Ярким примером профессиональной деформации следователя является недоверие к обвиняемым, особенно актуальной в российских реалиях также и в судебной системе. Такое поведение следователя приводит к необъективности, обвинительному уклону в его деятельности, а в конце концов осуждению невиновных. Подозрительность к подозреваемым - лишь частное общего, одна из форм деформации следователя, что гораздо шире, но на практике нам приходится о ней говорить именно тогда, когда в поведении человека профессиональные стереотипы и предрассудки начинают доминировать над характером, о чём также пишет исследователь юридической психологии Г.Г. Шиханцов и иные авторы.

Например, интервью с Мари Давтян, адвокатом, специализирующейся по делам об изнасиловании и домашнем насилии: «Полицейские общаются цинично, унижают... Говорят: «Да ладно вам, зачем вы все это вообще пишете? Подумаешь, ничего же не произошло». Также я очень часто слышу от сотрудников полиции, что изнасилование физически невозможно. «Кто-то не захочет - ничего не будет» - это их постоянная присказка». Она говорит, что в России сложилась практика допрашивать жертву изнасилования как сотрудниками МВД, так и Следственного комитета минимум трижды. По её словам, найти насильника чаще всего не представляет труда, ведь, как правило, это человек, которого потерпевшая знала, однако тут будут работать стереотипы: жертве не поверят, если скажет, что знакомый ей человек её изнасиловал.

Аналогично можно сказать и про жертв домашнего насилия. В интервью Филантропу адвокат из Владивостока Елена Соловьёва рассказала о предубеждениях, с которыми приходится сталкиваться при обращении жертвы в правоохранительные органы: «Существуют общественные стереотипы: раз женщины выбрали себе таких партнёров, то это полностью их ответственность. Правоохранительные органы тоже этой точки зрения придерживаются, начинают воспитательные беседы вести, говорить: «А зачем замуж выходили? А зачем детей рожали?» Женщина приходит получить помощь, а получает проповедь, отповедь». Также она говорит о трудности завести уголовное дело жертвам домашнего насилия.

Такая практика распространена на территории всей России. Так, психолог из Санкт-Петербургского женского кризисного центра приводит историю женщины, подвергшейся регулярным избиениям со стороны мужа: «За два месяца у неё было три сотрясения мозга. Два - очень тяжёлые. Он просто наматывал её волосы на кулак и бил головой о стену., и она говорит, что когда пришла в полицию заявление подавать, то следователь -это женщина была - ей говорит: «Что-то с вами не то, значит, раз муж вас бьёт. Меня, например, муж почему-то не бьёт». Даже среди женщин есть эта уверенность что, если муж бьёт - так или иначе сама виновата».

Это не защита обвиняемого, а обвинение жертвы (в том, что именно она стала пострадавшей в этом преступлении), которой требуется не только юридическая, но и психологическая помощь, а такое поведение со стороны следователя может привести, помимо того, что преступник избежит ответственности, к тому, что пострадавшему будут причинены тяжёлые нравственные страдания (т.н. вторичная виктимизация).

Если подозрительность по отношению к обвиняемому - обвинительный уклон в деятельности следователя, в рамках которого растёт шанс применить меры юридической ответственности к невиновному, то обвинение жертвы (пострадавшего) - не просто уклон в сторону защиты обвиняемого, т.е. направленный на доказывание его невиновности (чего в России нет, если возбудили уголовное дело), а именно уклон в сторону обвинения жертвы. Такое поведение, применимое, как правило, к жертвам изнасилования и домашнего насилия, противоречит целям, задачам, этическим принципам правоохранительной и, в частности, следственной деятельности.


А.Зотов
Профессиональная деформация следователя: новые формы в современной России

Февраль. Собрать подруг, коллег. Достать всех Пастернаком.

Наш февральский круглый стол опять оказался междисциплинарным, как и в прошлом году. Докладчицы работают с разными источниками и используют разные методы и концепции, однако на данном мероприятии все мы, так или иначе, сфокусированы на репродуктивной теме и послеродовом периоде. В течение недели я надеюсь представить каждую выступающую и ее тему, если будет достаточно свободного времени.

Сегодня мы начнем с первой докладчицы и ее межстранового сравнительного анализа мизогинной биополитики как фактора социального неравенства по полу. В аннотации социолог и аспирантка Наталия пишет: «Цель устойчивого развития № 5 Организации Объединенных Наций включает задачи 5.3 «Ликвидировать все вредные виды практики, включая детские, ранние и принудительные браки и калечащие операции на женских половых органах» и 5.6 «Обеспечить всеобщий доступ к услугам в области охраны сексуального и репродуктивного здоровья и к реализации репродуктивных прав в соответствии с Программой действий Международной конференции по народонаселению и развитию, Пекинской платформой действий и итоговыми документами конференций по рассмотрению хода их выполнения». Обе задачи очерчивают границы мизогинной биополитики, или вредоносных культурных практик. В это понятие входят — запрет легальных абортов, селективные аборты, принудительные аборты; калечащие операции на женских половых органах, детские и принудительные браки, репродуктивное насилие (принудительные беременности, детские и подростковые беременности), акушерское насилие, принудительные стерилизации, медицинский неглект, суррогатное материнство и убийства чести. Все эти практики могут быть легальны, закреплены институционально, поддерживаться местными культурными традициями и одобряться обществом; так или иначе контролируют сексуальность или репродуктивную функцию женщин; нарушают право на телесную автономию и неприкосновенность, нарушают репродуктивные права женщин. Отличительной чертой мизогинной биополитики является то, что ее проводниками могут выступать женщины — всегда в интересах патриархальной власти; подчиняясь законам, или действуя неосознанно внутри мизогинной культуры, или под давлением и угрозами мужчин, сами являясь жертвами вредоносных культурных практик.
Несмотря на лакуны в статистических данных, доступная межстрановая статистика все же позволяет выявить вклад вредоносных практик в социальное неравенство по полу. С помощью корреляционного и регрессионного анализа в докладе будет определена степень влияния мизогинной биополитики на неравное положение женщин в различных странах мира.»

В 2005 году философ науки Элизабет Ллойд в своей книге «Женский оргазм и предвзятость в теории эволюции» последовательно раскритиковала все адаптивные гипотезы женского оргазма. Как отмечает Ллойд, многие исследования взаимоотношений в паре (особенно ранние) полностью игнорируют или неправильно интерпретируют литературу о женской сексуальной реакции, которая показывает, насколько сильно оргазм варьируется во время вагинального секса не только между женщинами, но и у одной женщины. Другими словами, высокий процент женщин никогда не испытывают оргазма во время вагинального секса, а у остальных он появляется не всегда.

Непостоянство женского оргазма во время репродуктивного секса ослабляет аргумент о том, что оргазм повышает репродуктивный успех женщины: если бы он был адаптацией, эта черта была бы гораздо стабильнее, как у мужчин. Более того, многие исследования не смогли найти доказательств, что оргазм повышает фертильность или репродуктивный успех у женщины, а именно это заявление является основополагающим у всех адаптивных теорий. Уже после выхода книги Ллойд было проведено большое исследование с достоверными статистическими данными, и снова взаимозависимость между частотой оргазмов и количеством детей у женщины не была найдена.

Самую разрушительную критику Ллойд приберегла для ошибочных теорий, которые на момент выхода книги все еще серьезно обсуждались в научном сообществе. Выявляя сомнительные данные, лежащие в основе версии «всасывания», в том числе что женщины ищут мужчин с ценными генами (за пределами связей в паре), что они могут почувствовать эти гены и им легче достичь оргазма с этими мужчинами, Ллойд разбирает аналитические методы, используемые в этих гипотезах. Во-первых, оригинальное исследование феномена всасывания наблюдалось у одной из двух женщин – это крошечный размер выборки. Кроме того, у этой женщины даже не измерялось количество всасываемой спермы, во время оргазма измерялось давление внутри матки и вне ее. Многочисленные исследования, специально проверявшие всасывание жидкости во время оргазма, не выявили такого эффекта. Но серия поздних исследований оргазма основывалась на предположении, что всасывание происходит (без каких-либо доказательств).

Более того, Ллойд показывает, что авторы этих более поздних исследований, которые утверждали, что всасывание – это адаптация, позволяющая женщинам выбирать сперму генетически ценных самцов, ненадлежащим образом манипулировали своими данными (которые включали ответы на опросы и физические данные, такие как количество сперматозоидов и объемы вагинальной жидкости). По словам Ллойд, они также использовали неправильные статистические тесты для анализа данных, что полностью обесценило их результаты. Ведь авторы не только строили свои теории на сомнительной идее «всасывания», но использовали плохо проверенные данные в поддержку своих утверждений. Критика Ллойд распространяется также на рецензентов и редакторов журналов, которые позволили опубликовать ошибочную информацию.

Один из главных тезисов книги Ллойд заключается в том, что слепая вера в адаптационизм – убежденность в том, что все биологически «важные» черты должны быть прямым продуктом естественного отбора – привела некоторых специалистов в данной области к крайним мерам, включая игнорирование достоверной литературы и манипулирование данными для получения желаемого ответа.


Дина Эмера
Женщина. Эволюционный взгляд на то, как и почему появилась женская форма

Обвинение жертвы в правоприменении было популярно в США и странах Европейского Союза во 2 половине 20 века, а именно 70-х годах. Тогда активно развивался позитивистский, основанный на обвинении жертвы подход. Он заключался в том, что пострадавшие, за исключением от несчастных случаев, в той или иной степени обладают виктимностью, свойством быть потенциальной жертвой. Такой подход, когда мы не столько признаём действия жертвы за повод совершения преступления, сколько возлагаем вину на неё, оттого оправдываем преступника, реализовался в ряде громких судебных процессов.

Так, Сью Лис приводит решение суда присяжных, оправдавших насильника женщины, которая, когда он к ней начал приставать, сказала ему «нет»; на суде адвокат обвиняемого заявил: «Как могут понять джентльмены-присяжные, когда девушка говорит «нет», она не всегда имеет в виду «нет»». Судья, согласившись с ним, заявил: «Если бы каждый мужчина остановился в первый раз, когда женщина сказала ему «нет», мир стал бы гораздо менее захватывающим местом для жизни». По итогу судебного разбирательства судом присяжных мужчина был оправдан. Аналогичное судебное решение было и в судебной практике Верховного Суда СССР.

Также Гастингс в своём исследовании, посвящённом виктимблеймингу по отношению к жертвам домашнего насилия, пишет об одном судебном разбирательстве. После того, как женщина подала на обед своему мужу рыбу, которую он не любил, он избил её, и женщина была госпитализирована. Судья во время заседания заявил: «Но вы же знали, что ваш муж не любит рыбу» и назначил всего 3 года лишения свободы её мужу, что было крайне лёгким наказанием за такое у преступление в 1970-е годы.

В настоящее время практический смысл юридического закрепления этого ведет к частичной легализации действий преступника, следствием которого является экстремальное снижение уголовного ответственности, даже за самые общественно-опасные преступления, например, убийство. Последнее нашло правовую регламентацию в уголовном законодательстве Российской Федерации, где п. «з» ч. 1 ст. 61 УК РФ и ст. 107 УК РФ являются прямым подтверждением этого. Так, в соответствии с п. «з» ч. 1 ст. 61 УК РФ и ч. 1, 2 ст. 64 УК РФ, при назначении уголовного наказания по совершенному преступлению вследствие таких обстоятельств, размер наказания может быть подвержен экстремальному снижению. Также, в соответствии с ч. 1 ст. 107 УК РФ, обвиняемому в совершении убийства может быть назначено уголовное наказание в виде лишения свободы до трех лет, что в пять раз меньше по обычному составу преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 105 УК РФ. К такому же мнению о российской правовой регламентации виктимблейминга и частичной легализации действий преступника приходят Присекин А.В и Парин.


А.Зотов
Профессиональная деформация следователя: новые формы в современной России

За последние 15 лет государственная социальная политика вернулась к улучшению положения женщин, демонстрируя приверженность идее гендерного равенства преимущественно на международной арене. Об этом свидетельствуют как Национальная стратегия действий в интересах женщин на 2023—2030 гг., так и Концепция государственной семейной политики в России на период до 2025 г. Это — вместе с сокращением финансирования науки — не могло не повлиять на исследования.

За последние пятнадцать лет в России не было проведено ни одного масштабного социологического исследования по проблеме гендерного равенства и прав женщин. Вместе с тем возросла численность публикаций по этой проблематике. Так, в российской электронной базе данных e-library представлено несколько десятков тысяч статей по различным аспектам прав женщин. Среди них выделяются фундаментальные работы О. А. Хасбулатовой, Н. С. Григорьевой, Н. Л. Пушкаревой и других.

Однако в целом анализ публикаций показывает, что происходит количественный рост за счет качества. По мнению автора, это обусловлено двумя обстоятельствами. С одной стороны, перенос акцентов в государственной политике привел к сокращению использования гендерной методологии при проведении исследований. С другой — сами исследования стали носить узко эмпирический и пилотный характер. Большинство исследовательских мини-проектов сосредоточены в социологии и ориентированы на изучение семьи, детей, родительства. При этом в них превалирует традиционный подход, основанный на понимании естественности социальных различий мужчин и женщин. Вне исследовательских интересов лежат иные социальные институты и их роль в построении гендерной системы. В еще более скромном виде проблематика гендерного равенства представлена в других областях гуманитарного и социального знания. Автор соглашается с мнением Э. Ю. Россман, что размывание предметного и методологического поля связано с попыткой уйти от политической повестки гендерного неравенства в более нейтральные темы в силу роста консервативных настроений в политической элите.


Воронина О. А.
Исследования прав женщин в контексте времени: теория и практика в 1996—2023 гг

Компания Humanyze под руководством Бена Уэбера, внедрившего понятие people analytics [Анализ людей, – англ. Междисциплинарное направление бизнес-аналитики в области управления человеческими ресурсами], используя разработки Массачусетского технологического института, изготавливает смарт-бейджи для сотрудников и руководителей с сенсорами, записывающими их передвижения, разговоры и даже физиологические реакции (стресс, возбуждение, скуку). Анализируя лишь анонимные данные на уровне групп, фирма может помочь организациям распознать незаметные взгляду элементы рабочих отношений, например скрытую динамику власти.

В недавнем исследовании, опубликованном в Harvard Business Review, Уэбер и его команда вызвались расшифровать поведенческие различия между мужчинами и женщинами в крупной международной фирме, а также исследовать, могли ли такие различия отчасти объяснить недостаточную представленность женщин в высшем руководстве (где они составляли лишь 20 %).

Исследователи четыре месяца собирали данные с email-ящиков, информацию о расписании всех встреч и совещаний и о местонахождении сотен сотрудников всех рангов. Особое значение имели данные, полученные с бейджей, которые носили некоторые сотрудники. Сенсоры записывали, кто с кем разговаривал; где, когда и как долго люди общались между собой; кто над кем доминировал в каждой беседе. Команда Уэбера ожидала обнаружить поведенческие различия между мужчинами и женщинами в отношении их энергичности и привычек в нетворкинге: «Женщины, вероятно, имели меньше наставников, меньше проводили времени тет-а-тет с менеджерами или проявляли меньше инициативы, чем мужчины, в общении со старшим руководством».

Однако результаты не показали существенных различий между тем, чем женщины и мужчины занимались на работе: «У женщин было такое же количество контактов, что и у мужчин, они проводили столько же времени со старшим руководством и распределяли свое время аналогично мужчинам на той же позиции. Мы не могли видеть, над какими проектами они работали, но мы обнаружили, что мужчины и женщины ничем не различались в своем режиме – в количестве времени, проведенном онлайн, в напряженности работы и личных разговорах. И при оценке эффективности работы мужчины и женщины получили статистически идентичные баллы. Это касалось женщин на любом уровне должности. И все же женщин не повышали, в отличие от мужчин».

Очевидно, что, по крайней мере в этой организации, нет веских причин для неравного представительства мужчин и женщин в высшем руководстве. Если мужчины и женщины ведут себя одинаково и работают одинаково, единственное объяснение более высоких показателей успеха мужчин заключается в привилегированном отношении к ним. Важно отметить, что технологии позволяют организациям собирать и обрабатывать данные о мельчайших деталях повседневного поведения для наглядной демонстрации того, что иначе могло бы показаться лишь субъективным мнением.


Томас Чаморро-Премузик
Ловушка некомпетентности. Почему непрофессиональные мужчины становятся лидерами и как это исправить

Сегодня все знают, что депрессия — тяжелая и опасная болезнь; даже начальник на работе должен это понимать; вы вправе потребовать больничный. Вместе с медикализацией депрессии происходит ее коммерциализация, когда психотерапевт и препараты образуют композицию (или, как сейчас принято говорить, ассамбляж), в которую встраивается душевная жизнь человека, осознающего себя как пациента, — и вот мы уже выбираем себе идентичность из списка диагнозов: у меня такое-то расстройство с такой-то спецификой, психотерапевт Х, препарат Y. Клиническая картина мира состоит из треугольников: в одном углу терапевт, в другом препарат, а в третьем субъект как пациент. Больше в этом мире нет ничего — только симптомы и эффекты, ожидаемые и побочные. И вроде бы все работает, но что-то тут не так.

Что не так, объяснял Марк Фишер в 2009 году: препараты лечат следствия, но не причины. Мы знаем, что депрессия бывает вызвана низким уровнем серотонина, и корректируем его при помощи таблеток, но не хотим задумываться о том, почему у нас такой низкий уровень серотонина. Медикализация и коммерциализация душевных болезней представляют собой, по Фишеру, одновременно их деполитизацию. То, что мы считаем своим собственным несчастьем, является на деле общей бедой. Но это труднее всего признать, потому что в депрессии человек как бы заперт в своем «я». Как пишет Бюн-чхоль Хан, депрессия — это боль одиночества, невозможность быть с другим, любить, выйти за пределы своего нарциссического круга. Другое имя для нее — отчуждение. Оставьте меня в покое, мне не нужны ваши советы, мои страдания не сравнятся с вашими. Между тем даже призывы не обесценивать наш депрессивный опыт сформулированы на языке рынка: получается, что опыт имеет цену и подлежит обесцениванию, как и любой товар.

Медикализацию душевных расстройств Фуко называл «психиатрической властью». Сегодня, в противоположность возникшим в 1960–1970-е антипсихиатрическим тенденциям, мы оказались в ее распоряжении. «История безумия» Фуко — такая книга, к которой следовало бы написать продолжение. Раньше лечили принудительно, а теперь мы сами послушно идем к терапевту и едва ли не с гордостью сообщаем, что у нашего биполярного расстройства депрессивный эпизод. Почему мы это делаем? Потому что надо с чем-то отождествить себя — но с чем? С работой, которую не любишь? С родиной, которая пытает и бьет? Вместо этого я отождествляю себя с собой, со своей болью, со своим диагнозом, таким образом пытаясь создать замкнутую тавтологическую структуру А=А, то есть Я=Я.

Преодолеть депрессию на индивидуальном уровне можно только сломав эту замкнутую структуру: забыть о себе, выйти навстречу внешнему, позволить себе быть захваченным чем-то гораздо более значительным и интересным, чем я. «Я» на самом деле вообще не предмет даже, а пустая категория — ничего интересного там нет; все интересное начинается с другого. Вкус хлеба, глоток воздуха — все это больше и важнее, чем я.

Однако есть еще уровень социальный, и в нем депрессия как круговая порука: да, мы можем выбираться из себя поодиночке, или просто стабилизироваться, оставаясь пациентами и не покидая своего клинического треугольника (терапевт–препарат–пациент), — но депрессия сохраняется в качестве фона; она структурно обусловлена. Наш очень древний мозг просто отказывается играть по правилам системы, с которой у него не экзистенциальные даже, а онтологические разногласия. Кафка в «Превращении» находит для этого самый лучший образ: Грегор Замза просыпается в своей постели огромным насекомым — чтобы не идти на работу. Терапевт и препараты могли бы поднять ему серотонин и заставить идти туда, куда он не хочет, но, когда действие веществ ослабнет, он вновь проснется на круглой спине со множеством мелких и липких ножек.

Чем больше мы уходим в себя, в свою индивидуальность, отстраиваясь от внешнего, избегая любви, товарищества и солидарности, давая что-то другим только при условии получить взамен, — тем глубже увязаем в болоте депрессивной реальности мира отчужденных индивидов, снова и снова распадающегося на клинические треугольники. Настоящая терапия — это радикализация нашего не-согласия, коллективное действие, совместные практики преодоления отчуждения: не лицемерная принудительная социализация сверху или сбоку, а выход на улицу, борьба за город, за лес, за других людей, оказавшихся в беде. Это такой опыт выхода из себя, который невозможно обесценить, потому что он не индивидуальный, а общий, и он бесценен: наша общая и легко переводимая на любой язык радость от того, что мы смогли — или хотя бы попытались.


Оксана Тимофеева
Это не то

Таким образом, место женщин в отношении к этому образу действия находится там, где выполняется работа по созданию условий, способствующих тому, чтобы мужчина завладел концептуальным образом сознания. Удовлетворение физических потребностей мужчины, организация его повседневной жизни, даже постоянство эмоционального фона максимально подстраиваются под его обязательства.


Курбанова Л.У.
Место женщины в социологии в теоретической концепции Дороти Е. Смит

Когда в 1970 году я взялась писать "Почему не было великих художниц?", такого явления, как феминистская история искусства, еще не существовало. Как и прочие формы исторического дискурса, ее нужно было сконструировать. Необходимо было искать новые материалы, создавать теоретическую базу, постепенно разрабатывать методологию. С тех пор феминистская история искусства и критика, а в последнее время и гендерные исследования стали важным ответвлением дисциплины.

Что, возможно, еще более важно, феминистская критика (конечно, наряду со смежными направлениями критической мысли, включая исследования колониализма, квир-теорию, афроамериканские исследования и т. д.) сама вошла в мейнстримный дискурс: правда, часто поверхностно, но в работах лучших ученых — как неотъемлемая часть новой исторической практики, в большей степени опирающейся на теоретический фундамент и увязанной с социальным и психоаналитическим контекстом.

Возможно, это звучит так, словно феминизм надежно обосновался под сенью одной из самых консервативных интеллектуальных дисциплин. Это далеко не так. В визуальных искусствах всё еще существует сопротивление более радикальным вариантам феминистской критики, а ее представители обвиняются в таких грехах, как пренебрежение вопросами качества, разрушение канона, недооценка визуального измерения, сущностно важного для произведения искусства, и сведение искусства к обстоятельствам его производства — другими словами, в подрыве идеологических и прежде всего эстетических предубеждений дисциплины.

Всё это к лучшему; феминистская история искусства существует для того, чтобы нарушать спокойствие, ставить под сомнение, наводить шорох в патриархальных курятниках. Ее не следует принимать просто за очередной вариант искусствоведческого мейнстрима или дополнение к нему. В наиболее сильных своих проявлениях феминистская история искусства — это трансгрессивная и антисистемная практика, призванная поставить под вопрос многие из основных заповедей дисциплины.

Я хотела бы закончить на этой несколько спорной ноте: во времена, когда возвращаются определенные патриархальные ценности, как это неизменно происходит в периоды конфликтов и напряженности, женщины должны быть непоколебимы в отказе от своей освященной веками роли жертв или всего лишь сторонниц мужчин. Пришло время переосмыслить основы нашей позиции и укрепить их для предстоящей борьбы. Как феминистку меня беспокоит очевидная реставрация самых вопиющих форм патриархальности (отличный момент для так называемых настоящих мужчин утвердить свое пагубное господство над «другими» — женщинами, геями, артистичными или чувствительными натурами), возвращение того, что с таким трудом подавляется.

<...>

Каждый раз, когда я вижу, как сплошь мужская по своему составу группа участников панельной дискуссии по искусству обращается с поучительными речами к преимущественно женской аудитории, я понимаю, что до достижения истинного равенства еще далеко. Но я считаю, что это решающий момент для феминизма и места женщин в мире искусства. Сейчас, более чем когда-либо, нам необходимо осознавать не только наши достижения, но и те опасности и трудности, которые ждут нас в будущем. Нам понадобятся весь наш ум и вся смелость, чтобы быть уверенными в том, что голоса женщин слышат, их работы видят и о них пишут. Такова наша задача на будущее.


Линда Нохлин
Художницы в новом тысячелетии

Дослушала я книжку про невидимых женщин. (“Invisible Women: Data bias in the world designed for men”, авторка Caroline Criado-Perez) И навела она меня на сотню мыслей. Обычно я придерживаюсь правила “один пост = одна мысль”, но здесь от него придётся отступить.

Книга даёт системный взгляд на то, как женщин исключают из принятия решений в самых разных областях жизни, и потом из ресурсов женщин же восполняются вскрытые неучтёнки. С примерами. Вот прямо с горами примеров, чтоб наглядней. Чтоб не отмахнуться, что это где-то там, вдали, в облаках, в теории. Нет-нет, всё очень реально и рядом.

В самых разных областях жизни прослеживаются одни и те же тенденции:

- При разработке товаров и услуг имеет место ориентация на мужчину как на пользователя по умолчанию.
- Образ жизни мужчины берётся за норму, образ жизни женщины - за отклонение.
- Биология мужчины берётся за норму, биология женщины - за отклонение.
- К нуждам женщин относятся как к частному случаю, которым всегда можно пренебречь.
- Социальные требования к женщинам в обществе, где живут пользовательницы, не учитываются.
- Когда товары и услуги предсказуемо не выполняют свою функцию при использовании их женщиной, есть сильное давление исправлять женщину, а не товар.

Приведу парочку примеров, которые мне запомнились.
В шведском городке Карлскога в 2011 году обнаружили, что график уборки снега выстроен вокруг графика работающих мужчин. Улицы чистили от главных артерий к маленьким улочкам и дворикам, поскольку по умолчанию составители графика исходили из нужд мужчины, водящего машину. О том, что женщины чаще пользуются общественным транспортом, а также частенько толкают перед собой коляску с ребёнком, при составлении графика как-то забыли.
График пересмотрели только потому, что некий чиновник посмеялся: мол, в уборке снега точно сексизма не найти! Нашли. И, к чести городской администрации, переделали графяик, приоретизируя пешие маршруты. К удивлению администрации, легче стало не только населению, но и системе здравоохранения! В больницы стало поступать меньше женщин с травмами от падения на льду.

В Бангладеше решили осчастливить женщин экологически чистой плитой. Проблема, которую решали разработчики, совершенно реальна: старые плиты при готовке страшно чадили, и вдыхать эти пары было вредно для здоровья женщин и детей при них. Впрочем, решать проблему сели не из-за женщин. Просто в лесном хозяйстве наметился кризис, и было решено, что причиной ему был хворост, собираемый женщинами для готовки.

В общем, сделали новые плиты, стали убеждать женщин ими пользоваться. Но, поскольку при разработке женщин не спросили об их нуждах, новые плиты не прижились - они увеличивали время на готовку (у пользовательниц, которые и так пашут по 15 часов в день) и требовали постоянной чистки. Об отказах женщин пользоваться плитой трубили газеты: “Несмотря на наличие выбора, женщины Бангладеша предпочитают плиты, загрязняющие окружающую среду!” Ну да, конечно, женщины виноваты. А тут ещё и выяснилось, что кризис в лесном хозяйстве вовсе не из-за хвороста, и разрабатывать для женщин функциональную плиту нужда отпала.

Даже при разработке чисто женских товаров нужды женщин учитываются через пень-колоду. Взять молокоотсос “Медела”. Знаю этот молокоотсос, сама им пользовалась. Функцию свою он выполняет, но пользоваться им неудобно. В частности, от женщины требуется сидеть, придерживая руками конструкцию для сцеживания, по сорок минут, а то и больше. Ах, эта уверенность разработчиков, что у женщины полно свободного времени, которое женщина с готовностью потратит на скучнейшее занятие на свете! Действительно, зачем делать молокоотсос, оставляющий свободными руки и дающий свободу действий? Посидит баба в неудобной позе часок, не развалится!

И так везде. От униформы, не рассчитанной на особенности женской анатомии, до мобильников, слишком больших для женской руки.

Теперь о мыслях, на которые книга меня натолкнула.

Во-первых, она помогла мне взглянуть через новую призму на социальное давление, подталкивающее женщин рожать детей. То есть как сигналить из каждого утюга, что дети - главная цель жизни женщины, это пожалуйста. А как выделить ресурсы для науки, чтобы изучить женские немочи, связанные с репродуктивной системой, так вся важность куда-то улетучивается.

Женщины лезут на стенку с болезненными месячными, женщины получают травмы в родах, женщины борются с послеродовой депрессией, женщины гробят здоровье о ещё 100500 побочек детопроизводственного процесса… а исследования, направленные на то, чтобы облегчить тот или иной аспект, отклоняются при выдаче грантов как “неприоритетные”. И сразу становится понятно, какой аспект деторождения ценится больше всего. Халява. Общество привыкло к женщине как к бесплатному станку по производству налогоплательщиков.

Во-вторых, новыми красками заиграло заявление “женщины и мужчины разные от природы”, которое не раз попадалось мне в сети. Я и раньше замечала, что апелляция к биологической разница полов делается для того, чтобы заткнуть женщину и запретить женщине. Книга высветила для меня новую грань этого лицемерия. При том, как скоры люди напоминать про разницу в биологии, об этой разнице тут же забывают, когда приходит время включать женщин в тест-группы при разработке спас-оборудования и медпрепаратов.

В тестированиях превалирует подход “один размер подходит всем… мужчинам”. Когда тестируют ремни безопасности на автомобилях, манекен имитирует мужское тело - невзирая на то, что у женщин другие пропорции, другой средний вес и другое распределение жировых тканей в организме. Когда тестируют медпрепараты, тест-группы часто состоят из особей мужского пола, причём уже начиная с мышек. Ведь у женщин есть менструальный цикл, который может повлиять на замеры! И вообще, женщины такие сложные, данные будет труднее анализировать! Ага, ага, разница в биологии важна только тогда, когда нужно увильнуть от соблюдения прав человека в отношении женщин. А когда речь заходит о реальной биологии, разница никого не волнует.

В-третьих, конечно же, всплыла тема затыкания дыр.

Об обязанностях женщины перед обществом готов рассказать каждый встречный-поперечный. Женщина должна быть стройной, молодой, красивой, ухоженной, спортивной кулинаркой, рукодельницей, секретаршей, садовницей, врачихой всех специальностей, учительницей по всем дисциплинам, а также ещё 100500 параметров, о которых я забыла. Но, конечно, всё это ничего не стоит, если у женщины нет выводка румяных, здоровых, воспитанных, образованных, ухоженных малышей, для которых женщина создала нетоксичную, стимулирующую атмосферу без всякого этого вашего экранного времени и генномодифицированных продуктов.

А вот осознать, что общество и государство тоже много чего женщине задолжало - процесс куда более запутанный и скрытый. Книга высвечивает дыры в системе и происхождение этих дыр: банальный факт, что женщину не считают за человека. При создании инфраструктуры, при планировании госбюджета, при разработке новых технологий в дизайн очень легко прокрадывается постулат, что женщина перебьётся, перетерпит, приспособится. И вообще, сама виновата. Зачем не родилась мужчиной?

Такие вещи важно осознавать, потому что от них зависит реакция женщины на системные проблемы. Да, закрывать дыры часто всё равно приходится из своих ресурсов. Но понимание, откуда берутся дыры, помогает требовать компенсации, а также отфутболивать претензии, высказанные не по адресу. И, кстати, смотреть, понесут ли их по адресу? Если нет - значит, людей с претензиями не проблема интересовала, а пнуть женщину.

В-четвёртых, я лишний раз задумалась, что со всем этим делать. Авторка думала над этим тоже, но её рассуждения для меня слишком идеалистичны. “Если государство в самом деле заинтересовано в том, чтобы у всех членов общества были равные права и равный доступ к качеству жизни, государство начнёт собирать и учитывать данные, касающиеся женщин…” Ахаха. Можно подумать, больших шишек заботит равенство. Большинство людей наверху - мудаки вроде Маска и Безоса. Я уверена, они были бы рады и довольны продолжать пользоваться плодами эксплуатации женщин.

Но, как известно, абьюзеры страшно не любят, когда их токсичные слова и поступки становятся достоянием общественности. Говорить о нуждах женщин, высвечивать недообеспеченность женщин, указывать на эксплуатацию женщин нужно не столько из надежды, что у привилегированных проснётся совесть, сколько ради изменения того, что приемлемо в обществе, а что недопустимо.
По итогу. Книжка про невидимых женщин - не лёгкое чтение. Но я считаю, её стоит прочитать. Просто чтобы знать на примерах, насколько общество, как оно есть сейчас, привыкло наживаться на женщинах, игнорировать женщин, решать проблемы за счёт женщин, ещё и винить за проблемы самих же женщин.
Чтобы, когда кто-нибудь начинает вам втирать, что ваша физическая боль - плод вашего воображения, что присмотр за детьми - это просто “сидеть дома”, что ваше нежелание принимать лишнюю нагрузку без адекватной компенсации - это позор и бессердечный эгоизм, вам было легче развернуться и уйти. Не тратить время на разговоры и сомнения в себе. Лучше потратить его на поиски союзниц, которые поймут, поддержат и помогут.

Напоследок считаю нужным заметить, что подходы, приводящие к дискриминации женщин, распространяются и на другие притесняемые группы - ЛГБТ, не-белых, эмигрантов, калек, детей и так далее. Я далека от мысли, что эксплуатируют и дискриминируют только женщин. Я знаю, что эксплуатируют и дискриминируют всех, кто уязвим. И это неправильно, несправедливо и неприемлемо.


perelynn via fem_books

Каркищенко Е. А.
Формирование гендерной идентичности тинейджера (на материале научно-популярных СМИ)

Домогательства — это еще один элемент унижения рабочего класса. Вряд ли навязчивые приставания можно объяснить необъятной сексуальной энергией. Тем более вряд ли мы можем назвать это нормальными отношениями между полами.

Для начальников это способ продемонстрировать свою власть и еще раз показать подчиненной (или подчиненному — и такое бывает) — свое место. А что ужаснее всего, работницы сталкиваются с домогательствами еще и со стороны своих же коллег и клиентов.

Обратимся к некоторым западным исследованиям. Почти все работницы пятизвездочных отелей сталкивались с тем, что гости проявляли к ним нежелательное сексуальное внимание — говорится в журнале Gender, Work & Organization. 80% официанток рассказали о том, что к ним домогались — исследование в журнале Today. 88% работниц строительной сферы тоже имели такие проблемы, как говорится в другом отчете. Это в западных странах, которые ужасны не «диким матриархатом», а все той же капиталистической эксплуатацией, стыдливо прикрытой либеральными лозунгами о равноправии.

Совсем недавно, 18 сентября, в США вышли на протест работники и работницы «Макдональдса». Демонстрации прошли в 10 городах. Одно из главных требований — обеспечить безопасное рабочее место.

Единственный в США профессиональный союз ресторанной бедноты «Объединенные центры ресторанных возможностей» сообщает, что с той или иной формой сексуальных домогательств сталкиваются 90% женщин-работниц и 70% мужчин-работников в этой сфере. Агрессорами становятся менеджеры, сотрудники и посетители. Часто это повторяющееся явление.

В Соединенных Штатах, как и во многих других странах мира, работа в фастфудах — одна из самых низкооплачиваемых. В США интересы работников «Макдональдса» — часто это чернокожие, латиноамериканцы или мигранты — не представляют профсоюзы. Рабочие подавали жалобы, но руководство никак на них не отреагировало.

18 сентября 2018 года несколько десятков демонстрантов собрались у штаб-квартиры компании «Макдональдс». В Новом Орлеане бывшие и настоящие работники скандировали: «Макдональс, ты не можешь спрятаться. Мы видим твою грязную сторону». Протесты прошли в Сан-Франциско, Сент-Луисе, Канзасе, Миссури и Дареме.

Бездействие компании в отношении вопроса домогательств — это часть широкой культуры неуважения и эксплуатации. Компания пытается не допустить того, чтобы работники присоединились к профсоюзу, и агрессивно воспринимают требование повысить оплату труда до 15 долларов в час.

Адриана Альварес, 26-летняя работница, рассказывает: «Люди не знают, через что мы проходим за стойками, в туалетах и подсобкам… Мы устали от этого». Участницы акции рассказывали об управляющих, которые принуждали работниц, особенно самых незащищенных, к интимной связи, о напряженных отношениях внутри коллектива и конкуренции в среде самих работников.


Катерина Андреева

#однафеминисткасказала


Листала тут одну серьезную книжку по антропологии и всякому такому. Крч, есть такая штука - линии Гарриса, это такие поперечные костные пластины в ростовой зоне костей. Их наличие говорит о том, что в процессе роста организм подвергался сильным стрессам и болезням.

Так вот, там есть интересная глава про сравнительный анализ захоронений с 11 по 13 век на территории средней полосы России. Так вот, даже когда количество линий Гарриса среди захоронений мужчин существенно пошло на убыль, т.е. после переселения жизнь устаканилась и как-то наладилась, количество таких линий в женских костях не только не изменилось количественно на единицу женского скелета, но не изменилось и в целом, т.е. эти линии обнаруживаются у 100% найденных женских останков. Это я повторюсь, на протяжении целых долбанных трех веков. Авторы книги никак не комментируют этот невероятный феномен и стараются его аккуратненько обойти