24:42 [солома]

Смирение как политическое действие

В комментариях к одному из недавних постов прозвучал вопрос о природе смирения. Я постарался уйти от прямого ответа, поскольку данный вопрос вращается вокруг качества, которым я менее всего обладаю (при понимании его первостепенности) и вокруг непосредственной практики духовной жизни, в которой я имею минимальный опыт.

Тем не менее, признание собственной некомпетентности располагает к более свободному говорению, лишенному всяческих притязаний, а полученный вопрос — к усиленному вниманию и наблюдению. Потому: ряд набросков/подступов к проблеме.

1. Смирение ≠ покорность, поскольку покорность есть потенциальная готовность принять (и совершить) зло. Иными словами, покорность — это открытость к внушению, неспособность самостоятельно мыслить, потеря субъектности. Смирение, наоборот, основано на способности различения благого и злого на всех уровнях жизни: от внутренней (духовной) до (макро)политической. Смирение есть способность познавать природу вещей. — "Несмиренная душа, которая не предалась на волю Божию, ничего не может познать" (С. Афонский). — Смиренный субъект одновременно интроспективен (check your privilege), как следствие, не охвачен миметическим желанием, и универсально разомкнут (в его сознании снята оппозиция я/другой). Следовательно, смиренный субъект не аффектирован и не пленён искажениями, вызванными постоянным переживанием аффективных состояний (миметических кризисов) — ему в большей степени, беспристрастно, открыта природа мира. Таким образом, смирение является высшей степенью политической субъектности/автономности.

2. Справедлив встречный вопрос: действительно ли в приведенной цитате Силуана Афонского — речь об активной природе смирения? Может ли душа, которая предалась на волю Божию, существовать в активном залоге? Ответ, на мой взгляд, кроется в понимании того, зачем мы рассматриваем эту проблему именно в теологическом ключе. Всё, описанное выше, вполне доступно в атеистической перспективе: через этику, диалектику etc. Но именно присутствие Бога в политической практике смирения привносит импульс трансгрессии к Внешнему — к универсальному, надчеловеческому размыканию, упраздняющему оппозицию я/мы и привносящему новую формулу: мы/Бог. То есть: Бог является как бы фоном, на котором снимается противопоставление себя Другому и конституируется коллективное тело (Церковь).

Также смирение перед Богом, как говорилось ранее, неразрывно и диалектически связано с желанием к Богу. Желание к Богу, в свою очередь, можно рассматривать как желание к Внешнему, то есть: к реальному, объективному, внеположному нашему сознанию. Исполнимая ли интенция? Но точно ключевая в своем порыве к абсолютной, универсальной этике, абсолютной свободе, не зависимой и не сводимой к миметически ядовитому "я", то есть — активная в высшей степени.

www.tgoop.com/ssolloma/393

300 viewsedited  Jan 14 at 14:06

Смирение как политическое действие

В комментариях к одному из недавних постов прозвучал вопрос о природе смирения. Я постарался уйти от прямого ответа, поскольку данный вопрос вращается вокруг качества, которым я менее всего обладаю (при понимании его первостепенности) и вокруг непосредственной практики духовной жизни, в которой я имею минимальный опыт.

Тем не менее, признание собственной некомпетентности располагает к более свободному говорению, лишенному всяческих притязаний, а полученный вопрос — к усиленному вниманию и наблюдению. Потому: ряд набросков/подступов к проблеме.

1. Смирение ≠ покорность, поскольку покорность есть потенциальная готовность принять (и совершить) зло. Иными словами, покорность — это открытость к внушению, неспособность самостоятельно мыслить, потеря субъектности. Смирение, наоборот, основано на способности различения благого и злого на всех уровнях жизни: от внутренней (духовной) до (макро)политической. Смирение есть способность познавать природу вещей. — "Несмиренная душа, которая не предалась на волю Божию, ничего не может познать" (С. Афонский). — Смиренный субъект одновременно интроспективен (check your privilege), как следствие, не охвачен миметическим желанием, и универсально разомкнут (в его сознании снята оппозиция я/другой). Следовательно, смиренный субъект не аффектирован и не пленён искажениями, вызванными постоянным переживанием аффективных состояний (миметических кризисов) — ему в большей степени, беспристрастно, открыта природа мира. Таким образом, смирение является высшей степенью политической субъектности/автономности.

2. Справедлив встречный вопрос: действительно ли в приведенной цитате Силуана Афонского — речь об активной природе смирения? Может ли душа, которая предалась на волю Божию, существовать в активном залоге? Ответ, на мой взгляд, кроется в понимании того, зачем мы рассматриваем эту проблему именно в теологическом ключе. Всё, описанное выше, вполне доступно в атеистической перспективе: через этику, диалектику etc. Но именно присутствие Бога в политической практике смирения привносит импульс трансгрессии к Внешнему — к универсальному, надчеловеческому размыканию, упраздняющему оппозицию я/мы и привносящему новую формулу: мы/Бог. То есть: Бог является как бы фоном, на котором снимается противопоставление себя Другому и конституируется коллективное тело (Церковь).

Также смирение перед Богом, как говорилось ранее, неразрывно и диалектически связано с желанием к Богу. Желание к Богу, в свою очередь, можно рассматривать как желание к Внешнему, то есть: к реальному, объективному, внеположному нашему сознанию. Исполнимая ли интенция? Но точно ключевая в своем порыве к абсолютной, универсальной этике, абсолютной свободе, не зависимой и не сводимой к миметически ядовитому "я", то есть — активная в высшей степени.

BY 24:42 [солома]