Заброшу через два дня

Картина получается весьма одинокая — ничего мы друг о друге толком знать не можем. Но, может, эта картина такая одинокая, потому что мы изначально в нее закладываем это одиночество? В связи с этим мне уже давно приходит в голову строчка из песни Букера "Я понимаю" — он перечисляет множество не близких ему образов жизни, действий, мышления людей, которые, тем не менее он может "понять" (понять, как разного рода ситуации, желания, человеческие страсти приводят к тем или иным поступкам — мне еще кажется, что за этим пониманием стоит и некоторое сочувствие и возможность поставить себя на их место, так что это не только чисто эпистемологическое понимание, но и в некоторой степени, думаю, этическое). Завершается песня строчкой "я, блять, могу понять вас всех, но не могу понять себя", которая, во многом, переворачивает ранее представленную линию размышлений с ног на голову — сам для себя я непонятен, а другие понятны. Как такое возможно? Или это иллюзия? Или бессмыслица? И почему эта строчка так резонирует с моим собственным опытом?

Проблема одинокого сознания видится идущей в русле либерального мышления о человеке как автономной сущности, изначально уже обладающей собой и собственным автономным сознанием — первичен человек, а мир, социальное окружение уже вторичны. Это первая предпосылка. Вторая предпосылка — наше сознание для нас самих прозрачно, т.е. хорошо известно. И тут уже стоит спросить, как вообще возникают у нас представления о себе, о своих состояниях, которые мы, в том числе и для себя, формулируем на языке? Разве не в процессе обучения, в процессе социализации, в ситуации столкновения с Другими, с помощью которых мы и начинаем понимать себя, выражаться, говорить о себе? Корни нашего представления о себе и нашем внутреннем мире переживаний и самоописаний социальные, языковые.

Возьмем конкретное чувство — чувство боли. У нас есть общеразделяемые способы выражения боли — боль является неким болевым поведением, которое предполагает, в том числе, ее выражение, жестами, мимикой, криком, словами, чем-то одним из перечисленного или несколькими сразу; само представление о боли доступно нам, прежде всего, как некий общеразделяемый феномен в рамках нашей общей формы жизни, если опираться на идеи Витгенштейна. Мы бы никогда не узнали, что такое "боль" и как пользоваться этим словом, если бы люди не обнаруживали своей боли. Слово "боль" описывает нечто известное нам совместно и мы все же понимаем, о чем идет речь при его использовании. Короче, боль — это понятие, существующее в языке, усваивающееся в ходе некоторой социальной практики, без которой я не смог бы понять, что испытываю. Мы учимся переживать свой внутренний мир так, как принято переживать его в нашей культуре, в которой мы родились, воспитывались, выросли, и мы не можем себя мыслить вне этого. В конце концов, мы даже можем проследить то, как исторически формировалось само представление о наличии у человека глубокого внутреннего мира, о наличии у каждого индивидуальной личности, о сфере приватного, о тех или иных представлениях и нормах, связанных с чувствами, т.е. те моменты, когда мы стали учиться себя так мыслить.

Убедительно ли это для меня? Возможно лишь отчасти. Внутри все равно что-то сопротивляется и не укладывается в голову. Ведь кажется, что боль не сводится только к языку и социальному, даже если без них она не называется болью, не концептуализирована и вообще, наверное, не дифференцирована в нечто отдельное и различимое, но все равно будто бы есть некий феноменологический уровень приватного, субъективного переживания — в конце концов, разве не сталкиваюсь ли я иногда с проблемой выразить (не просто понятным и доступным образом, а вообще) то, что испытываю, особенно в ситуации страдания?

www.tgoop.com/zabroshu/201

81 viewsDec 21 at 17:15

Картина получается весьма одинокая — ничего мы друг о друге толком знать не можем. Но, может, эта картина такая одинокая, потому что мы изначально в нее закладываем это одиночество? В связи с этим мне уже давно приходит в голову строчка из песни Букера "Я понимаю" — он перечисляет множество не близких ему образов жизни, действий, мышления людей, которые, тем не менее он может "понять" (понять, как разного рода ситуации, желания, человеческие страсти приводят к тем или иным поступкам — мне еще кажется, что за этим пониманием стоит и некоторое сочувствие и возможность поставить себя на их место, так что это не только чисто эпистемологическое понимание, но и в некоторой степени, думаю, этическое). Завершается песня строчкой "я, блять, могу понять вас всех, но не могу понять себя", которая, во многом, переворачивает ранее представленную линию размышлений с ног на голову — сам для себя я непонятен, а другие понятны. Как такое возможно? Или это иллюзия? Или бессмыслица? И почему эта строчка так резонирует с моим собственным опытом?

Проблема одинокого сознания видится идущей в русле либерального мышления о человеке как автономной сущности, изначально уже обладающей собой и собственным автономным сознанием — первичен человек, а мир, социальное окружение уже вторичны. Это первая предпосылка. Вторая предпосылка — наше сознание для нас самих прозрачно, т.е. хорошо известно. И тут уже стоит спросить, как вообще возникают у нас представления о себе, о своих состояниях, которые мы, в том числе и для себя, формулируем на языке? Разве не в процессе обучения, в процессе социализации, в ситуации столкновения с Другими, с помощью которых мы и начинаем понимать себя, выражаться, говорить о себе? Корни нашего представления о себе и нашем внутреннем мире переживаний и самоописаний социальные, языковые.

Возьмем конкретное чувство — чувство боли. У нас есть общеразделяемые способы выражения боли — боль является неким болевым поведением, которое предполагает, в том числе, ее выражение, жестами, мимикой, криком, словами, чем-то одним из перечисленного или несколькими сразу; само представление о боли доступно нам, прежде всего, как некий общеразделяемый феномен в рамках нашей общей формы жизни, если опираться на идеи Витгенштейна. Мы бы никогда не узнали, что такое "боль" и как пользоваться этим словом, если бы люди не обнаруживали своей боли. Слово "боль" описывает нечто известное нам совместно и мы все же понимаем, о чем идет речь при его использовании. Короче, боль — это понятие, существующее в языке, усваивающееся в ходе некоторой социальной практики, без которой я не смог бы понять, что испытываю. Мы учимся переживать свой внутренний мир так, как принято переживать его в нашей культуре, в которой мы родились, воспитывались, выросли, и мы не можем себя мыслить вне этого. В конце концов, мы даже можем проследить то, как исторически формировалось само представление о наличии у человека глубокого внутреннего мира, о наличии у каждого индивидуальной личности, о сфере приватного, о тех или иных представлениях и нормах, связанных с чувствами, т.е. те моменты, когда мы стали учиться себя так мыслить.

Убедительно ли это для меня? Возможно лишь отчасти. Внутри все равно что-то сопротивляется и не укладывается в голову. Ведь кажется, что боль не сводится только к языку и социальному, даже если без них она не называется болью, не концептуализирована и вообще, наверное, не дифференцирована в нечто отдельное и различимое, но все равно будто бы есть некий феноменологический уровень приватного, субъективного переживания — в конце концов, разве не сталкиваюсь ли я иногда с проблемой выразить (не просто понятным и доступным образом, а вообще) то, что испытываю, особенно в ситуации страдания?

BY Заброшу через два дня