Продолжаем обозревать спецномер «Флагов» и читаем поэтическую подборку поэта, прозаика, музыканта Александра Фролова. В «Искушении числом» герои текстов вновь и вновь пытаются вернуть себе ощущение материальной совместности: они называют вещи, пытаются обжиться в городе, в котором «остановилось их сердце», предоставить собственное описание и вердикт разрозненному универсуму.

МЕЖКОНТИНЕНТАЛЬНЫЙ ВЕРТЕП

Я не знаю, когда это закончится, как не знают, где начинается юг, на который улетают птицы под шёпот звёзд.

Мои слова оторваны от мира.
За окном дождь – нарисован карандашом.
Заполнить каждый разрыв представлением.

Я – актёр бродячего театра.
В очередной раз мы сколотили сцену из гнилых досок затонувших кораблей.
Находки со свалок служат нам декорациями и всё чаще постелью.

Кто-то не дописал эту пьесу.
Мы вынуждены импровизировать – умирать и умирать снова.

Яблоки и мандарины на столе, но мои руки заняты едой попроще.
Говорят на скотобойнях не распускаются цветы.

Я смотрю на каплю чая (слезу красного карлика), скользящую вниз по чашке.
Гудки поезда, цикады, облюбовавшие холодильник, полулицо Линкольна на обрывке банкноты смеётся или кричит.

Школьник склонился над столом под углом, совпадающим с диагональными линиями в тетради, с тем, как летит топор мясника.

Лучи чёрного солнца не преломляются в воде озера, превращая её в смолу.
Местность вокруг расширена, как зрачок людоеда.
Мы пересекаем её – протяженные, как гласная и миля.
Ударение перескакивает из твоего на моё тело и обратно – блуждает лабиринтами, убегая от сознания.

Может быть всё, что от нас осталось – сила инерции?

На нашем YouTube-канал стала доступна запись сдвоенного поэтического вечера Артёма Ушканова и Максимилиана Неаполитанского, который состоялся 17 сентября в «Открытом пространстве». На встрече мы собирали донаты для комитета «Гражданское содействие». Спасибо всем, кто провел вечер с нами!

→ смотреть видео

→ читать на Максимилиана Неаполитанского «Флагах»
→ читать Артёма Ушканова на «Флагах»

Сегодня читаем прозу Софьи Сурковой, вошедшую в специальный номер «Флагов». Суркова определяет своё письмо как антибиографичное, стоящее над жизнью: её создание вверяется не внешним событиям, а подражательным моделям Колетт Пеньо или стёртым идиоматическим конструкциям («Лицо русского аутизма»).

2. Прозаический отрывок, написанный мной без повода от усталости

Всё, что я пишу, антибиографично. Я делаю жизни одолжение, когда что-то из неё попадает в текст. Обычно я делаю вид, что её, жизни, нет. Думаю, если начать писать о себе, письмо обретёт почерк старика. Иногда мне становится очень сухо и я раскладываю вокруг мокрую одежду, чтобы она издавала влагу. Так я побеждаю сухость. Рукава тогда отрастают до пола, волочатся, намокают, становятся тяжелее – локти не поднять. Я не умру потому что я не хочу умирать

Я стремлюсь изобразить величие мира и надеваю шутовской колпак. Красота – это приступ смеха. Он предстаёт смущённому взору прохожих. Это нонконформизм, это порог смерти.

В сегодняшнем «Дайджесте» – стихи Эрики Хант, американской поэтессы, представительницы языкового письма. Как пишет в предисловии переводчик Ян Пробштейн, «как правило, поэты языка работают со стихотворениями (зачастую прозостихами) с усложненным синтаксисом, разъединенными, разорванными синтактико-смысловыми периодами, что по мысли Рона Силлимана, высказанной в эссе "Новое предложение" (1979), направлено на подрыв буржуазной эстетики. Продолжая экспериментировать с языком, Эрика Хант, тем не менее, не отказывается от прямоты нарративного высказывания – и как женщина, и как афро-американка, она обостренно реагирует на окружающую действительность».

СВ••БОДА

возжигает во мне изобилие
пахнущее дождем. Чувство
неба полно поразительной
музыки. Тимпаны, труба,

разорванный голубой шатер велит
убедительное, совокупное событие, в котором
ни одна фальшивая интонация
не станет царствовать

надо всем. Любая женщина,
мужчина и ребенок доказывают, что дождь
падает, никогда не иссякая

Свобода – это точка разрыва
превыше ярости
я не страшусь и не забочусь
о том, что гробовщики предупредили меня
не принимать слишком близко к сердцу, не
любить слишком сильно, не слишком
вглядываться в прошлое,
Что тогда останется разорвать?

Ничего не останется разрывать
Ничего не останется принимать.

Друзья, прямо сейчас мы готовим к выпуску новый номер журнала, о котором скоро расскажем. Параллельно с этим на разных этапах производства находятся книги поэтической серии «Флагов» и партнёрских проектов, которые мы надеемся выпустить до конца этого года.

Для того, чтобы все задуманное сбылось, нам нужна ваша поддержка. Вы можете поддержать «Флаги», сделав донат с помощью платформы CloudTips, а также приобретая книги поэтической серии журнала в «Фаланстере», «Порядке слов», других независимых книжных или через интерфейс «Товары» нашего паблика VK.

Мы всегда рады видеть вас на поэтических вечерах, лекциях и презентациях книг; анонсы ближайших мероприятий скоро появится на наших страницах.

Спасибо, что остаётесь с нами!

Сегодня читаем статью искусствоведа и арт-критика Юлии Тихомировой об Алексее Парщикове как теоретике фотографии и носителе техногенного взгляда художника, связывающего советскую неподцензурную реальность с вневременной фотогеничностью мира:

И тем удивительнее, что для Парщикова это состояние – естественное состояние переводчика. Переводчика, а значит и критика, интерпретатора, аналитика и художника в том числе. Парщиков, наверное, самый милосердный поэт в этом смысле – он не оставляет интерпретатора одиноким, делает его со-причастным этому состоянию метагравитации. В самом конце эссе поэт ультимативно заявляет, что гипертекст – это тело. Кажется, это можно понять так: все, о чем ты пишешь, должно восприниматься тобой как как продолжение тебя, как то, на чем находятся твои рецепторы и болевые точки.

Лекцию Юлии о Парщикове как о критике фотографии можно посмотреть на YouTube: youtu.be/LosBYjpILVQ.

Сегодня в «Дайджесте» читаем подборку поэтессы и переводчицы Марии Малиновской «Бе_ла_ло_русский», в котором попытка конструирования национальной и культурной идентичности натыкается на параллельное обесценивание, рассыпание всех её составляющих:

<...>

так почему вы пишете на языке империи которая вас колонизировала?

потому что это способ освободиться
из контекста несуществования
как самого безопасного способа жить

моя земля хоронила меня много раз

укачивала в выкопанной для меня могилке

растила живые трупы-клубни своего червивого
национального овоща

бульба бусел возера и мова

<...>

Лауреаты Премии Андрея Белого разных лет, публиковавшиеся на «Флагах»

→ Полина Андрукович (Поэзия, 2021)
→ Лев Оборин (Литературные проекты и критика, 2021)
→ Дмитрий Гаричев (Проза, 2020)
→ Андрей Тавров (Поэзия, 2019)
→ Андрей Сен-Сеньков (Поэзия, 2018)
→ Валерий Шубинский (Литературные проекты и критика, 2018)
→ Леонид Шваб (Поэзия, 2016)
→ Василий Бородин (Поэзия, 2015)
→ Иван Ахметьев (Заслуги, 2013)
→ Кирилл Корчагин (Литературные проекты и критика, 2013)
→ Алёша Прокопьев (Перевод, 2010)
→ Александр Уланов (Литературные проекты и критика, 2009)
→ Владимир Аристов (Поэзия, 2008)
→ Дмитрий Кузьмин (Заслуги, 2002)
→ Михаил Ерёмин (Поэзия, 1998)
→ Юлия Кокошко (Проза, 1997)
→ Шамшад Абдуллаев (Поэзия, 1993)

Заявление жюри Премии Андрея Белого

Жюри Премии Андрея Белого в составе Наталии Азаровой, Алексея Конакова, Бориса Констриктора, Кирилла Корчагина, Михаила Куртова и Александра Чанцева было назначено лично Борисом Останиным в согласии с уставом и положением Премии. В последние месяцы перед своим уходом Борис обращался к отдельным членам жюри и к жюри в целом с призывом продолжить функционирование премии в том же формате, что и все предыдущие годы её существования. Борис Останин всегда говорил о Премии Андрея Белого как о деле своей жизни и своем завещании литературному сообществу, поэтому ни о каком закрытии Премии речи быть не может, это прямо противоречит воле ее основателя. Результаты премии за 2023 год будут объявлены в соответствии с регламентом в день рождения Андрея Белого 26 октября.

5/10/2023

В сегодняшнем «Дайджесте» – израильский поэт Йегуда Амихай в переводе Александра Бараша. Стихотворения, вошедшие в подборку, обращаются к заброшенным пространствам и забытой инфраструктуре, а Амихай фокусируется на объектах, потерявших изначальную функциональность, улавливая их посреди увядания — «чтобы помнить и плакать о том, что прошло».


БРОШЕННЫЕ АЭРОПОРТЫ

Брошенные аэропорты – как
первобытные святилища с остатками жертвенника.

И есть электростанция в Наараиме в Иорданской долине –
как развалины замка крестоносцев, полные легенд.

И есть заколдованные фабрики,
где в полночь черти и привидения
устраивают танцы среди ржавых машин.

Есть знаки совсем свежего запустения
на археологических раскопках –
старая газета, апельсиновая кожура и паутина.

И на стенах бассейна, которым не пользовались
год или два, уже видны трещины, как на Западной Стене [1],
чтобы помнить и плакать о том, что прошло.

Имя того, кто умер, остается на двери.
И новое поколение ждет, чтобы
войти, ступая след в след –
по постановлениям и законам [2].

[1] Западная Стена – Стена плача;
[2] «Вот, я научил вас постановлениям и законам, как повелел мне Господь, Бог мой, дабы вы так поступали в той земле, в которую вы вступаете, чтоб овладеть ею» (Второзаконие 4 глава; Библия, Синодальный перевод).

Продолжаем обзор материалов специального номера «Флагов» и читаем «Фото-воспоминания» Владимира Аристова, собирающие фрагменты памяти в хронологическую серию фотоснимков.

<...> Это было время, когда на вопрос знакомых, что сейчас делает Ваня Жданов, я мог с уверенностью сказать: «Любит книгу». Да, в определенные часы вменялось в обязанность любить книгу, но мы встретились с Алешей просто так, в просторном и светлом пространстве помещения где-то около метро – по-моему, возле «Третьяковской». Был четверг, вечером был намечен семинар в студии Кирилла Ковальджи, но нам туда идти не хотелось, потому что обсуждаться должен был не слишком многообещающий автор, – интереснее было говорить друг с другом. В какой-то момент, правда, появился юный студент Литинститута, который хотел показать Алеше свои стихи, но эта встреча втроем заняла не так уж много времени, и потом мы остались тет-а-тет. Но одно из стихотворений студента называлось «1 марта 1881 года», и мы поняли, что наша встреча происходит почти ровно через столетие после события, повернувшего историю России (конечно, по-новому стилю это 13-е марта, но в памяти запечатлелось именно 1 марта, и такая дата, официально не отмечаемая, осталась). <...>

Прекрасный магазин MARKS в Минске пишет про книги из нашей серии! Спасибо!

Уже завтра те же книги стихов Софьи Сурковой и Шамшада Абдуллаева можно будет приобрести на благотворительной ярмарке «Фонарь». Приходите!

Сегодня, обозревая спецномер «Флагов», читаем эссе поэта и переводчика Григория Стариковского о двух стихотворениях Алексея Парщикова. Стариковский называет Парщикова поэтом промежуточных состояний, сравнивая его тексты с лабиринтом, принадлежащим и Тезею, и Минотавру:

Предметы у П. теряют свою вещность, объектность, становятся как бы отзвуками самих себя, освобождаются от своей физической оболочки (это ключевой элемент поэтики П., мысль о вещи – важнее самой вещи, означающее важнее означаемого). Создается ощущение, что предметы смотрят на себя со стороны, при этом мир стихов П. нельзя назвать чисто умозрительным; он вещественен постольку, поскольку напрямую зависит от предметов, генерирующих образы/смыслы, как Минотавр зависит от Тезея. В таком над- или около-предметном, приподнятом над реальностью, мире точек опоры не существует: «Где точка опоры? Не по учебнику помню: галактики контур остист, / где точка опоры? Ушедший в воронку, чем кончится гаснущий свист?» («Я жил на поле Полтавской битвы»).

В «Дайджесте» читаем «Знакомство с Карфагеном» американской поэтессы Элис Нотли в переводе Александра Уланова. Нотли, родившаяся на Юго-Западе США, что, по её словам, никогда не перестанет влиять на её стихи, говорит о ландшафте как о главном источнике силы для неё, поэтическом и внепоэтическом.

*
Город, основанный мной, я найду снова. Просматривая карты, вы израсходовали все карты. Город, основанный мной, я найду снова. Это новые вампирские карты со своей собственной магией из ложно сделали можно. Масть крови, масть черепа, масть вирусных поражений, масть притупляющей соли. Город, основанный мной, я найду снова. И поскольку в те дни не нашлось столь лживого любовника, идущего по земле, чьей силой я уничтожу этот новый город, выжженный на моем лбу. Я не могу этого видеть, дай мне что-нибудь, ты можешь испытывать страх. Могу ли я добиться справедливости? Никогда, что я могу сделать, чтобы этот новый город выжег мне лоб.

Сегодня читаем беседу поэта и критика Дениса Ларионова с редакторкой журнала «Флаги» Лизой Хереш об ушедшем в январе 2023 году поэте и эссеисте Дмитрии Голынко-Вольфсоне.

<...> Голынко интересовал выход из этой дурной повторяемости не на философско-поэтическом, а на политически-прикладном уровне (напомню про его эссе о социально-прикладной поэзии). Такое складывается впечатление. Но и гностическая машинерия порождающего себя из ничего мира его, видимо, тоже интересовала. Но взгляд этот был критическим, с привкусом меланхолии: его объектом – мишенью? – был все более погрязающее в иррационализме общество, в котором выхолостились все социальные смыслы. И в этом обществе легко узнается Россия конца 2010- начала 2020-х.

Сегодня вечером предлагаем прочитать в «Дайджесте» подборку стихотворений американского поэта Чарльза Резникоффа в переводе Дмитрия Кузьмина. О методе и актуальности творчества Резникоффа пишет редактор «Флагов» Владимир Кошелев:

«...ощутимость в сочетании с краткостью делает Резникоффа одним из заметных провозвестников англоязычного хайку в его уже обособленном от японских корней развитии – и, возможно, этот опыт ёмкой краткости будет полезен и молодой русской поэзии, ищущей новые возможности сопротивления. А о том, что поздний Резникофф, со своими крупноформатными документальными поэмами, напрямую предшествует вторжению документального начала в новейшую русскую поэзию, говорилось уже не раз – и теперь мы вправе увидеть след этого влияния на новом витке русской поэтической документалистики...».

***

Болезнь отступила, но он ещё был в постели.
В окне, когда временами оттаивало стекло,
он видел облака и большую ветку.
Птицы летали по небу,
воробей прыгал с веточки на веточку.
Он наблюдал, тихий, словно ветка,
ему казалось, что кровь его застыла, как древесный сок.
И любое движение его рук или тела
было медленным, словно у ветки в сумерках.
А родители думали, что он ещё просто слишком слаб.
 
В марте он был уже на ногах. Заходя в комнату,
он часто на несколько минут останавливался у окна, глядя на дерево.
Он наблюдал за появлением почек, и листьев, за тем, как они вырастают, желтеют и облетают.
 
Родители разорились. Пришлось продавать дом и уезжать.
Он поднялся в свою комнату в последний раз.
Ствол, ветви большие и малые пребывали в покое.
Он думал: Дерево соразмерно... всё в нём растёт... должным образом... меняясь с годами... Так и жизнь моя... и все жизни.
Он сбежал по лестнице, счáстливо напевая.
Отец сказал: «Столько горя, – а он поёт».

Заканчиваем обозревать специальный номер «Флагов», посвящённый Алексею Парщикову, и читаем беседу поэта и эссеиста Ильи Кутика и исследовательницы литературы Лизы Хереш об Алексее Парщикове: о языке поэзии как идентичности, наследии Парщикова сегодня и особенностях его жизнестроения:

<...> Во-вторых, я не очень вижу в младших поэтах метафизической загадки, которая, как я уже говорил выше, была главной заботой Парщикова, поэта, конечно, необарочного. Целое (метафизика) доступно нам только в деталях, которые должны быть выверенными, соответственно тому, как их ощущает ваш язык, т. е. вы как носитель языка. В стихах младших я наблюдаю больше «автоматического письма», нежели его соответствия визиям, которые вам становятся доступны через язык, через ту же метафору. Метафоричности же я совсем почти не наблюдаю – много символизма, да, много сюрреализма, да, но отнюдь не того, к чему стремился в стихах Парщиков. Третье. Парщиков всегда в высшей степени радел о форме. Он ценил рифму (самую изысканную) как одно из тех самых щупалец, которое притягивает к земле (бумажному листу) метафизическую сущность и её – там – фиксирует. Рифма – это не побрякушка в конце строки, а познавательный механизм, данный нам во владение.

Материал о более прочном положении термина «русскоязычная литература» вместо «русской литературы» в гуманитарных исследованиях и Парщикове применительно к этому терминологическому повороту тоже вошёл в номер.

Луиза Глик (22.04.1943 — 13.10.2023)

→ Притча о заложниках (перевод с английского Дмитрия Кузьмина)

·

ПРИТЧА О ЗАЛОЖНИКАХ

Ахейцы сидят на пляже,
гадая, что делать после войны. Никто
не хочет домой, назад
на свой костистый остров; все хотят ещё
немного вот этого, как оно под Троей,
такой вот жизни на грани, когда каждый день
полон неожиданностей. Но объяснишь ли
всё это тем, кто остался дома, для кого
война – уважительная
причина отсутствия, тогда как исследование
своих способностей сойти с проторённой дороги –
не особо. Ну хорошо, об этом
можно подумать позже; перед нами
решительные мужчины, они оставляют
домыслы и догадки женщинам и детям.
Размышляя о всяком таком под жарким солнцем,
наслаждаясь новой мощью в руках, как будто
позолоченных сильнее, чем дома, кое-кто
уже помаленьку скучает по семьям,
по жёнам, было бы интересно увидеть,
состарились ли они за время войны. А нескольким
даже слегка тревожно: что если война –
всего лишь мужской способ вырядиться невесть кем,
игра, придуманная, чтобы уклониться
от глубоких духовных вопросов? Ах,
дело было не только в войне. Мир вокруг уже понемногу
звал их, опера, начинавшаяся громкими
военными струнными, заканчивается текучей арией сирен.
Там, на пляже, обсуждая возможное расписание
возвращенья домой, никто бы и не поверил,
что десять лет займёт путь на Итаку;
никто не предвидел десятилетия неразрешимых дилемм – ох уж
эта безысходная маета человеческого сердца: как разделить
всю красоту мира на разрешённую
и неразрешённую для любви! На брегах Трои
разве могли знать ахейцы:
они уже заложники; кто однажды
промедлил пуститься в дорогу, тот
уже полонён; разве могли они знать,
что из них, из горстки,
кого-то навсегда удержит страсть к наслаждению,
кого-то – сон, а кого-то – музыка?

Из книги «Среди лугов» (1996)