"В начале войны мне было почти четыре года, брату — два с половиной. Папа был шахтер, жили мы на шахтах Тульской области. Отец сразу в начале войны ушёл на фронт, а мы с братом остались на маминых руках.
Она тоже работала на шахте.
Кстати, я никогда не думала, что мои родители были тогда совсем молодыми: папе— 28, маме — 26 лет.
Начались бомбежки. Детский сад еще работал.
Помню, как мы с воспитательницей были на прогулке и вдруг — самолеты. Мы уже научились различать немецкие мессершмитты по большим крестам на боках и по форме (они были такие кургузые, в отличие от длинных наших). «Не собирайтесь вместе, отойдите от меня!» — кричала воспитательница. Вот это помню четко. Отползти от нее было страшно, а вот бомбили ли нас в тот раз, не могу вспомнить.
Сидя на своем любимом столе дома, мы с братом смотрели на улицу, по ней шли танки. Гул стоял и стекла дребезжали.
Всё. Пришли немцы.»

«В начале 1945-го года мама отвезла нас откармливаться к бабушке в Курскую область. Победу мы встречали в селе. Мы были с бабушкой на огороде, видим, бежит соседка, рыдает и кричит «Победа!» Мы тоже зарыдали и побежали вместе…»

«Первый класс я закончила в городе Богородицке Тульской области. Учительницу Марию Александровну помню до сих пор. Мы ее обожали и старались заслужить похвалу. К сожалению, я у Марии Александровны отучилась только год, так как мы часто переезжали (папа работал на восстановлении шахт Подмосковного угольного бассейна). Дольше задержались в посёлке Аварийный, так он официально именовался.
В классах все были разного возраста, в нашем был мальчик Витя без правой руки (левой замечательно рисовал). Зимой в классах было холодно, сидели в пальто, даже чернила в чернильницах загустевали. Но учили нас серьезно, с четвертого класса каждый год были выпускные экзамены. Как все дети, мы,конечно, играли. Часто в войну…»

«Еще воспоминание. Наши дома были буквально в нескольких метрах от колючей проволоки. А за ней — лагерь немецких военнопленных. Многие из них даже нам, детям, казались не совсем взрослыми. Теперь мы знаем, что уже с 1944 года 16-летние немецкие мальчишки отправлялись на войну. Но и этот порог продержался недолго, и вскоре Гитлерюгенд отправлял в бой уже 14–15-летних детей…
Жили мы и сами не очень сытно, так что же говорить о пленных! У детей своя психика, и мне даже сейчас страшно вспоминать, как примерно в полдень, когда мы шли в школу на свою вторую смену, из ворот лагеря выезжали лошади с телегами, а на них накрытые брезентом тела и видны ноги, ноги, ноги… Тогда все воспринималось проще, что ли: в обед, мол,
вывозят мёртвых.
А через какое-то время в лагерь пригнали наших! Я не знаю, кто они были, но охраняли их гораздо строже, чем немцев, поэтому о них мне нечего и рассказать.
Ну а дальше всё как у всех — школа, институт. Мы тогда не знали, что мы «дети войны» — других детей не было.»