Я ждав-ждав і знаєте шо? Дождався!
Видавництво: "Локальна історія"
Автор: Ніл Прайс
📚Книга - машт хеф. Новий погляд на скандинавське суспільство доби вікінгів на базі новітніх археологічних і генетичних досліджень. Смілива спроба вийти за усталені межі звичної оптики на феномен. Багатий фактаж, викладений людиною, не позбавленої вміння розповідати цікаво. Додатковий плюс - наукова редакторка пані Ірина Хмельовська 😻
Огляд на цю книгу - обов'язково буде.
❗️Всіляко раджу до придбання

Одміну ниньки працювати ліньки, тому він буде спамити. Отже:

Варто сказати кілька слів про феномен родової ісландської саги – наратив про ісландських першопоселенців та їхніх прямих нащадків. Читач, знайомий з творчістю Дж. Р. Р. Толкіна, либонь, пам’ятає, як гобіти захоплювалися складанням генеалогічних дерев та переліків і вважали книжки з такими переліками найцікавішими. Давні ісландці (а втім – і решта давніх скандинавів) чудово б їх зрозуміли. Адже навіть на момент запису саг, у XIII-XIV століттях, генеалогічні зв’язки в Ісландії все ще мали величезне значення. Питання походження і спорідненості, стосунок до того чи того роду, фактично слугувало тодішнім еквівалентом пакета документів, кредитної історії, хроніки соціальної мережі, особової справи тощо. Про людину судили не в останню чергу за її родом. Генеалогія визначала майнові права і статус у суспільстві, слугувала рекомендацією, на кого варто розраховувати у разі юридичного і/або силового конфлікту, а на кого – ні.

Одна з головних функцій родової саги в тому і полягала, щоб змалювати генеалогічну картину персонажів, задати генеалогічний контекст для кожного значущого героя, вписати його у складну систему родових зв’язків, що тягнуться у глиб століть. Саме цій меті слугують вказівки на те, хто чий нащадок або родич, вживані у тексті за всякої ліпшої нагоди. Сучасного читача ці подробиці переважно дратують і втомлюють: нам байдуже, хто кому Бйорн і хто всі ці люди, але давнім скандинавам ця інформація надавала ключ до розуміння бекґраунду персонажа та рушійних сил конфлікту.

Понад це: для ісландського реципієнта генеалогічні подробиці часто-густо слугували не лише відстороненою, суто читацькою інформацією, хай би якою захопливою та важливою для розуміння наративу вона була, а й торкалися його особисто. Це не чиїсь там абстрактні «діди воювали» – це мої діди воювали із самим Харальдом Кошлатим, це мій прапрапрадід Кетіль Лосось убив дракона, це моя прапрапрабаба Ауд збудувала першу в Ісландії церкву... І йдеться навіть не про власну залученість до історії країни або про гордість за пращурів, а передусім – про розуміння власного місця у чинній системі суспільних координат і знання, на що ти можеш претендувати. Відтак родова сага з усіма її генеалогіями – це не в останню чергу суспільно-політичний, ба навіть ідеологічний памфлет, який можна використати у власних цілях.
(з передмови видання "Саги про Еґіля")

Цікаво, що Еґіль виявляє неабиякі пізнання у рунічній магії. Звідки він міг цього навчитися – питання відкрите. Цілком можливо, що в їхньому роду передавалися певні знання і практики від батька до сина. Зважимо на «вовчі» конотації діда Еґіля, Квельд-Ульва, чиє ім’я дослівно значить «Вечірній Вовк»: його вважали перевертнем і мало не берсерком. Так само і Ґріма, і Еґіля часом охоплювала бойова лють. Можна припустити, що у них був якийсь особливий хатній культ з таємними практиками. На користь цього каже і заповіт Квельд-Ульва, який помер на шляху до Ісландії та наказав оселитися там, де труну з його тілом винесе на берег: очевидна паралель до практики визначати місце поселення, кинувши у море стовпи від почесного сидіння або ідоли хатніх богів. Скалла-Ґрім теж не цурався езотеричної обрядовості. Отримавши у подарунок від Ейріка конунга розкішну сокиру, він рубає нею голови бикам, а тоді залишає на зиму на кухні, а навесні, роздивившись її як слід, викидає в море. Схоже, що перед нами обряд ворожіння: сокира від конунга вищербилася і поіржавіла, отже, доля конунга у конфлікті з родовою долею, тому краще триматися від нього подалі. Цілком імовірно, що в роду Еґіля знали і рунічну магію.

З іншого боку, Ґрім і Еґіль погано ладнали, тож батько міг і не посвятити молодшого сина у кланову таємницю. Втім, можна припустити, що наставницею Еґіля у рунічній магії могла бути його вихователька Торґерд Брак (Жмайло) – «огрядна, дужа, мов чоловік, і сильна чаклунка». Прикметно, що ім’я Торґерд має міфологічна велетка, чий культ засвідчують «Сага про йомсвікінгів», «Сага про Спаленого Н’яля» і «Сага про Хьорда та острів’ян». Ми не беремося стверджувати, що наставницею Еґіля була прадавня хтонічна норвезька богиня, але збіг, погодьтеся, вартий уваги.

«Вовчі» конотації, обізнаність у магії та кепські взаємини з родичами почасти вписують Еґіля у контекст маргінальних епічних героїв – від Ґреттіра Дужого до самого Одіна. Для таких характерна погана пристосованість до мирного життя, спалахи люті, войовнича вдача, марнославство, потяг до мандрів, найчастіше – героїчна насильницька загибель. Втім, і цьому кшталту Еґіль відповідає не повністю: він себе чітко маркує як bóndason – «син бонда», після смерті батька перебирає на себе керування господарством, та й зі смертю за полі битви йому не пощастило. Можливо, перед нами взірець переосмислення прадавньої міфологеми.

И между прочим, это дополнительный мотив любить эгилеву сагу, который в частности, слегка роднит её с Младшей Эддой. Сага- энциклопедия, сага- путеводитель по миру саговой литературы вообще. Кстати, ждём выхода в печать блестящего перевода от пана Виталия.

Не в останню чергу Еґіль зажив слави ще й як поет. Його ім’я стоїть в одному ряду з такими майстрами поетичного ремесла, як Браґі Старий, Ейнар Дзвін Терезів, Халльфред Складний Скальд і сам Сноррі Стурлусон. У сазі наводяться три його поеми – драпи «Пісня про Арінбйорна» і «Викуп голови» та тренос «Втрата синів», а також згадується драпа на честь короля Етельстана, він якої зберігся лише приспів. Еґіль однаково майстерно вправлявся у різних жанрах скальдичної поезії: зустрічаємо приклади величальної пісні, мансьонґу (любовної лірики), ніду (висміювання/прокльону), нарешті – просто віси (звичайної восьмирядкової строфи з певного приводу). Більшість наведених віршів виконані у традиційному розмірі дротквет, але Еґіль блискуче давав раду із розмірами рунхент (як у «Викупі голови»), квідухат («Пісня про Арінбйорна», «Втрата синів») або ґальдралаґ. Разом із тим синтаксис його поезій майже позбавлений переускладнених конструкцій, характерних для скальдів Х-ХІ століть, а образний ряд достатньо експресивний, різноманітний, оригінальний, але зрозумілий і вписаний у формули поетичного мовлення. Творчість Еґіля майже ідеально пасує для ілюстрації різних аспектів поезії скальдів.

Возвращаемся к нашим гуннам.

Недавно вышла новая книга по теме гипотетического гуннского присутствия в Скандинавии. В этот раз от одного из администраторов проекта FamilyTreeDNA Карла Хёгстрёма, который, похоже, нашёл соответствующей следы в шведской генетике. Самой книги в сети ещё нет, но пантюркисты уже возбудились от краткого пересказа. Я сам пока довольно осторожен с выводами, буду ждать появления самой книги и изучать статьи уже выложенные на его страницу в Академии. Ну и воспользуюсь поводом и воложу наконец-то ключевую из доступных на данный момент книг по теме.

Лотте Хедеагер является в первую очередь археологом и её подход к проблеме основан на сопоставлении археологических данных с поздними текстами. Ещё недавно такой подход считался спорным, благодаря распространившемуся среди послевоенных историков крайнему критицизму к источникам. Поэтому Лотте подробно объясняет свой подход уже в предисловии, заранее отвечая на критику. Меня лично это очень удивило, для меня такой подход кажется самоочевидным и я уже начал забывать что это не для всех так.

На самом деле её подход не радикален, основная часть текста посвящена Великому Переселению и сравнивает археологические находки того периода (вроде брактеатов с звериным стилем) с соответствующими текстами (вроде легенд готов и лангобардов о происхождении из Скандзы). Эти явления реально пересекаются между собой по времени появления и географическому распространению, что вполне может указывать на самоидентификацию новой элиты, сложившейся в то время на юге Скандинавии. Глава про звериный стиль получилась реально информативной, логично доводящей анализ узоров до эпохи викингов. В один момент я обнаружил, что не замечал очевидное, на дереве с повешенными на гобелене из Осеберга поставлены головы коней, совсем как на крышах саксонских домов. Сопоставление узоров с шаманизмом выглядит вполне логичным если учесть «вепрей защитников» из «Беовульфа», только этот тип амулетов упоминался уже у Тацита, за несколько столетий до прихода гуннов в Европу.

Другим ключевым текстом оказался «Widsið», первая тула которого реально выглядит очень архаическим источником описывающим именно Ютланд и датские острова соответствующего периода. Тут Хедеагер перешла к достаточно радикальной концепции, сопоставив Холена правителя вроснов (ond Holen Wrosnum) с культовым центром Гудме на острове Фюн, в котором видит прототип всех подобных центров в Скандинавии и возможную основу для мифа о Вальхалле. География поэмы реально указывает на Фюн, но я пока не очень понял логику, по которой автор первой тулы соотнесён с этими самыми вроснами, мне нужно будет прочитать редакцию этой поэмы от Кемпа Малона, на которую ссылается Хедеагер.
Другое удивившее меня утверждение связано с притоком золота на север. Мне всегда казалось очевидным, что оно пришло из Рима, но Хедеагер ссылается на одну из монографий по истории гуннов, согласно которой именно Аттила щедро раздавал римское золото своим вассалам. Эту книгу я тоже скачал и добавил в список для чтения. Впрочем глава про символизм золота и значение кладов мне действительно понравилась, концепция как операции по созданию сакрального ландшафта выглядит вполне логично.

Можно ли считать доказанным, что известная нам скандинавская мифология сложилась в результате гуннского вторжения, переформатировавшего германские элиты? Не знаю. Гунны присутствовали в Европе всего два поколения, но это определённо был экстремальный период. Посольство Приска ехало через поля, усеянные костями, такая бойня должна была всерьёз повлиять на выживших и перешедших на сторону победителей. Если Хедеагер права, то наступившая впоследствии вулканическая зима (о которой она не говорит ничего) лишь закрепила уже сложившийся процесс создания новой религии.

Что меня точно не убеждает, так это вторая гипотеза в финале книги. Будто эвгемерическая история у Снорри, про азиатских асов и земного конунга Одина, это память о реальном гуннском вторжении.

Но посмотрим, что пишут про это генетики.

Lotte Hedeager
(Книги)
Iron Age Myth and Materiality: An Archaeology of Scandinavia AD 400-1000

Не витріщатися

Потихеньку продовжуємо читати Lucy Anne Keens "Scenes of a sexual nature: theorising representations of sex and the sexual body in the sagas of the Icelanders".
___________________________

Занадто багато витріщання також є джерелом насмішок у сазі про Ньялса. Торхільд публічно докоряє своєму чоловікові Трайну за те, що той витріщається на дівчинку-підлітка, і каже зневажливий вірш:

Þráinn Sigfússon var starsýnn á Þorgerði; þetta sér kona hans, Þórhildr; hon reiðisk ok kveðr til hans kviðling:
‘Era gapriplar góðir,
gægr er þér í augum,
Þráinn,’ segir hon.

Трайнн Сіґфуссон витріщався на Торґерд; його дружина Торхільд помітила це; вона розсердилася і сказала йому двовірш:
«Роззявлювати рота недобре,
Ти витріщив очі,
Трайн», - сказала вона.

Вірш містить унікальні слова на позначення погляду.

Gægr походить від gaegjask (крадькома поглянути), тоді як gapriplar не зовсім зрозуміле за значенням. Gap — це проміжок або дірка; Клісбі-Віґфуссон пояснює це слово як «витріщання з відкритим ротом» (тобто погляд зачіпає все обличчя, а не лише очі). Тоді як Ейнар Ол. Свейнссон припускає, що ripp- може означати стан еротичного збудження чоловіка; це поширює метафору на іншу частину тіла.

(Прозовий) Наратив також підтримує настрій вірша: рідкісний прикметник starsýnn, що означає «явно витріщається», вказує на сильнішу тугу, ніж від простого погляду.

(Не важливо, чи він) підглядав або відкрито витріщався, — зрозуміло, що цей двовірш завдає важкого удару по Трайну. Він, принижений і розлючений, розлучається з дружиною. ЇЇ виганяють з весілля (де вони гостювали), і він одразу одружується з Торґерд.
___________________________

Додам, що Торхільд була відома як скальд, її у тексті так й називають, Þórhildr skáldkonа. Причому не просто скальд; її звали "orðgífur mikið", "великий троль зі словами". Тобто, буквально те, що ми зараз називаємо інтернет-тролями.

Тут можна прочитати більше про скальдів жіночої статі:
Ambiguously Gendered: The Skalds Jorunn, Auðr and Steinunn
Old Norse Women’s Poetry: The Voices of Female Skalds. Translated from the Old Norse

#цікаве #олд_норс_мова

После самого масштабного с 2022г обстрела города русскими пидорасами хочется вспомнить о вечном и стабильно прекрасном. А именно о сагах, и в данном случае, о Хрольве пешеходе. Сага о Хрольве- уникальное произведение, сочетающее в себе очевидные мотивы куртуазного "рыцарского" романа, родовой саги, лживой саги (волшебной сказки), и вообще являет собой шедевр скандинавской эклектики. Самое, наверное, любопытное здесь то, что часть её действия происходит на Руси. Если оторваться от совершенно абсурдной в данном случае фактологии, можно прийти к любопытным выводам о том, как именно рассматривали Русь исландцы и скандинавы вообще. Это- фронтир, тридевятое царство, где происходят чудеса, случается магия, сражаются с колдунами и драконами. И, ясное дело, это то самое место где могут и должны быть в полноте реализованы все известные магические нарративы скандинавской саги. То есть тут мы встретим и сейд, и магию берсерков, и волшебные доспехи и много чего ещё.
А вот нам прекрасный эпизод, подозрительно похожий на выдержку из толкиеновского "Властелина колец", и очень может быть что не случайно- профессор был известным знатоком саговой литературы. Например, вот наш герой Фродо Хрольв получает волшебную кольчужку (подчеркивается что это единственная его доля наследия, равно как и толкиеновский хоббит после путешествия из богатой добычи получает только волшебный доспех со шкуры с жопы дракона):

После этого Хрольв пошел к своей матери Асе и сказал:
— Мать! Я хочу, чтобы ты показала мне плащи, которые твоя воспитательница Вефрейя давным-давно сшила для отца.
Она сделала, как он просил, открыла большой сундук и сказала:
— Вот эти плащи, они совсем новые.
Хрольв вытащил все плащи. Они были с рукавами, сверху — капюшон, а лицо закрывала маска. Плащи были широкими и длинными. Ни железом их было не пробить, ни яд их не брал. Хрольв выбрал два, что были побольше, и сказал:
— Не слишком много получил я из отцовского добра, только вот плащи.

Этим параллелизм, конечно, не ограничивается:

Теперь вернемся к тому времени, когда Хрольв покинул Хрингарики, как об этом рассказывалось раньше. У него не было с собой никакого оружия, кроме дубины. Один из плащей Вефрейи был на нем, а другой он нес в руках. Он шел по незнакомым местам ... и долго плутал.
Как-то поздним вечером он набрел на крепкий дом. Было это весной. Дверь была закрыта. Он поставил свою дубину у стены и вошел в дом. Там была только одна-единственная кровать и скамья, на которой лежали меха, но больше никакого добра не было. Хрольв развел огонь.
Когда зашло солнце, в дом вошел человек огромного роста в черном плаще со светло-коричневым капюшоном. Лицо у него было темное, обросшее густой бородой. За поясом у него был меч, а в руке — копье. Он спросил:
— Откуда тут появился вор?
— Не стоит злиться из-за пустяка, — ответил Хрольв. — Я не собираюсь скрывать своего имени. Меня зовут Хрольв, а пришел я из Хрингарики.
Хозяин дома сказал:
— Не хочется мне желать здоровья тому, кто пришел оттуда. Отойди от огня, сядь на скамью и отдохни!
Хрольв так и сделал. Когда Хрольв сел, хозяин дома сказал:
— Теперь и я не стану скрывать своего имени. Меня зовут Атли Отрюггсон. Я родом из Хрингарики. Теперь я знаю, кто ты. Ты сын Стурлауга Работяги, и ты заплатишь мне за то, что твой отец объявил меня вне закона из-за того, что я убил его дружинника.
После этих слов он обеими руками схватил копье и ударил Хрольва в грудь так сильно, что тот чуть не испустил дух. Но копье не пробило плаща. Хрольв хотел вскочить на ноги, но не смог, так как ему было не оторваться от сиденья.

И снова подозрительная нарративная конструкция про вора, которого большой и злой тролль (кстати, описание Атли здесь сильно напоминает типичные саговые характеристики троллей/великанов/нечистой силы: огромный рост, тёмная кожа, скрытые бородой черты лица) пытается захерачить копьём, и копьё утыкается в волшебный доспех, никак не травмируя героя. Хотя, конечно, толкиеновская кольчужка выглядит скорее изящным аксессуаром по сравнению с ОЗК Хрольва где и рукава, и капюшон, и маска, только противогаза не достаёт.

Фродо, зацени, принёс тебе бронежилет- лучче для мужчины нет!

The Economic Uses and Associated Folklore of Ferns and Fern Allies

Наступила ночь астрономического солнцестояния и я, как всегда перед такими датами, залез по уши в разнообразный фольклор по теме. И на этой неделе мне вспомнился знакомый с детства этноботанический сюжет. Цветок папортника. У нас в Латгалии его ищут на Ligo, восточно-славянские варианты хорошо знакомы по Гоголю. В прошлом году я даже выложил в свой киноканал по настоящему жуткий советский фолк-хоррор, успешно замаскированный под поэтическое кино. Но именно эта повышенная узнаваемость сюжета парадоксальным образом отправила его в моё личное слепое пятно. Просто есть магический ритуал, характерный для славян и балтов, к нашим английским папортникам он не имеет никакого отношения и вообще воспринимается скорее как нечто литературное. Когда при чтении «Тевтонской Мифологии» Грима я наткнулся на сказания о семени папортника, то автоматически отнёс их к результату тесного контакта немцев с славянами. Мне просто казалось аксиомой то, что это именно специфический восточно-европейский ритуал, неизвестный на Западе.

И только сейчас мне захотелось проверить эту аксиому. Заглянул сперва на википедию и с большим удивлением узнал, что поиск цветка папортника на Midsommar был зафиксирован фольклористами в Швеции. Но ссылка вела на книгу
«Folklivet i Åkers och Rekarne härader», у которой судя по всему, пока нет перевода на английский. Разумеется у шведов тоже хватало контактов с Восточной Европой, даже не учитывая варяжский фактор. Ощутимая часть Балтики была частью Шведской Империи и эстонские неоязычники до сих пор пользуются перехваченным у шведов руническим календарём. Подобные контакты между крестьянами теоретически могли привести и к перехвату легенды о цветке. Но у меня к этому моменту уже зародились серьёзные сомнения в географической уникальности данной легенды. И я начал искать обзорные статьи по теме.

К сожалению, у современных статей нашлась одна серьёзная проблема. Родноверие. Я совершенно не ожидал того, что их нарративы столь успешно проникнут в западный дискурс, но в первой же найденной англоязычной статье, внешне вполне академичной, не хватало только Леля и Полеля. Зато все остальные порождения внимательного польского прослушивания припевов в крестьянских песнях вполне присутствовали в качестве устоявшихся теонимов. Начиная собственно с Купалы.

Эта неудача меня немного разозлила и я реально зарылся в самые занудные статьи по этноботанике из возможных, в которых и нашёл ссылки на большую обзорную статью из семидесятых. Прочитал с огромным интересом и с удовольствием делюсь.

В этой статье Полелей нет и быть не может, отсылки к славянским поверьями сведены к абсолютному минимуму. И именно это открыло мне глаза на общеевропейское распространение мифологического комплекса. Всё достаточно просто, отсутствие у папортников цветения и распространения семян привели к вполне логичной для магического мышления концепции невидимого цветка/семени, обладание которым даст магу определённые преимущества. В первую очередь невидимость. И судя по всему, уже в средневековье ритуалы с поиском этого цветка/семени оказались с фигурой Иоанна Крестителя и летним солнцестоянием. Ленора Мэй перечисляет в тексте дико интересные ритуалы австрийских и английских крестьян. Собирание ягод бузины летом для использования в магическом круге шестого января. Выстрелы в Солнце для получения трёх капель крови, из которых вырастает цветок. И очень сложный ритуал с двенадцатью оловяными тарелками, одинадцать из которых должно пробить семя из расцвёвшего в полночь цветка.

Вопрос о том, является ли все перечисленное пережитком дохристианских верований пока остаётся для меня открытым. В принципе это могло сложится именно в средневековье, тут нет ничего противоречащего именно христианскому взгляду на магию. С другой стороны Мэй упоминает именно дохристианские традиции, значит мне необходимо самому прочитать книги, на которые она ссылается, для составления собственного мнения.

Одно уже ясно. Сохранение традиции в Восточной Европе не означает, что она там родилась.

Lenore Wile May
(Статьи)
The Economic Uses and Associated Folklore of Ferns and Fern Allies

Итак у нас сегодня Midsommar, и всякоразные адепты язычества сильно активизировались. Вот мне в сабстак прилетел возмущенный пост исландского профессора-медиевиста, вот вольный перевод гуглотранслейтом- и даже через гуглотранслейт пробивается авторская экспрессия:

Исландия долго страдала от неутолимого желания туристов посещать места, где якобы сохранились древние обычаи, — земли, где пустые формальности христианства не полностью вытеснили старые, более «подлинные» формы поклонения, магии и духовности. Во всем урбанизированном мире люди жаждут возвращения к природе и какой-то духовной глубине, и где бы ни возникало это желание, всегда найдется кто-то, готовый его использовать. Поддельные наборы рун, используемые для гадания и совершенно не связанные с исландской традицией, продаются в изобилии и, очевидно, охотно покупаются. Безвкусные книги о скандинавской мифологии, часто написанные неквалифицированными энтузиастами, попугайничающими просроченные общедоступные источники, наводняют рынок. Названия, обещающие тайные знания о «скандинавской магии» или «образе жизни викингов» — что бы это ни значило, — заполняют полки магазинов по всей стране. Это явление вряд ли новое. Еще в XIX веке британские землевладельцы уже монетизировали романтическую фиксацию на древних истоках и друидической Британии, продавая доступ к Стоунхенджу тем, кто утверждал, что это священное место их «древней» друидической религии. Не обращайте внимания на историческую реальность: друиды принадлежали к кельтской культуре железного века, которая не имела абсолютно никакого отношения к неолитическим строителям Стоунхенджа. ...
В этом свете неоязычество лучше всего понимать не как реконструкцию древней религии, а как современное духовное творение, вдохновленное желанием иного прошлого, нежели христианское/светское, которое большинство из нас унаследовали от поколений Y, X и Бумеров. Люди, уставшие от христианства или атеизма/материализма, стремились создать новые формы духовности, но они также решили, что этого недостаточно: им нужно обеспечить эти новые духовности древней родословной. ...

Так ли на самом деле плох болезненный интерес нарида к исландской традиции переродившийся в неопаганизм? Рискну предположить, что нет, неплох. Ведь именно этот интерес толкает сначала любителей, а потом и серьёзных исследователей к изучению тем, о которых без дешёвой волны хайпа никто и подумать не мог. Да, в узкой среде любителей исландская сага- известна и уважаема, но вот скажем такой удивительный жанр как гальдрабоки немыслим без хулиганской профанации Степана Флауэрса, вдохновившей многих на поиски и переводы старых текстов.
В конце-концов (как в итоге отмечает и сам возмущённый автор) всё это следствие большой контрсекулярной рефлексии европейцев, которых просвещение оттолкнуло от сакрального в христанстве, и которые, в сущности посчитали себя обделёнными настоящей, ровной традицией. Отсюда (имхо) и суфийские инициации Генона, и дикий эклектичный теософский движ конца XIXв. В то время как разговоры о полном отсутствии "корней" у неопаганизма вообще-то могут быть не до конца справедливы. До середины XХв. магическая традиция Исландии вполне себе жила. Другое дело, что где магическая традиция, а где вера в старых богов, с которыми маги находились в плохих отношениях ещё когда обе эти традиции сосуществовали? Ведь тех же сейдманов правоверные Одино- и Торопоклонцы в охотку забивали камнями, чему свидетельство- множественные саговые тексты.
Whatever, пусть эти дни равноденствия (святого Иоанна, Ивана Купала, и прочая, и прочая) будут счастливыми по возможности для всех читателей этого канальчика.

А вот как раз постик годичной давности о том, как в ночи близ иоаннова дня смотреть волшебные сны с помощью гальдраставов

Наступают самые короткие ночи в году. Раньше в это время был большой языческий праздник, который с переходом в христианство в Скандинавии не забыли, а переименовали в день св. Иоанна и продолжили праздновать. Если хотите в ночь около дня св. Иоанна посмотреть вещий сон и верите в руническую магию, то вот вам, дорогие друзья, гальдрастав в помощь: https://www.tgoop.com/surstromm_ingling/129

А вот прекрасный, хотя и совсем новый, без друидических корней, мегалитический комплекс в Исландии, построенный усилиями локального энтузиаста.

Вот такой вечер после солнцестояния. Спизжено из паблика про котиков.

Оставляя на совести автора тезисы про деколонизацию надо прям вот отметить, насколько тонко подмечен момент искажения современной интерпретации религиозной практики. Ведь наши потуги понять скандинавское язычество очень сильно страдают именно от этой мисинтерпретации. Предки, надо думать, были умнее и проще, больше думали про ритуал- меньше про духовное начало.

У західних, а тепер і східних академічних спільнотах такі міркування вже стали нормою. Проте нам варто самим собі нагадати, що поняття «релігія» у його сучасному значенні є продуктом культурно-історичних процесів, сформованих саме в європейському контексті. Первинний латинський термін religio означав не віру в трансцендентне, а ритуальну уважність, соціальну дисципліну та публічну шану до звичаїв. Цицерон виводив його від relegere — «ретельно дотримуватися». Це була категорія соціальної практики, а не внутрішньої віри. Лише у християнській традиції religio починає тлумачитися як religare — зв’язок із Богом. Саме ця богословська переінтерпретація поступово формує сучасне поняття релігії: з універсальним претензіями, доктринальною ортодоксією та уявленням про сакральну сферу як онтологічну норму.
Вже у XIX–XX століттях європейські гуманітарні науки стали поширювати це поняття на інші культури. Це спричинило євроцентризм, оскільки неєвропейські традиції аналізувалися виключно через західну призму. Дуже часто з опорою на протестантське розуміння «релігії/релігійності». Такий підхід призвів до двох крайнощів. Перша — редукціонізм, який зводив релігійні явища до соціальних чи політичних функцій. Друга — феноменологічний есенціалізм, що розглядав «сакральне» як сферу, недоступну раціональному аналізу. Обидва підходи часто ігнорували автентичний контекст досліджуваних культур.
Колоніальна епоха стала періодом створення штучних категорій «світових релігій», наприклад виникає індуїзм, буддизм. Японців змушують сконструювати шінто як «релігію» тощо. Західні науковці, місіонери та адміністратори нав’язували цим традиціям монотеїстичні, церковні або текстоцентричні характеристики, які не були їм притаманні. Це призвело до значного спотворення локальних практик і традицій.
Сучасна критика поняття «релігія» розвивається за трьома основними напрямами. Антропологічний напрям підкреслює, що саме поняття «релігія» є європейським і не може бути застосоване беззастережно до інших культур. Він показує, що різні культури мають унікальні концепції та практики, які не відповідають загальному визначенню «релігії». Епістемологічний напрям наголошує, що «релігія» має стати об’єктом дослідження, а не універсальним інструментом аналізу. Цей підхід вказує на необхідність переосмислення категорій, які ми використовуємо у дослідженнях. Історичний підхід демонструє, як саме колоніальна влада штучно конструювала категорії «світових релігій» для зручного управління та контролю над колонізованими народами. Тепер тут подумайте про те, яким чином ми розуміємо православну традицію або католицизм. Можливо нам теж варто провести деколонізацію нашого православ'я від російської версії?
Таким чином, будь-яке визначення «релігії» є культурно зумовленим і відображає конкретний історичний контекст. Для адекватного аналізу інших культур слід уникати нав’язування їм чужих категорій. Необхідно уважно досліджувати місцеві поняття та практики в їхньому автентичному контексті. Сучасні дисципліни, що досліджують «релігію» має відійти від феноменологічного і євроцентричного підходів, переходячи до багаторівневого, і у тому числі постколоніального аналізу культурних феноменів.