Политфак на связи

Далее речь заходит о проблеме фальсификаций предпочтений — когда часть респондентов отвечает неискренне из-за опасений осуждения или преследования. Здесь автор ссылается на два экспериментальных исследования, посвященных анализу влияния этого феномена на результаты опросов.

Дизайны обеих работ строятся на списочном эксперименте — когда двум группам респондентов зачитывают ряд утверждений, а затем спрашивают, со сколькими из них они согласны, но экспериментальной группе дают на одно утверждение больше, чтобы оценить разницу в ответах респондентов на него. Так, исследователи стараются оценить эффект фальсификаций предпочтений. В работе Philipp Chapkovski and Max Schaub (2022) влияние фальсификаций предпочтений при вопросе о поддержке т.н. СВО оценивается в 10% пунктов. А вот в статье Timothy Frye, Henry Hale, Ora John Reuter, and Bryn Rosenfeld (2023) этот эффект уже не дает такой разницы, правда исследование посвящено уже уровню поддержки Путина. От себя также добавлю исследование проекта PROPA, согласно которому разница в ответах о поддержке т.н. СВО не столь велика — это тоже экспериментальное исследование, хотя там задаются немного другие вопросы, не списочным образом, что важно. Отсюда и разница в результатах.

Что написано во фрагменте статьи по итогу?

"Altogether, to the extent that preference falsification exists, it is likely to be less than 10 percent of the overall sample, at 6–10 percentage points".

То есть автор вообще не спорит с тем, что проблема фальсификации предпочтений есть, но просто не считает ее важной — хотя сами исследования, на которые идет ссылка, скорее говорят, что разница статистически значима. Но не важна она для автора по другой причине — дескать, потому что все равно большинство ответов выходят лояльными. Штош.

Грустно все это — особенную печаль вызывают выводы статьи:

"Altogether, various approaches suggest that one can generally trust Russian public opinion data, albeit with some reservations. Specific feelings that underlie the war support—such as resignation, acquiescence, or avoidance—might be up for debate. But the very fact that the war is embraced by a majority of Russians, and that it has become part of Russia’s “new normal,” is not".

Создается впечатление, что автор работы просто всеми силами защищает свой любимый нарратив вопреки эмпирическим фактам (которые, как оказалось, не так существенны для него).

Но с чего вообще мы взяли, что опросы в автократиях имеют такое же значение, как в демократиях? Почему автор не поясняет, в чем заключается феномен популярности властей и их инициатив в автократиях (борьба с альтернативными политическими силами и контроль над медиа)? Почему уровню поддержки людей в недемократическом режиме той или иной инициативы или фигуры придается столько значения, если при автократии все равно нет ни сменяемости власти через выборы, ни свободной медиа-среды? А вот потому что автору жуть как хочется доказать свою позицию любой ценой. Печально, конечно.

www.tgoop.com/politfack/518

1.4K viewsDec 19 at 09:11

Далее речь заходит о проблеме фальсификаций предпочтений — когда часть респондентов отвечает неискренне из-за опасений осуждения или преследования. Здесь автор ссылается на два экспериментальных исследования, посвященных анализу влияния этого феномена на результаты опросов.

Дизайны обеих работ строятся на списочном эксперименте — когда двум группам респондентов зачитывают ряд утверждений, а затем спрашивают, со сколькими из них они согласны, но экспериментальной группе дают на одно утверждение больше, чтобы оценить разницу в ответах респондентов на него. Так, исследователи стараются оценить эффект фальсификаций предпочтений. В работе Philipp Chapkovski and Max Schaub (2022) влияние фальсификаций предпочтений при вопросе о поддержке т.н. СВО оценивается в 10% пунктов. А вот в статье Timothy Frye, Henry Hale, Ora John Reuter, and Bryn Rosenfeld (2023) этот эффект уже не дает такой разницы, правда исследование посвящено уже уровню поддержки Путина. От себя также добавлю исследование проекта PROPA, согласно которому разница в ответах о поддержке т.н. СВО не столь велика — это тоже экспериментальное исследование, хотя там задаются немного другие вопросы, не списочным образом, что важно. Отсюда и разница в результатах.

Что написано во фрагменте статьи по итогу?

"Altogether, to the extent that preference falsification exists, it is likely to be less than 10 percent of the overall sample, at 6–10 percentage points".

То есть автор вообще не спорит с тем, что проблема фальсификации предпочтений есть, но просто не считает ее важной — хотя сами исследования, на которые идет ссылка, скорее говорят, что разница статистически значима. Но не важна она для автора по другой причине — дескать, потому что все равно большинство ответов выходят лояльными. Штош.

Грустно все это — особенную печаль вызывают выводы статьи:

"Altogether, various approaches suggest that one can generally trust Russian public opinion data, albeit with some reservations. Specific feelings that underlie the war support—such as resignation, acquiescence, or avoidance—might be up for debate. But the very fact that the war is embraced by a majority of Russians, and that it has become part of Russia’s “new normal,” is not".

Создается впечатление, что автор работы просто всеми силами защищает свой любимый нарратив вопреки эмпирическим фактам (которые, как оказалось, не так существенны для него).

Но с чего вообще мы взяли, что опросы в автократиях имеют такое же значение, как в демократиях? Почему автор не поясняет, в чем заключается феномен популярности властей и их инициатив в автократиях (борьба с альтернативными политическими силами и контроль над медиа)? Почему уровню поддержки людей в недемократическом режиме той или иной инициативы или фигуры придается столько значения, если при автократии все равно нет ни сменяемости власти через выборы, ни свободной медиа-среды? А вот потому что автору жуть как хочется доказать свою позицию любой ценой. Печально, конечно.

BY Политфак на связи