философии права» как научной книги, и готов к обвинениям в том, что его интерпретация явится «…апологией левой диктатуры, правой диктатуры, либерализма, морализма, индифферентизма, догматизма», т.е. хочет как-то «очеловечить» гегелеву политическую философию. В плане рецепций он отталкивается, ни много ни мало, от фрагмента из переписки Маркса и Энгельса, которые ругают на чем свет стоит Вильгельма Либкнехта (называя его «это животное» и «осел») за то, что тот в качестве редактора статьи Энгельса позволил себе попытку «уничтожить Гегеля словом прусский». Однако Вейль — слишком хороший, слишком проницательный историк мысли. В результате его любовного анализа получаются, например, следующие пассажи:
«..для Гегеля нет ничего более ложного, чем теория, согласно которой государство является защитником общества. Нет государства без общества: для Гегеля это так же истинно, как и заурядно; но только в государстве общество организует себя согласно разуму. Общество само это признает: разве может государство требовать от своих граждан принести в жертву общество, собственность и жизнь в тот момент, когда оно (государство. — М.А.) борется за собственное существование, являющееся существованием разумной свободы граждан и общества?» — и далее из Гегеля: «Существует совершенно превратный расчет, когда при требовании подобных жертв государство рассматривается просто как гражданское общество и его конечной целью считается лишь обеспечение жизни и собственности индивидов, ибо это обеспечение не достигается посредством жертвования тем, что должно быть обеспечено; напротив, в указанном заключается нравственный момент войны».
У Вейля гораздо более туманный язык, чем у Гегеля, тем более, что он пишет по-французски; поэтому только цитирование здесь спасает апологета. Коротко говоря, государство может требовать от общества всего, что угодно, потому что разумная жизнь общества возможна только в государстве: государство является разумом.
Или, того лучше: «Гегель не отрицает его (общественного мнения. — М.А.) существования, ни значения. Но в его глазах это публичное мнение, — пространство частных и безответственных мнений, и чем менее они истинны, тем в большей степени являются частными и безответственными. <…> публичное мнение <…> представляет собой поле заблуждений; так как чтобы уметь выбирать со знанием дела, мнению необходимо то знание, которое не является его достоянием, даже если это мнение всегда к нему предрасположено».
Вейль не мог не понимать, что такое обращение с терминами «публичный» и «частный» — это буквально прямой вызов Канту, для которого, наоборот, в публичном пользовании разумом человек должен быть полностью свободен (это то, что мы сейчас называем «частным мнением», ужасно ценным), а частное пользование разумом всегда строго ограничено постом, должностью (это то, что мы сейчас скорее назовем «официальной позицией»). Т.е. буквально Вейль вслед за Гегелем говорит, что истина, разум, по существу своему не может принадлежать пространству мнений, публике. Это, конечно, возвращает нас на очень фундаментальные слои европейской мысли, буквально к Пармениду.
BY epistola parva
Share with your friend now:
tgoop.com/epistolaparva/49