Первое издание Лимонова во Франции (1979). Перевести можно как: «Русский поэт предпочитает больших негров». Книга была переиздана в Париже с тем же названием в 2012, что резануло отрицавшего всё Лимонова. А зря. Хорошему писателю всю жизнь досаждают последствия случайности. Настоящему писателю они досаждают и после смерти. Однажды «Эдичку» точно запретит российское государство, не распознав в любви под деревянным помостом снятие отечественного нигилизма, так долго мучившего мальчиков русской литературы. Герой Лимонова принял в себя ту метафору чёрного человека, от которой в нашей модернистской словесности было принято спиваться или бежать. Никто не садится на кровать. Лимонов сам подсаживается. Прекрасная сцена большой любви. Особенно важно, что всё произошло помимо воли творца, который хотел запустить себя камнем в пруд, но попал в иное. Вместо провокации получилась жертва, которую настоящий Лимонов выносил с очень большим трудом.

Мой лучший текст.

Друзья! Напоминаю, что мне на рассмотрение можно прислать вашу рукопись. Обычно составляю такую как бы техническую карту: сильные и слабые стороны произведения, что подтянуть, а что, наоборот, ослабить. Анализ в среднем получается от 15 000 до 20 000 знаков. Работал даже с романами из списков «Большой книги». Деньги беру небольшие.

Некоторые отзывы о моей работе можно прочитать здесь. Ну или в комментариях кто отзовётся. Написать можно сюда. Если у вас малый текст — присылайте, посмотрю просто так. Спасибо!

Картинка в тему. Идеальный редактор обещает:

Тем, кто пишет хоррор, не лишним будет ознакомиться со свежей экранизацией манги «Спираль». В ней Дзюндзи Ито выкрутил всё: моллюски, вихри, ракушки, волосы, гончарный круг, водоворот, ухо — с каждым витком спирали в маленьком городке нарастает безумие. Хороший хоррор можно построить на абсолютизации единственной идеи. У Дзюндзи Ито есть ещё один шедевр. Это крошечный ужастик «Загадка Амигарского ущелья». После землетрясения в скале вскрылось множество человеческих силуэтов, которые ведут куда-то в толщу породы. Люди начинают испытывать странное влечение к тем силуэтам, которые подходят к их фигуре. Они хотят забраться в свои дыры и следовать сквозь скалу. Для хоррора не обязательно хорошо писать или даже строить внятный сюжет. Главное — найти пугающую идею и как следует выкрутить её. Но что пугает больше всего? То, что замечаешь не сразу. Щель, странный узор на стене.

О романе «Покров-17», травме и заговоре, который всё-таки не удался.

Война выглядит безобразно, но есть в ней и та губительная красота, которую перед смертью увидел Аполлинер. В ночь на корпуса Южмаша в облаках плазмы обрушилось нечто неведомое. Это не было похоже на презренный тротил. Что-то библейское, неотразимое. Такое видишь лишь перед самым концом. Президент России объявил, что новая российская ракета носит название «Орешник». Пошлые люди обязательно бы нарекли такое оружие «Мьёльниром» или ещё каким-нибудь молотком, но люди по-настоящему знающие понимают смысл лещины. Орешник… Вклад Советского Союза в русский смысл состоит в том, что самое смертоносное оружие получило самые нежные трепетные названия. Это будто для японской культуры всё, но почему-то укоренилось среди закрытых НИИ и насупленных уральских кузниц. Мы сражаемся затем, чтобы продолжать называть вещи их тайными именами. Никаких «Томагавков» и «Штормовых теней». У нас всё иначе устроено.

Он шел по сельской местности
К ближайшему орешнику
За новою метлой.

Об «Ибупрофене» Булата Ханова. Голова болеть не перестанет.

О свежем фантастическом романе Яны Москаленко.

Кажется, что литература и литературный процесс — это во многом прикол. Лучшая литература получается тогда, когда к ней не относятся со всей серьёзностью, что можно понять на одном постороннем примере.

В 2017 году юный Бенджамин Пачев финишировал шестнадцатым на полумарафоне в Индианаполисе. Казалось бы, ну и что? Да только бежал Пачев в кроксах, то есть в дырчатых резиновых тапках за двадцать долларов. И показал в них отличные 1:11:53, обогнав кучу профиков с дорогой снарягой. Он ещё и в очках бежал. Ну, то есть не в фотохромных приблудах для бега, а в обычных стёклышках. Которые нос натирают.

И можно было бы сочинить ещё один панегирик простоте, кои обожают те, кто не любит прикладывать усилий. Но кроксы — это удобная обувь для бега, а марафонные дистанции порой одолевают босиком или в носках. И даже побеждают. Это как с тем турецким стрелком в Париже, который вышел на соревнование, словно батя в трениках. Непосредственность впечатляла, хотя стрелки из пистолета часто засовывают свободную руку в карман или цепляют её за пояс. Наглазника да, не было, но беруши присутствовали.

То есть дело не в простоте, а в соблюдении необходимого. Ни Бенджамин Пачев, ни Юсуф Дикеч не хотели изгаляться, чтобы выиграть секунды и миллиметры. Для них важнее всего был агон: дух соревнования, не его исход. Турок, например, взял только серебро. Но явно победил в чём-то более важном.

И если в спорте решают самые малые промежутки, литература не может быть так измерена. В её оценке всегда есть что-то внетекстовое — смелость автора, его жизнь, привычки, слюнявая у него губа или, наоборот, красавчик. Но спортсмены от мира литературы всё равно существуют — заканчивают курсы, набирают регалии, качают навык, и пишут лекальные деланные романы, профессиональные до скрежета, до полной безжизненности и… ненужности. Один из таких романов — это «Полунощница» Нади Алексеевой (1988), который, как и было предсказано, прокатился по премиям.

Хорошая литература получается попутно, не столько с жизнью, сколько с желанием что-нибудь рассказать. Много ли великих романов родилось из жажды написать что-то великое? Единицы, если не ноль. У Андерсена вообще сказки вышли. Важен агон, независимость. И вот этого в я/мы литературе нет — она строится вокруг мастерских, она школьная, институтская, она выслушала преподавателей и пишет для них диплом. Откроешь такой текст — ага, что тут у нас… композиционно запутанная история с множеством рассказчиков. На курсах письма это ещё гордо называют полифонией. Вспоминается как в нулевые на кнопочные звонилки закачивали рингтоны. На нескольких нотах звучали «Бумер», «Бригада». Вот такая у вас, ребята, полифония.

Где же, где те свободные люди, которые натянут кроксы или белую майку, ибо, в сущности, им всё равно, они пишут по приколу, потому что нравится, штырит, ведь их свобода тоже вышла из навыка. Просто это навык другой. Так где та писательская братия, которая вместо накопления слов разговаривала с чижами и накатывала портвишка? Где необычные, стрёмные?

Появятся. Причём неожиданно, на рядовом лит-марафоне.

Кстати, Бенджамин Пачев сын русского эмигранта. Некоторые утверждают, что после забега Пачева в английском сленге даже появилось выражение «russian crocs», но словарь «Urban Dictionary» это опровергает.

Хотя что-то новое в язык приносится именно тогда, когда тебе просто удобно бегать в галошах с дырками.

В сентябре 1974 году фантаст Филип Дик написал на фантаста Станислава Лема донос в ФБР. Польский футуролог был объявлен ширмой, за которой коммунисты обольщали западное общество. История известная, но в деталях ещё более странная: среди агентов мирового леманизма Дик «выдал» ФБР… Фредрика Джеймисона, философа и главного марксистского литературного критика, умершего ровно через пятьдесят лет после доноса — в сентябре 2024.

Навет Дика связан не только с тем, что Лем имел неосторожность похвалить, а затем издать «Убик»: в феврале-марте 1974 Дик пережил прямое столкновение с трансцендентной разумной сущностью. Дик долго пытался разгадать теофанию 2-3-1974 и к божественному вторжению 11-17-80 убедился: на самом деле мы до сих пор пребываем в I-м веке нашей эры и, как ранние христиане, подвергаемся гонению демиургической Империи, она же Чёрная Железная Тюрьма. Вместе с нами в заточении пребывает намеренно забывший себя Бог, ради самопознания попавший в плен к неподозревающему о его существовании демиургу. Напрямую бороться с Империей невозможно — любой посягнувший на неё становится её частью: «она пролиферирует, подобно вирусу, навязывая собственную форму своим врагам» («Валис», 1978). Поэтому Империя не может умереть. Поэтому она никогда не исчезала.

Дик получал откровения то по розовому лучу во сне, то на коробке овсяных хлопьев, то вовсе с попутными мелочами. Он изложил всё в катастрофических дневниках под названием «Экзегеза», ставших основой для предсмертной трилогии. Чтобы был понятен её уровень: в романе «Всевышнее вторжение» (1980) Бог в I веке нашей эры был изгнан с Земли в звёздную систему CY30-CY30B. Дабы вновь воплотиться в мире, Бог дождался колонизации этой системы людьми, чтобы, как и тысячи лет назад, в утробе обычной женщины тайно вернуться на Землю. Там по-прежнему правит Империя, поэтому Бог запечатывает себе память, оставляя только наводящие подсказки. На Земле божественную контрабанду готовится изъять кардинал Христианско-Мусульманской церкви Хармс. Без шуток, вот прямо Cardinal Harms. Хармс, блядь!

Одним из заключительных актов теофании стало получение Диком 18 марта 1974 года письма из Эстонии. Встревоженный фантаст принял письмо прибалтийского читателя за провокацию КГБ, о чём тут же сообщил в ФБР. Невозможно представить реакцию федералов, когда Дик на голубом глазу рассказывал, что издали чует обман коммунистов, так как издавался… в журнале «Огонёк». Он так в доносе и пишет: «Ogonek». Причём не единожды. А самое удивительное — ведь действительно издавался! Гностик Филип Дик издавался в журнале «Огонёк»! Всё, приехали. Конечная.

Антивоенный рассказ Дика «Фостер, ты мёртв!» вышел в «Огоньке» в 1958 году. Первая публикация Дика на русском уместилась между Демьяном Бедным и заметками о советской Армении. Где же ещё быть Дику, как не с такими соседями? Молодой прогрессивный фантаст ещё не знал, что после 2-3-1974 будет строчить письмо в некую ленинградскую лабораторию, считая, что оттуда его облучают коммунисты. А пока ещё молоденькие коммунисты не знали, что напечатали человека, который под конец жизни повезёт контрабандой на Землю Христа.

Гордец Лем, параноидальный Дик, космический Христос, журнал «Огонёк», ФБР, Демьян Бедный, Фредрик Джеймисон, Хармс, письмо из Эстонии — очевидно, это всё не может существовать рядом, это какой-то бред, но всё это есть, следовательно, означает одно: подобно Филипу Дику, в феврале-марте 1974 вглядывающемуся в коробку с детским завтраком, мы видим обрывки неясного послания, которые кто-то бросает нам сквозь решётку Чёрной Железной Тюрьмы. Кто-то хочет, чтобы мы проснулись, хотя бы на миг всмотрелись в реальность, которая вовсе не то, чем кажется.

Ведь Империя никогда не исчезала.

Дал первое в своей жизни интервью. Взяли ребята из проекта «Кулуары». Поговорили о конях, зимородках и, конечно, литературе. Большое получилось интервью. И оформлено с выдумкой: там рекомендуемые книжки выплывают как ансамбль «Берёзка». По-моему, хорошо!

https://claus.tilda.ws/osanovview

Поза таких вот литературных товарищей напоминает хвастовство людей, урвавших последний билет на «Титаник» или вступивших в КПСС в 1991 году. Мир стремительно распадается на автономные экономические зоны со своими культурными стандартами, где реальной ценностью обладает порт национальной приписки, а некоторые всё ещё исполняют перед правящим классом рептилий саморазоблачающий квирный гопак.

Ау, идеи американского кампуса 1980-х устарели! Смысл отказа от чётких идентичностей был продиктован глобализмом, в котором цифровой кочевник имел больше прав и бабла, чем оседлый работник. Номад передвигался по технологической инфраструктуре, его вообще не волновали линии крови и почвы, и лишь немного — язык. Сегодня это линии силы, по которым происходит становление новых писателей. Сохранившим свою идентичность открыто громадное языковое пространство, от которого отсечён Бабушкин, вынужденный бухтеть под каким-то там пейволом для людей с ближневосточным габитусом.

Русскую литературу в XXI веке ждёт новая романтизация, которая истребует для правки национального канона непростой опыт молодого поколения. Самое глупое, что можно сделать перед таким испытанием — это уехать, отдалив себя от той сладкой страны, в которой слово снова обретёт вес. Причём романтизация будет выглядеть радикальнее и неожиданнее, чем лукавые сказки про прелесть пограничного состояния. Впереди жгучий авангард от романов до игростроя, ибо в культуре нужно успеть сделать всё то, чего не сделали в ХХ веке с его альтернативным советским модерном.

А в это время в каком-нибудь европейском протекторате исчесавшиеся товарищи будут пересобирать свою идентичность, раздумывая, ингерманландцы они или всё-таки амореи.

Друзья, чему могут научить вас их литературные школы? Вы хотите платить людям с интуицией гусенички? Или что?

Помните, что хотя всех нас ждёт общее дело, писатель — это путь одиночки.

​​В издательстве «Водолей» вышел роман Георгия Паксютова (1996) «Гедель в России». Это неспешный текст о том, как великий логик переезжает в СССР и как складывается их общая судьба в альтернативной исторической ветке. Хороший текст. Давал ему оценку ещё в качестве рукописи.

Востоковед Паксютов пример молодого интеллектуала, у которого получилось войти в литературу без брызг. Нагруженный ум в малых летах чаще всего мешает, превращает художественный текст в сложный список того, что автор успел прочитать и обдумать. С Паксютовым не так. Он осторожен, знает меру. Причём в рукописи он даже не додавал: онтологическое доказательство бытия Бога от Геделя, знаменитые теоремы о неполноте, теологические размышления — этого могло быть больше. Космология Геделя в романе хоть и рассматривалась, но путешествие во времени (реальный Гедель допускал его возможность) на деле оказалось платонизмом с приделанной к нему машинкой. Перед бумагой советовал подумать об этом.

Жанрово это смесь повседневного, эпистолярного и университетского романов с романом фантастическим. Но пропорции соблюдены, быт даже сильнее любых фантастических допущений. Это правильно, так как помимо больших задач в тексте решается то, как Гедель сживается с советской действительностью. Тоже советовал усилить этот момент. Однажды, на отдыхе в Пятигорске, математик замечает, что по кранам для минеральной воды хорошо бы пустить «пиво или лимонад». Чисто русская идея, чтобы из крана текло пиво! Утопия, Гедель, Китеж-град.

Роман Паксютова ещё раз доказывает: «странная» литература — это не когда герой с расколотой кукухой перечисляет своих насильников, а когда тощий логик в СССР смотрит на стул и через его стульность совершает прыжок во времени.

Не грустите, писатели! Издаются самые разные тексты.